Охота на Снарка

«Охота на Снарка: Агония в восьми приступах» (англ. The Hunting of the Snark: An Agony in Eight Fits) — абсурдистская поэма Льюиса Кэрролла, впервые опубликованная 29 марта 1876 года, незадолго до Пасхи. Автор сопроводил книжку небольшим вкладышем, озаглавленным «Пасхальное послание».

Здесь приведены одни и те же цитаты в двух переводах.

Перевод М. Г. Пухова, 1990

	— Вот где водится Снарк!— закричал Благозвон, Выгружая с любовью людей: Чтоб не сбило волной, их придерживал он За власы пятернёю своей. <…> Был в команде Бобёр: плёл он кружев узор, Свежий ветер вдыхая морской; Он команду сто раз от опасности спас — Но упорно молчал, от какой. — Приступ первый. Высадка (The Landing) — начало
	"Just the place for a Snark!" the Bellman cried, As he landed his crew with care; Supporting each man on the top of the tide By a finger entwined in his hair. <…> There was also a Beaver, that paced on the deck, Or would sit making lace in the bow: And had often (the Bellman said) saved them from wreck, Though none of the sailors knew how.

	Незаметным кивком вспышки злого огня В мрачных взорах гиен он гасил: И с медведем прошёлся средь белого дня Просто так, «для поднятия сил». Был он Булочник; но, лишь покинули порт, Благозвону (тот слушал с тоскою) Объяснил, что печёт только свадебный торт — Из чего приготовишь такое? — там же
	He would joke with hyænas, returning their stare With an impudent wag of the head: And he once went a walk, paw-in-paw, with a bear, "Just to keep up its spirits," he said. He came as a Baker: but owned, when too late— And it drove the poor Bellman half-mad— He could only bake Bridecake—for which, I may state, No materials were to be had.

	«Не понять, где залив, где пролив или риф, Если смотришь на карту простую; Капитан молодец — он достал наконец Высший сорт — абсолютно пустую!» Это было прекрасно; но потом стало ясно: Тот, кого полагалось любить, Бросил вызов пучине по одной лишь причине — Чтобы в колокол громче звонить! — Приступ второй. Речь Благозвона (The Bellman's Speech)
	"Other maps are such shapes, with their islands and capes! But we've got our brave Captain to thank" (So the crew would protest) "that he's bought us the best— A perfect and absolute blank!" This was charming, no doubt but they shortly found out That the Captain they trusted so well Had only one notion for crossing the ocean, And that was to tingle his bell.

— Я напомню сейчас по порядку все пять Самых главных и верных примет, По которым легко может каждый сказать, Есть поблизости Снарк или нет. Свойство первое — вкус; он не слишком хорош: Хоть и тонок, зато ограничен; Словно пара отличных, но тесных галош — А в оттенках совсем необычен. Во-вторых, он не скор в пониманье острот, И вздыхает в отчаянье хмуром, Если кто-то рискнёт рассказать анекдот Или, скажем, блеснёт каламбуром. Признак третий: привычка так поздно вставать (Это просто привычка, не лень), Что садится он завтракать вечером, в пять, А обедать — на завтрашний день. И такая примета — для купанья кареты: Он их всюду таскает, и даже Почему-то считает, что эти предметы Украшают любые пейзажи. Признак пятый — зазнайство и вера в успех. Подчеркну: надлежит отличать Тех из них, кто пернат и клюётся, — от тех Кто усат и умеет рычать. Снарки, в общем, безвредны; но предостеречь, Вас я должен (пусть шанс этот мал): Среди них есть Буджумы… — там же

"Come, listen, my men, while I tell you again The five unmistakable marks By which you may know, wheresoever you go, The warranted genuine Snarks. "Let us take them in order. The first is the taste, Which is meagre and hollow, but crisp: Like a coat that is rather too tight in the waist, With a flavour of Will-o-the-wisp. "Its habit of getting up late you'll agree That it carries too far, when I say That it frequently breakfasts at five-o'clock tea, And dines on the following day. "The third is its slowness in taking a jest. Should you happen to venture on one, It will sigh like a thing that is deeply distressed : And it always looks grave at a pun. "The fourth is its fondness for bathing-machines, Which it constantly carries about, And believes that they add to the beauty of scenes— A sentiment open to doubt. "The fifth is ambition. It next will be right To describe each particular batch: Distinguishing those that have feathers, and bite, From those that have whiskers, and scratch. "For, although common Snarks do no manner of harm, Yet, I feel it my duty to say, Some are Boojums—"

— Если Снарка найдёшь, не зевай: Изловил — и назад, с ним попробуй салат, И огонь из него выбивай. Ищите в напёрстках — и здравых умах, Гоняйтесь с надеждой и вилкой; Грозите пакетами ценных бумаг, И мылом маня, и ухмылкой… <…> Но беда, если встретишь хоть раз Вместо Снарка — Буджума! Тогда Ты внезапно и плавно исчезнешь из глаз И для нас пропадёшь навсегда! — Приступ третий. Рассказ Булочника (The Baker's Tale)

"If your Snark be a Snark, that is right: Fetch it home by all means—you may serve it with greens, And it's handy for striking a light. "You may seek it with thimbles—and seek it with care; You may hunt it with forks and hope; You may threaten its life with a railway-share; You may charm it with smiles and soap—<…> "But oh, beamish nephew, beware of the day, If your Snark be a Boojum! For then You will softly and suddenly vanish away, And never be met with again!"

— По натуре Джубджуб — бесшабашная тварь, Порождение буйной природы; Если речь об одежде — он явный дикарь, Обогнавший столетия моды. Но он помнит друзей — тех, которые есть, К подношеньям относится косо, И на съезд филантропов мечтает пролезть, Собирать добровольные взносы. Все согласны: вкусней он любых балыков, Где же лучше хранится — загадка: То ли в кубках из цельных слоновьих клыков, То ли в красного дерева кадках. Кипятите в опилках; солите в клею; Саранчой и тесьмой укрепите; Но и главную цель не забудьте свою — Симметричность ему сохраните! — Приступ пятый. Урок Бобру (The Beaver's Lesson)

"As to temper the Jubjub's a desperate bird, Since it lives in perpetual passion: Its taste in costume is entirely absurd— It is ages ahead of the fashion: "But it knows any friend it has met once before: It never will look at a bribe: And in charity-meetings it stands at the door, And collects—though it does not subscribe. "Its flavor when cooked is more exquisite far Than mutton, or oysters, or eggs: (Some think it keeps best in an ivory jar, And some, in mahogany kegs:) "You boil it in sawdust: you salt it in glue: You condense it with locusts and tape: Still keeping one principal object in view— To preserve its symmetrical shape."

Барристер <…> Увидал полутёмную залу суда С тем, кого так мечтал победить. В парике и при мантии, в туфли обут, Сквозь монокль на присяжных взирая, Снарк свинью защищает: рассматривал суд Дезертирство свиньи из сарая. <…> «Исключается сговор. Хоть умысел есть — на Измену не вытянет дело. Что ж касается долга… Свинья, Ваша Честь, Видит бог, таковых не имела! Остаётся одна, небольшая вина — Дезертирство из отчего дома. Груз тяжёлых Улик, безусловно, велик, Но и Алиби тоже весомо! Жизнь моей подзащитной зависит от вас!» — Он вернулся на место в тревоге, И Судью попросил. чтобы прямо сейчас Тот подвёл поскорее итоги. Но Судья с арифметикой был не в ладу; Так, что Снарк, напрягая все силы, Подытожил всё сам и представил суду Много больше, чем сказано было! И с вердиктом не менее сложный вопрос — У Присяжных с грамматикой туго; И поэтому Снарку немедля пришлось Оказать им и эту услугу. <…> Но смотритель тюрьмы охладил их умы, Зарыдав, он поведал суду, Что во время спанья околела свинья То ли в том, то ли в этом году. — Приступ шестой. Сон Барристера (The Barrister's Dream)

The Barrister <…> Fell asleep, and in dreams saw the creature quite plain That his fancy had dwelt on so long. He dreamed that he stood in a shadowy Court, Where the Snark, with a glass in its eye, Dressed in gown, bands, and wig, was defending a pig On the charge of deserting its sty. <…> "In the matter of Treason the pig would appear To have aided, but scarcely abetted: While the charge of Insolvency fails, it is clear, If you grant the plea 'never indebted.' "The fact of Desertion I will not dispute; But its guilt, as I trust, is removed (So far as relates to the costs of this suit) By the Alibi which has been proved. "My poor client's fate now depends on your votes." Here the speaker sat down in his place, And directed the Judge to refer to his notes And briefly to sum up the case. But the Judge said he never had summed up before; So the Snark undertook it instead, And summed it so well that it came to far more Than the Witnesses ever had said! When the verdict was called for, the Jury declined, As the word was so puzzling to spell; But they ventured to hope that the Snark wouldn't mind Undertaking that duty as well. <…> But their wild exultation was suddenly checked When the jailer informed them, with tears, Such a sentence would have not the slightest effect, As the pig had been dead for some years.

С неба плавно слетел Бандерхват, И Банкира схватил, и Банкир закричал, Ибо знал: нет дороги назад. Дал Банкир отступного — он чек предложил, Чек на целых семнадцать гиней; Бандерхват этот чек в тот же миг проглотил, И вцепился в Банкира сильней. Без стонов и пауз — повергнутый в хаос Укусами грызжущих уст — Он кричал и мычал, он ворчал и рычал — И рухнул, как срубленный куст. <…> Почернело лицо: кто в Банкире сумел Опознать бы высокого чина! Так велик был испуг, что жилет побелел — Уникальная, право, картина! — Приступ седьмой. Судьба Банкира (The Banker's Fate)

A Bandersnatch swiftly drew nigh And grabbed at the Banker, who shrieked in despair, For he knew it was useless to fly. He offered large discount—he offered a check (Drawn "to bearer") for seven-pounds-ten: But the Bandersnatch merely extended its neck And grabbed at the Banker again. Without rest or pause—while those frumious jaws Went savagely snapping around— He skipped and he hopped, and he floundered and flopped, Till fainting he fell to the ground. <…> He was black in the face, and they scarcely could trace The least likeness to what he had been: While so great was his fright that his waistcoat turned white— A wonderful thing to be seen!

Впереди непроглядная тень; И Бобёр от земли оттолкнулся хвостом, Чтоб достать ускользающий день. <…> Было тщетно искать в наступающей мгле, Затопившей пустыню кругом, След того, что они — на священной земле, Где их Булочник бился с врагом. С полусловом в устах и на полукивке, Не склонив до конца головы, Он внезапно и плавно исчез вдалеке — Ибо Снарк был Буджумом, увы. — Приступ восьмой. Исчезновение (The Vanishing) — конец

And the Beaver, excited at last, Went bounding along on the tip of its tail, For the daylight was nearly past. <…> They hunted till darkness came on, but they found Not a button, or feather, or mark, By which they could tell that they stood on the ground Where the Baker had met with the Snark. In the midst of the word he was trying to say, In the midst of his laughter and glee, He had softly and suddenly vanished away— For the Snark was a Boojum, you see.

Перевод Г. М. Кружкова, 1991

«Вот где водится Снарк!» — возгласил Балабон. Указав на вершину горы; И матросов на берег вытаскивал он, Их подтягивал за вихры. <…> Был меж ними Бобёр, на уловки хитёр, По канве вышивал он прекрасно И, по слухам, не раз их от гибели спас. Но вот как — совершенно неясно. — Вопль первый. Высадка на берег

Он с гиенами шутки себе позволял, Взглядом пробуя их укорить, И однажды под лапу с медведем гулял. Чтобы как-то его подбодрить. Он как Булочник, в сущности, взят был на борт, Но позднее признаньем потряс, Что умеет он печь только Базельский торт, Но запаса к нему не запас. — там же

«На обыденных картах — слова, острова, Всё сплелось, перепуталось — жуть! А на нашей, как в море, одна синева, Вот так карта — приятно взглянуть!» Да, приятно… Но вскоре после выхода в море Стало ясно, что их капитан Из моряцких наук знал единственный трюк — Балабонить на весь океан. — Вопль второй. Речь Капитана

— Так внемлите, друзья! Вам поведаю я Пять бесспорных и точных примет, По которым поймёте — если только найдёте, — Кто попался вам — Снарк или нет. Разберем по порядку. На вкус он не сладкий, Жестковат, но приятно хрустит, Словно новый сюртук, если в талии туг, И слегка привиденьем разит. Он встаёт очень поздно. Так поздно встаёт (Важно помнить об этой примете), Что свой утренний чай на закате он пьёт, А обедает он на рассвете. В-третьих, с юмором плохо. Ну, как вам сказать? Если шутку он где-то услышит, Как жучок, цепенеет, боится понять И четыре минуты не дышит. Он, в-четвёртых, любитель купальных кабин И с собою их возит повсюду, Видя в них украшение гор и долин. (Я бы мог возразить, но не буду.) В-пятых, гордость! А далее сделаем так: Разобьём их на несколько кучек И рассмотрим отдельно — Лохматых Кусак И отдельно — Усатых Колючек. Снарки, в общем, безвредны. Но есть среди них. (Тут оратор немного смутился.) Есть и БУДЖУМЫ… — там же

— Если Снарк — просто Снарк, без подвоха, Его можно тушить, и в бульон покрошить, И подать с овощами неплохо. Ты с умом и со свечкой к нему подступай, С упованьем и крепкой дубиной, Понижением акций ему угрожай И пленяй процветанья картиной… <…> Но берегись, если вдруг набредёшь Вместо Снарка на Буджума. Ибо Ты без слуху и духу тогда пропадёшь, Не успев даже крикнуть «спасибо». — Вопль третий. Рассказ Булочника

— Хворобей — провозвестник великих идей, Устремленный в грядущее смело; Он душою свиреп, а одеждой нелеп, Ибо мода за ним не поспела. Презирает он взятки, обожает загадки, Хворобейчиков держит он в клетке И в делах милосердия проявляет усердие, Но не жертвует сам ни монетки. Он на вкус превосходней кальмаров с вином, Трюфелей и гусиной печенки. (Его лучше в горшочке хранить костяном Или в крепком дубовом бочонке.) Вскипятите его, остудите во льду И немножко припудрите мелом, Но одно безусловно имейте в виду: Не нарушить симметрию в целом! — Вопль пятый. Урок Бобра

Барабанщик (и Бывший судья) Вздумал сном освежить свои силы, И возник перед ним из глубин забытья Давний образ, душе его милый. Ему снился таинственный сумрачный Суд И внушительный Снарк в парике И с моноклем в глазу, защищавший козу. Осквернившую воду в реке. <…> Обвиненье в измене легко доказать, Подстрекательство к бунту — труднее, Но уж в злостном банкротстве козу обвинять, Извините, совсем ахинея. Я согласен, что за оскверненье реки Кто-то должен быть призван к ответу, Но ведь надо учесть то, что алиби есть, А улик убедительных нету. Господа! — тут он взглядом присяжных обвёл. — Честь моей подзащитной всецело В вашей власти. Прошу обобщить протокол И на этом суммировать дело. Но Судья никогда не суммировал дел — Снарк был должен прийти на подмогу; Он так ловко суммировать дело сумел, Что и сам ужаснулся итогу. Нужно было вердикт огласить, но опять Оказалось Жюри в затрудненье: Слово было такое, что трудно понять, Где поставить на нем ударенье. Снарк был вынужден взять на себя этот труд <…>. Но тюремщик, роняя слезу на паркет, Поуменьшил восторженность их, Сообщив, что козы уже несколько лет, К сожалению, нету в живых. — Вопль шестой. Сон Барабанщика

Внезапно ужасный пред ним Кровопир Появился, исчадие бездны, Он причмокнул губами, и пискнул Банкир, Увидав, что бежать бесполезно. — Предлагаю вам выкуп — семь фунтов и пять, Чек выписываю моментально! — Но в ответ Кровопир лишь причмокнул опять И притом облизнулся нахально. Ах, от этой напасти, от оскаленной пасти Как укрыться, скажите на милость? Он подпрыгнул, свалился, заметался, забился, И сознанье его помутилось… <…> Но Банкир слышал звон и не ведал, где он, Весь в лице изменился, бедняга, Так силен был испуг, что парадный сюртук У него побелел как бумага. — Вопль седьмой. Судьба Банкира

Из ущелий уже поползла темнота, Надо было спешить следотопам, И Бобер, опираясь на кончик хвоста, Поскакал кенгуриным галопом. <…> Они долго искали вблизи и вдали, Проверяли все спуски и списки, Но от храброго Булочника не нашли Ни следа, ни платка, ни записки. Недопев до конца лебединый финал, Недовыпекши миру подарка, Он без слуху и духу внезапно пропал — Видно, Буджум ошибистей Снарка! — Вопль восьмой. Исчезновение

О поэме

	«Пасхальное послание» в большей степени трогает сердца стариков, а не тех, кому оно адресовано. Я отлично помню мои собственные [детские] мысли и чувства, в точности совпадающие с описанными автором…
	— Джон Ньюмен, 1876

Это историея, описывающая экспедицию безумцев, ведомых сумасшедшим капитаном к недосягаемой цели. <…> Льюиса Кэрролла занимала проблема зла и то, как его существование соотносится с существованием милосердного Бога. Существования безумия (то есть Снарка) было достаточно, чтобы бросить вызов его вере, но, что ещё страшней, некоторые Снарки оказывались Буджумами. Смерть его дяди, «доброжелательное и щедрое расположение которого вызывало любовь к нему всех его коллег», бросила вере Кэрролла намного более сильный вызов. Как Бог мог позволить закончить жизнь такого человека случайным, иррациональным, бессмысленным и очевидным актом зла? Как случилось, что Бог забрал жизнь племянника и крестника Кэрролла, за которым он ухаживал в то время, когда начинал писать «Охоту на Снарка»? Льюис Кэрролл не мог совместить смерть своего дяди с христианской верой. Поэтому, когда его просили объяснить значение его поэмы, Кэрролл был абсолютно честен, вопрошая: «Можете ли вы объяснить вещи, которых вы сами не понимаете?»; по той же причине Кэрролл не позволил Генри Холидею <…> изобразить Буджума, поскольку такое невозможно даже вообразить.

— Saturday Review, 1876

	Любыми предваряющими объяснениями автора публика справедливо пренебрегает, и надо признать, что в случае с Льюисом Кэрроллом читатели вряд ли приблизятся к разгадке тайны «Снарка», которая, если подсчитать, несет ответственность за 49 ½ процента случаев помешательств и нервных расстройств, которые случились за последние десять лет. <…> Снарк — это Абсолют, который столь дорог сердцу каждого философа, и охота на Снарка описывает поиски этого Абсолюта. Даже столь кратко сформулированная теория почти мгновенно убеждает в своей правоте. Такая трактовка гораздо более убедительна, чем предположения, что Снарк — это предвыборная кампания, или «социальный трактат», или поэтическое повествование об открытии Америки <…>. Льюис Кэрролл как человек здравомыслящий не верит в Абсолют, но понимает, что лучше всего говорить об этом в притчах. И, следовательно, «Охота на Снарка» предназначена для изображения человечества в поисках Абсолюта и тщетности этих поисков. Никто не добрался до Абсолюта, кроме Булочника, жалкого безумца, потерявшего рассудок незадолго до начала охоты. И когда он находит Снарка, тот оказывается Буджумом, и ему не остаётся ничего другого, как «кануть внезапно навек без следа». <…> По-шведски, немецки, сказал я в тот раз, По-гречески, но, к сожаленью, Совсем упустил, что английский для вас Является средством общенья. Высказывать суждения об Абсолюте по-немецки и по-гречески вполне естественно <…>. Утрата способности говорить (и писать) по-английски, это общий симптом всех тех, кто пытается добраться до Абсолюта.
	Prefatory explanations are rightly disregarded by the public, and it must be admitted that in Lewis Carroll's case they do but little to elucidate the Mystery of the Snark, which, it has been calculated, has been responsible for 49 ½ per cent, of the cases of insanity and nervous breakdown which have occurred during the last ten years. <…> the Snark is the Absolute, dear to pholisophers, and that the hunting of the Snark is the pursuit of the Absolute. Even as thus barely stated the theory all but carries instantaneous conviction; it is infinitely more probable than that the Snark should be an electioneering device or a treatise on "society" or a poetical narrative of the discovery of America <…>. Now Lewis Carroll as a man of sense did not believe in the Absolute, but he recognised that it could best be dealt with in parables. The Hunting of the Snark, therefore, is intended to describe Humanity in search of the Absolute, and to exhibit the vanity of the pursuit. For no one attains to the Absolute but the Baker, the miserable madman who has left his intelligence behind before embarking. And when he does find the Snark, it turns out to be a Boojurn, and he 'softly and silently vanished away'. <…> "I said it in Hebrew—I said it in Dutch— I said it in German and Greek: But I wholly forgot (and it vexes me much) That English is what you speak!" The accounts of the Absolute in German and Greek are famous <…>. The forgetting to speak (and write) English is a common symptom in the pursuit of the Absolute.
	— Фердинанд Шиллер, «Комментарий к „Снарку“» (пародия)

	Я могу вспомнить одного сообразительного студента из Оксфорда, который знал «Снарка» наизусть, и он говорил мне, что на все случаи жизни у него есть подходящая строка из поэмы. Многие отмечают эту особенность текстов Кэрролла.
	— Генри Холидей

В поэме отражается неприятие Кэрроллом доктрины о вечном проклятии и, следовательно, его несогласие с протестантской ортодоксией. <…> И это агония, агония предчувствия утраты бытия, что проступает из самого нутра кэрролловской поэмы. Отдавал ли себе Кэрролл отчёт в том, что «Б», доминирующая буква его баллады, — это символ бытия? Я порой думаю, что отдавал. Буква «Б» звучит в поэме непрекращающейся барабанной дробью, начиная с первого знакомства с Биллом Склянки, Бутсом и другими персонажами поэмы, затем нарастает всё настойчивее и настойчивее вплоть до финального громового раската — явления Буджума. «Снарк» — это поэма о бытии и небытии, экзистенциальная поэма, поэма об экзистенциальной агонии. А ключевой эпизод — когда дядюшка Булочника, возможно, на смертном одре, наставляет племянника: если Снарк окажется Буджумом, то он «канет внезапно навек без следа и впредь им не встретиться вовсе». <…> В буквальном смысле Буджум Кэрролла — совершенное Ничто, пустота, абсолютный вакуум, вакуум, из которого мы чудесным образом появляемся, в который мы погружаемся навсегда, вакуум, сквозь который нелепые галактики несутся в своём бесконечном, бессмысленном путешествии из никуда в никуда.

— Мартин Гарднер. Аннотированная «Охота на Снарка» (The Annotated Hunting of the Snark), 1962

	Должно быть, ни одну поэму не разбирали столь часто, как эту. Но столь велики её достоинства, что никакой анализ не в силах ей повредить — она не утрачивает ни увлекательности, ни очарования цельности и толкует решительно обо всём на свете.
	— Джон Падни, «Льюис Кэрролл и его мир» (Lewis Carroll and His World), 1976

	Написал-то он для детей, да взрослые оттягали поэму себе: дескать, глубина в ней необыкновенная, не дай Бог ребёночек провалится.
	— Г. М. Кружков, «Пролог переводчика»

Трудности классификации человеческих существ и животных нашли явное отражение в «Снарке» и дарвинистская игра становится смертельно серьёзной в этой абсурдной поэме. <…> Билл Склянки очень академично называет пять признаков Снарка, которые по мере их перечисления становятся всё более человеческими <…>. Таким образом, Снарк — некий гибрид честолюбивого исследователя и подопытного существа. И когда Булочник наконец находит Снарка, он внезапно исчезает, едва попытавшись классифицировать добычу, ибо Снарк оказался Буджумом, поскольку непостижимая межвидовая граница пересечена и само определение человека оказывается размытым. — парафраз; Кэрролл был противником вивисекции

— Джед Майер, «Вивисекция Снарка»

Кэрролл, вероятно, ощущал мотив безысходности, отчётливо прозвучавший в «Снарке», и надеялся уравновесить его посланием, несущим юным читателям христианскую надежду на то, что, покидая грешную землю, мы не лишаемся милосердия Господа. <…> Вряд ли Кэрролл пытался уклониться от ответа, отрицая, что подразумевал в поэме какие бы то ни было скрытые смыслы, но, безусловно, он хотел поддержать затеянную им игру с читателями. Вполне вероятно, он совершенно искренне хотел узнать, какие смыслы будут найдены в его поэме, поскольку, как он сам заметил в одном из приведенных писем, слова могут значить гораздо больше того, что имел в виду автор: приобретать значения совершенно произвольные и выявлять значения, глубоко скрытые в сознании писателя и не осознаваемые им. Язык нонсенса в гораздо большей степени, чем иные тексты, способен выявлять такие «неподразумеваемые» значения. <…> Вспомним признание автора, что вся поэма сложилась по кусочкам. Поэтому мы можем лишь утверждать, что с той или иной степенью вероятности те или иные странные события, идеи, отрывки разговоров нашли в ней отражение. <…> Поэма столь часто оказывалась «на столе вивисектора», <…> что впору развернуть кампанию против применения такой практики, если она болезненна. Безболезненным же следует признать лишь толкование, не претендующее на то, чтобы быть единственно правильным, несомненным и не утверждающее, что именно оно не противоречит ни одной строфе поэмы. <…> «Снарк» занимает совершенно особое положение в истории английской, да и мировой литературы. Ни одно другое стихотворное произведение не вызвало такого обилия толкований, интерпретаций и исследований, которое вполне заслуживает того, чтобы считаться отдельной наукой — «снаркологией» — со своими мэтрами и неофитами… или лженаукой: эдакой алхимией, ищущей философский камень; астрологией, тщащейся отыскать скрытые причинно-следственные связи, или некой религиозной практикой, для которой «Снарк» — священная книга, а комментаторы — служители культа, герменевтики, искатели сакральных смыслов. <…> персонажи предельно обобщены, они — почти трафареты, на которые читатель волен положить любые цвета; <…> их можно было бы счесть карикатурными, если бы они не были столь завораживающе, абстрактно и абсолютно смешны. <…> Кэрроллу удаётся достичь поразительного эффекта — перед читателем в конечном счёте предстает некий универсальный проект поэмы или, что правильнее, любая поэма.

— М. Л. Матвеев

Льюис Кэрролл

	Что же означает Снарк? Боюсь, что я не имел в виду ничего, кроме нонсенса! Всё же слова, как вы знаете, значат больше того, что мы хотим сказать, и книга в целом должна значить больше того, что мы имели в виду. А потому я готов согласиться с любым добрым смыслом, который вы обнаружили в этой книге. Больше всего мне понравилось мнение одной дамы, <…> которая считает эту поэму аллегорией поисков счастья. Мне эта мысль показалась прекрасной, особенно в той её части, которая касается купальных машин… — написанное далее он чуть лучше парафразировал в следующем письме
	As to the meaning of the Snark? I'm very much afraid I didn't mean anything but nonsense! Still, you know, words mean more than we mean to express when we use them; so a whole book ought to mean a great deal more than the writer means. So, whatever good meanings are in the book, I'm glad to accept as the meaning of the book. The best that I've seen is by a lady <…> hat the whole book is an allegory on the search after happiness. I think this fits in beautifully in many ways—particularly about the bathingmachines…
	— письмо детям Лоури 18 августа 1884

	… время от времени я получаю любезные письма от незнакомых мне людей, которые хотели бы знать, что же такое «Охота на Снарка» — аллегория или политическая сатира, и не кроется ли в ней какая-то мораль. На все эти вопросы я могу лишь ответить: «Не знаю!» — если вспомнить «сильное высоконравственное назначение поэмы», упомянутое в предисловии, такой ответ покажется не слишком искренним; тем не менее, согласно всем сохранившимся свидетельствам, Кэрролл настаивал на нём
	… periodically, I have received courteous letters from strangers, begging to know whether `The Hunting of the Snark’ is an allegory, or contains some hidden moral, or is a political satire: and for all such questions I have but one answer, `I don’t know!’
	— «Алиса на сцене», 1887

	… я имел в виду, что Снарк и есть Буджум. <…> Я прекрасно помню, что не имел в виду ничего иного, когда я писал поэму, но все с тех самых пор пытаются её как-то истолковать. Мне больше всего нравится (и такое толкование до определённой степени совпадает с моим собственным), когда книжку считают аллегорией поисков счастья. Такой верный признак Снарка, как амбиции, в точности соответствует этой теории. А его привязанность к купальным машинам показывает (если принять эту теорию), что поиски счастья, когда отчаялся найти его где-нибудь в другом месте, приводят порой как к последнему и безнадёжному средству в скучное и тягостное общество дочерей наставницы закрытой школы для девочек на таком никудышном морском курорте, как Истборн. — последний комментарий Кэрролла к «Снарку»
	… I meant that the Snark was a Boojum. <…> To the best of my recollection, I had no other meaning in my mind, when I wrote it: but people have since tried to find the meanings in it. The one I like best (which I think is partly my own) is that it may be taken as an Allegory for the Pursuit of Happiness. The characteristic “ambition” works well into this theory—and also its fondness for bathing-machines, as indicating that the pursuer of happiness, when he has exhausted all other devices, betakes himself.
	— письмо Мэй Барбер 12 января 1897

Ссылки

• Параллельные русские переводы с комментариями на сайте С. И. Курия