Катехизис честного человека

«Катехизис честного человека, или Диалог между монахом-калогером и одним достойным человеком» (фр. Catéchisme de l’honnête homme ou dialogue entre un caloyer et un homme de bien) — диалог Вольтера 1758 года. Был осуждён римской курией в июле 1765.

Цитаты

Необозначенные тут реплики — честного человека.

	Не странно ли, что Моисей подробно наставляет нас в том, как следует отправлять свои естественные надобности, и нигде не упоминает о бессмертии души? Неужели боговдохновенный пророк больше заботился о наших задницах, чем о наших бессмертных душах?
	Serait-il possible que Moïse, inspiré de Dieu, eût préféré nos derrières à nos esprits, qu’il eut prescrit la façon d’aller à la garde-robe dans le camp israélite, et qu’il n’eût pas dit un seul mot de la vie éternelle ?

… поразительное нагромождение небылиц, гораздо более неправдоподобных, чем Овидиевы «Метаморфозы»… <…> поразительно известие, что в одном из селений крошечной страны Мадиан израильтяне захватывают 675 тысяч овец, 72 тысячи быков, 61 тысячу ослов, 32 тысячи девиц; и с невольным содроганием читаешь, как победители, выполняя волю господню, предали смерти всех захваченных, <…> пощадив одних только маленьких девочек. <…> Вы утверждаете, что книги эти написаны самим богом. Вы знаете также, что бог не может лгать. Поэтому, если ложен хотя бы один факт, — лжива вся книга.

… nombre prodigieux de fables qui semblent toutes plus absurdes que les Métamorphoses d’Ovide… <…> surpris que, dans un village du petit pays de Madian, le peuple juif trouve 675.000 brebis, 72.000 bœufs, 61.000 ânes, 32.000 pucelles ; et on frissonne d’horreur quand on lit que les Juifs, par ordre du Seigneur, massacrèrent tous, <…> ne gardèrent que les petites filles. <…> Vous dites que ces livres sont écrits par Dieu même ; vous savez que Dieu ne peut mentir : donc si un seul fait est faux, tout le livre est une imposture.

	У человека, не обладающего даром проникновения в тайный и аллегорический смысл пророчеств, пророки вызовут не меньшее отвращение, чем цари.
	Les prophètes ne sont pas moins révoltants pour un homme qui n’a pas le don de pénétrer le sens caché et allégorique des prophéties.

	… то предпочтение, какое вы отдаёте Новому Завету перед Ветхим, не служит ли оно лучшим подтверждением справедливости моих сомнений? Раз вы отвергли иудейскую религию, то сделали это, несомненно, потому, что она представлялась вам ложной.
	… la préférence que vous avez donnée au Nouveau Testament sur l’Ancien peut servir à justifier mes scrupules. Il faut bien que la loi des Juifs ne vous ait pas paru bonne, puisque vous l’avez abandonnée ; car si elle était réellement bonne, pourquoi ne l’auriez-vous pas toujours suivie ?

	Сколько раз я задавался вопросом, почему Иисус Христос, придя в Иудею принять воплощение, не объединил все секты своим вероучением? <…> почему он — бог — не воспользовался для этого своей властью божества, почему, придя искупить наши грехи, он оставил нас, как прежде, погрязшими во грехе, почему, придя просветить людей светом истины, он так и не вывел их из мрака заблуждения?
	’ai cent fois souhaité que Jésus-Christ, en venant s’incarner en Judée, eût réuni toutes ces sectes sous ses lois. <…> pourquoi, étant Dieu, il n’a pas usé des droits de la divinité ? pourquoi, en venant nous délivrer du péché, il nous a laissés dans le péché ? pourquoi, en venant éclairer tous les hommes, il a laissé presque tous les hommes dans l’erreur ?

… когда жена Анании, Сапфира, приходит к Петру, убившему перед тем её мужа, Пётр не пытается предупредить её, не говорит ей: «Остерегись утаить хотя бы один обол, признайся, если у тебя что-нибудь осталось, отдай всё, страшись участи супруга твоего!» Напротив, он расставляет для несчастной ловушку, и Сапфира попадает в неё; и кажется, будто Пётр испытывает наслаждение оттого, что может погубить ещё одну жертву.

… que Pierre, ayant fait mourir Ananie, et voyant venir Saphire sa femme, ne l’avertit pas, ne lui dit pas : « Gardez-vous de réserver pour vous quelques oboles ; si vous en avez, avouez tout, donnez tout, craignez le sort de votre mari ; » au contraire, il la fait tomber dans le piège ; il semble qu’il se réjouisse de frapper une seconde victime.

Все четыре Евангелия <…> единодушно свидетельствуют, что со дня своего рождения и до самой смерти Иисус жил по закону Моисея. Все ученики его ходили в синагогу; они ратовали за реформу церкви, но отнюдь не проповедовали какой-то новой веры, и христиане лишь много времени спустя отделились от иудеев. <…> Если бы Христос имел в виду основать христианскую церковь, разве он не дал бы нам её законов? <…> Он не устанавливает ни догматов, ни обрядов, не учреждает церковной иерархии. Таким образом, он вовсе не является основателем своей религии.

Les quatre Évangiles <…> attestent uniformément que Jésus fut soumis à la loi de Moïse depuis le moment de sa naissance jusqu’à celui de sa mort. Tous ses disciples fréquentèrent la synagogue ; ils prêchaient une réforme ; mais ils n’annonçaient pas une religion différente : les chrétiens ne furent absolument séparés des Juifs que longtemps après. <…> Si Jésus avait voulu établir une Église chrétienne, n’en eût-il pas enseigné les lois ? <…> Il n’établit ni dogme, ni rite, ni hiérarchie ; ce n’est donc pas lui qui a fait sa religion.

— Поистине, при внимательном чтении вы будете испытывать омерзение и страдание от каждой страницы Евангелия. Калогер. Но если эта книга производит на читателя подобное впечатление, как могло случиться, что люди верят ей? — Очень просто: они никогда её не читали. Разве по книгам убеждают десять миллионов крестьян <…>? Нет, это достигается беседой, проповедью, хитросплетенными уловками, игрой на легковерии женщин и детей, обманом, всевозможными сказками о чудесах; чтобы собрать стадо покорных овечек, большого труда не требуется. Среди первых христиан книги были редкостью; давать их язычникам, желавшим стать христианами, было запрещено; посвящение в культ Христа, как некогда служение Церере, совершалось в величайшей тайне; невежественная чернь с жадностью внимала проповедникам, не только твердившим ей о равенстве всех людей, но и уверявшим её, что христианин стоит выше самого римского императора. В римских владениях население жило в то время небольшими, обособленными друг от друга общинами <…>. Всё это благоприятствовало быстрому успеху христианской секты среди простонародья. Достаточно было трёх-четырёх горячих голов, таких, как Павел, чтобы увлечь тёмную толпу за собой. Вскоре затем явились ловкие люди и возглавили движение. Почти все религиозные направления утверждались подобным образом. Исключение составляет одно лишь магометанство, выделяющееся среди них своим блестящим положением. Магометанская религия, пожалуй, единственное из человеческих учреждений, о котором можно было бы сказать, что со дня своего возникновения оно находится под божьим покровительством, ибо никогда за всю свою историю не ведало поражений. Замечу, кроме того, что прошло уже 1200 лет, а мусульманская религия всё та же, какой была при жизни своего основателя, — она не претерпела никаких изменений. <…> Христианство же, напротив, резко отличается от религии, которую исповедовал Иисус Христос. <…> Калогер. Но вы согласитесь, наверное, со мною, что все эти изменения могли совершиться и по воле божией? — Изменения по воле божией! Преобразования по воле божией! Такая мысль кажется мне богохульством. Как! Бог создал солнце — и оно неизменно и вечно, а созданная им религия почему-то должна непрестанно меняться? Неужели вы хотите, чтобы господь походил на те жалкие правительства, которые каждый день издают новые законы, противоречащие старым?

— En vérité, si on lisait avec attention, on serait saisi d’horreur et de pitié à chaque page. Le caloyer. — Mais si ce livre fait un tel effet sur les lecteurs, comment a-t-on pu croire à ce livre ? Comment a-t-il converti tant de milliers d’hommes ? — C’est qu’on ne lisait pas. Est-ce par la lecture qu’on persuade à dix millions de paysans <…>? C’est par la conversation, par la prédication, par les cabales ; c’est en séduisant des femmes et des enfants ; c’est par des impostures, par des récits miraculeux, qu’on vient aisément à bout d’établir un petit troupeau. Les livres des premiers chrétiens étaient très rares ; il était défendu de les communiquer aux catéchumènes ; on était initié secrètement aux mystères des chrétiens comme à ceux de Cérès. Le petit peuple courait avidement après des gens qui lui persuadaient que non seulement tous les hommes étaient égaux, mais qu’un chrétien était bien supérieur à un empereur romain. Toute la terre alors était divisée en petites associations <…>. La secte des chrétiens eut tous les avantages possibles dans la populace. Il suffisait de trois ou quatre têtes échauffées comme celle de Paul, pour attirer la canaille. Bientôt après vinrent des hommes adroits qui se mirent à sa tête. Presque toutes les sectes se sont ainsi établies, excepté celle de Mahomet, la plus brillante de toutes, qui seule, entre tant d’établissements humains, sembla être en naissant sous la protection de Dieu, puisqu’elle ne dut son existence qu’à des victoires. Encore la religion musulmane est-elle après douze cents ans ce qu’elle fut sous son fondateur ; on n’y a rien changé. <…> Le christianisme, au contraire, est différent en tout de la religion de Jésus. <…> Le caloyer. — Mais vous m’avouerez aussi que Dieu a pu ordonner toutes ces variations. — Dieu varier ! Dieu changer ! cette idée me paraît un blasphème. Quoi ! le soleil de Dieu est toujours le même, et sa religion serait une suite de vicissitudes ! Quoi ! vous le feriez ressembler à ces gouvernements misérables qui donnent tous les jours des édits nouveaux et contradictoires !

	… весь античный мир стоит на чудесах. Как! Вы не доверяете чудесным рассказам <…> десятков античных писателей, пользовавшихся уважением своих народов, и верите басням, записанным для нас, как утверждают, Иоанном и Марком и объединённым в книги, о которых ни греки, ни римляне на протяжении целых трёхсот лет ничего не слыхали…
	… ses miracles est prodige dans l’antiquité. Quoi ! vous ne croyez pas aux miracles rapportés par <…> cent auteurs respectés des nations ; et vous croyez à des aventures de la Palestine racontées, dit-on, par Jean et par Marc, dans des livres ignorés pendant trois cents ans…

— Да, несомненно, религия — хлеб нашей души, но зачем хлеб этот превращать в яд? Зачем погребать простодушную веру под грудой низкой лжи и обмана? Зачем отстаивать эту ложь огнём и мечом? Не адское ли это злодейство? О! Будь ваша религия от бога, разве пришлось бы вам защищать се рукой палача? Разве нужно геометру подкреплять свои теоремы словами: «Веруй, или я убью тебя!» <…> Да, религия необходима, но она должна быть чистой, разумной, единой для всего человечества; она должна быть, как солнце, которое светит для всех, а не для какого-то одного маленького избранного народа. Противно всякому смыслу, чудовищно и недопустимо представление, будто господь собственноручно зажигает свет жизни в очах всех новорожденных и сам погружает чуть ли не все человеческие души во мрак небытия. В мире существует только одна истина, поэтому и религия может быть только одна. В чём она заключается? <…> в том, чтобы чтить бога и быть справедливым. Калогер. Но как вы представляете себе возникновение той религии, которую исповедую я? — Она возникла, как и все прочие. Человек с живым воображением увлекает за собой нескольких других, чьё воображение не столь пылко. Толпа последователей быстро растёт. Начинается с фанатизма — кончается мошенничеством: является человек сильной воли, он видит людское стадо, уже взнузданное, уже оседланное; он садится в седло и гонит скотинку, куда ему заблагорассудится. Когда же новая религия будет, наконец, признана государством в качестве официальной, властям останется лишь поставить вне закона все то, что способствовало её утверждению. Она возникла на тайных сборищах — их запрещают. Апостолы были посланы, чтобы изгонять бесов — теперь даже поминать бесов не разрешается; апостолы брали деньги у новообращённых — теперь всякий, кого уличат в подобном вымогательстве, подвергается наказанию; апостолы говорили, что должно повиноваться больше богу, нежели человекам а, и под этим предлогом оказывали неповиновение закону — теперь высшая власть утверждает, что противящийся закону противится божию установлению. Одним словом, политика все время стремится согласовать узаконенное заблуждение с интересом государственной власти.

— Sans doute, l’âme demande cette nourriture ; mais pourquoi la changer en poison ? pourquoi étouffer la simple vérité dans un amas d’indignes mensonges ? pourquoi soutenir ces mensonges par le fer et par les flammes ? Quelle horreur infernale ! Ah ! si votre religion était de Dieu, la soutiendriez-vous par des bourreaux ? Le géomètre a-t-il besoin de dire : Crois, ou je te tue ? <…> Oui, il faut une religion ; mais il la faut pure, raisonnable, universelle : elle doit être comme le soleil qui est pour tous les hommes, et non pas pour quelque petite province privilégiée. Il est absurde, odieux, abominable, d’imaginer que Dieu éclaire tous les yeux, et qu’il plonge presque toutes les âmes dans les ténèbres. Il n’y a qu’une probité commune à tout l’univers ; il n’y a donc qu’une religion. Et quelle est-elle ? <…> c’est d’adorer Dieu et d’être juste. Le caloyer. — Mais comment croyez-vous donc que ma religion s’est établie ? — Comme toutes les autres. Un homme d’une imagination forte se fait suivre par quelques personnes d’une imagination faible. Le troupeau s’augmente ; le fanatisme commence ; la fourberie achève. Un homme puissant vient ; il voit une foule qui s’est mis une selle sur le dos et un mors à la bouche ; il monte sur elle et la conduit. Quand une fois la religion nouvelle est reçue dans l’état, le gouvernement n’est plus occupé qu’à proscrire tous les moyens par lesquels elle s’est établie. Elle a commencé par des assemblées secrètes : on les défend. Les premiers apôtres ont été expressément envoyés pour chasser les diables ; on défend les diables. Les apôtres se faisaient apporter de l’argent des prosélytes : celui qui est convaincu de prendre ainsi de l’argent est puni. Ils disaient qu’il vaut mieux obéir à Dieu qu’aux hommes, et sur ce prétexte ils bravaient les lois : le gouvernement maintient que suivre les lois c’est obéir à Dieu. Enfin la politique tâche sans cesse de concilier l’erreur reçue et le bien public.

— Пусть протестанты, как и все остальные, заблуждаются в главном, зато они меньше других ошибаются в выводах. И раз уж приходится иметь дело с людьми, я предпочитаю тех, кто меньше обманывает. Калогер. Похоже, что религию вы себе выбираете так, как люди выбирают в лавках подходящую ткань: вы идёте туда, где можно купить дешевле. — Я <…> предпочёл бы, если бы мне предложили сделать выбор в соответствии с человеческим здравым смыслом, но ведь речь идёт не о моих отношениях с людьми — речь идёт о моём отношении к богу. Бог обращается ко всем человеческим сердцам; и всем нам дано равное право слышать его. Совесть, которой он одинаково наделил всех людей, является нашим общечеловеческим законом. <…> законы эти даны нам от бога; а то, что их искажает, — внесено людьми. Религии отличаются одна от другой, как отличаются друг от друга правительства. Но все они существуют с соизволения бога. Я полагаю, что внешние формы поклонения божеству, если только в них нет суеверия по отношению к нему и варварской ненависти к другим людям, сами по себе едва ли могут быть приятны для него или оскорбительны.

— Si les protestants se trompent comme les autres dans le principe, ils ont moins d’erreurs dans les conséquences ; et, puisqu’il faut traiter avec les hommes, j’aime à traiter avec ceux qui trompent le moins. Le caloyer. — Il semble que vous choisissiez une religion comme on achète des étoffes chez les marchands ; vous allez chez celui qui vend le moins cher. — Je <…> préférerais, s’il me fallait faire un choix selon les règles de la prudence humaine ; mais ce n’est point aux hommes que je dois m’adresser, c’est à Dieu seul ; il parle à tous les cœurs ; nous avons tous un droit égal à l’entendre. La conscience qu’il a donnée à tous les hommes est leur loi universelle. <…> ces lois sont de Dieu, les simagrées sont des mortels. Toutes les religions diffèrent comme les gouvernements ; Dieu permet les uns et les autres. J’ai cru que la manière extérieure dont on l’adore ne peut le flatter ni l’offenser, pourvu que cette adoration ne soit ni superstitieuse envers lui, ni barbare envers les hommes.

	Древние парсы, сабии, египтяне, греки — все верили в ад; этот ад существует, он — на земле, и гонители инакомыслящих — его демоны.
	Les anciens Parsis, les Sabéens, les Égyptiens, les Grecs ont admis un enfer : cet enfer est sur la terre, et ce sont les persécuteurs qui en sont les démons.

Перевод

П. Глазова, 1961