Да не будь вашего брата на свете, никто бы и ночи одной не уснул спокойно, всё бы думалось: нет ни правды, ни управы на зло в свете, — не зевай, значит, человече, а то зарежут. Ну, а когда вы, господа судейские, сошлёте сотню-другую божьего народца в компанию к Макаровым телятам, — всё поспокойнее.[1]
Идя по улице, я видел, как два кучера дрожек (этого русского фиакра) при встрече церемонно сняли шляпы: здесь это общепринято; если они сколько-нибудь близко знакомы, то, проезжая мимо, прижимают с дружеским видом руку к губам и целуют ее, подмигивая весьма лукаво и выразительно, такова тут вежливость. А вот каково правосудие: чуть дальше на той же улице увидел я конного курьера, фельдъегеря либо какого-то иного ничтожнейшего правительственного чиновника; выскочив из своей кареты, подбежал он к одному из тех самых воспитанных кучеров и стал жестоко избивать его кнутом, палкой и кулаками, удары которых безжалостно сыпались тому на грудь, лицо и голову; несчастный же, якобы недостаточно быстро посторонившийся, позволял колотить себя, не выказывая ни малейшего протеста или сопротивления — из почтения к мундиру и касте своего палача; но гнев последнего далеко не всегда утихает оттого, что провинившийся тотчас выказывает полную покорность.
— Маркиз Астольф де Кюстин, «Россия в 2007 году» (письмо семнадцатое), 1843
Когда высказалось правосудие, следующее слово должно быть за человечностью.
— Ну вот! Это-то я и хотел сказать. Несчастный, ты умер по приговору суда, от цикуты! <...>
— Скажи же мне: смерть от водянки доставила тебе большое наслаждение?
— О, злой Сократ, не смейся надо мной! Говорю же тебе: она принималась душить меня три раза… Я кричал, как бык под ножом мясника...[3]
У наказываемого не остается повода упорствовать против исправления, если он сознает, что наказан не в порыве гнева, а на основании беспристрастного изобличения.
Этот судья готов повесить любого, кто высморкается на улице без платка, но отменит свой приговор, если не будет доказано в точности, какой именно рукой он сморкался.[2]
Полвека тому назад, взяточничество в судах было у нас нормальным принципом, на который даже и не жаловались, ибо находили его натуральным и неизбежным. Император Николай решил искоренить судейские поборы и средством к тому указал просто перемену судей. -- Потребовалось создать новых людей, и их создало учреждение специального училища правоведения. Детям, поступавшим в это училище, внушали, что они рыцари честности, подготовляли их юридически и рассылали во все концы России. Между новыми судьями, конечно, на первый раз, не было таких знахарей, как между старыми, новые судьи подчас ошибались, как ошибается всякий, кто что-нибудь делает, но все они без исключения принялись за дело от души и сослужили службу неоцененную. Сделанный ими переворот в судах -- принадлежит уже истории,-- да и самое училище правоведения, так кстати учрежденное, теперь уже едва ли необходимо; но факт остается ясным и назидательным. Обстоятельствами тут была восприимчивость юношеской почвы, влияние же выразилось в умении этой почвой воспользоваться.-- Поступая в училище 12-ти, 13-ти лет,-- мальчик уже чувствовал себя будущим воителем за правду. Этою мечтой питалось его детское воображение. Прошли детские годы; мечта эта сделалась действительностью, и Россия получила тех людей, которые были ей нужны… — Отрывок из неизданного сочинения о России, 1880 год [5]
↑Амфитеатров А.В. «Отравленная совесть» (1895 год). Москва, «Росмэн», 2002 г.
↑ 2,02,12,22,32,42,52,62,72,82,9Цитата приведена по книге Большая книга афоризмов (изд. 9-е, исправленное) / составитель Душенко К. В. — М.: изд-во «Эксмо», 2008.
↑В. Г. Короленко, Собрание сочинений. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1954 г. — Том 2. Повести и рассказы.