О новом направлении в русской словесности (К. Полевой)

«О новом направлении в русской словесности» — статья Ксенофонта Полевого, напечатанная в последнем номере «Московского телеграфа», запрещённого 3 апреля 1834 года

Цитаты

… число писавших и пишущих у нас так мало, так ограничено, что их нельзя назвать представителями русского ума, русских дарований.

Во многих <…> новых сочинениях Пушкина видно старание превратиться в старинного русского рассказчика, воскресить дух старой Руси, заменить новые формы стихотворства старыми. <…> По нашему мнению, здесь явление чрезвычайно важное: оно может иметь некоторое влияние на будущую участь нашей словесности; могут найтиться подражатели и обожатели, которые распространят, преувеличат, исказят мысль наших отличных поэтов и сделают из неё то же, что сделали бездарные подражатели из мысли Карамзина, который хотел размягчить грубость нашу слезами чувствительности. Зачем же работать нам ещё двадцать, тридцать лет по новому направлению, если оно ложно? Надобно будет оставить его, и тогда пожалеют о потерянном времени.

Разница в подражании классиков и наших поэтов не более как одна обольстительная мечта. Правда, первые подражали чуждым народам, а мы хотим подражать своему, родимому, отечественному. Но <…> на чём вертится эта утешительная мечта? На слове «подражание»! И вы, забывая уроки веков, пускаетесь опять в подражание? <…> Вас не научили ни превосходство самобытных гениев, ни горестный пример гениев-подражателей? <…> Мы всегда найдём оправдание, ступая в те следы, которые вели предшественников наших к падению. «Мы хотим не просто подражать: мы хотим превратиться в древних русских! <…> Какое же тут подражание?» <…> явная невозможность — из настоящего времени переселиться за пять веков, даже за два века, за один век. <…> Предположим, что мы хотим выучиться так глядеть на предметы, как глядели наши предки, так чувствовать, как чувствовали они, так говорить и писать, как они. <…> Но какими глазами станем глядеть мы, какою душою чувствовать, каким умом поверять новые приобретения? У нас всё это: и ум, и душа, и даже зрение наше принадлежат XIX столетию. <…> Неужели вы думаете, что предмет играет в этом случае главную ролю? Напротив: мы сами. Природа одна для всех; но как различно отражается она в тех, кто глядит на неё! <…> Прошедшее можно уподобить отдалённой луне, которая глядится в зеркала земли, воды. Мы видим её: она, кажется, так ясно перед нами, так близко, что можно схватить её за рога…

На чём основывается самобытность человека и народа? Конечно, не на внешних предметах, а на внутреннем чувстве его, освещаемом сильным умом и укрепляемом душою могучею. Но, принимая взгляд, понятия и язык драгоценных нам предков, вы уже отрекаетесь от собственных ваших понятий, взгляда и языка. <…> Наше общество представляет неисчислимое множество предметов для созданий всякого рода <…>. Есть одно препятствие для художника: это сила примеров и образцов, готовых мыслей и целых теорий, окружающих нас со всех сторон. Мы страдаем от богатства нашего и, подобно какому-нибудь английскому богачу, от скуки плывем за океаны, в среду отдалённых и диких народов искать природы и неискусственного чувства. <…> Конечно, тяжело переносить скуку и угнетение богатства: может быть, тяжеле, нежели поэтическое стеснение бедности! Это каждый день слышим мы с роскошных диванов, где утонувшие в наслаждениях и лени восклицают: «О, как счастлива беззаботная, имеющая всё впереди бедность!»

Я не думаю, чтобы люди, столь превосходные дарованиями, как Жуковский и Пушкин, могли иметь странную мысль: переделывать старинные наши сказки. Никакая переделка не может быть поэтическим созданием, а искусство требует созданий, не дозволяя вынимать душу или обрубать члены у творения, которое хотите вы переделать. <…> Писатель, одарённый силою привлекать к себе внимание читателей, может на время ослепить их каждым своим опытом. Но берегитесь: нет ничего злопамятнее обманутого ожидания. Самое превосходство и прежние успехи ваши будут поводом к новому ожесточению читателя при вашей неудачной, неверной попытке… Попытки Жуковского и Пушкина в подражании русским сказкам — неудачны, по крайней мере ниже своих образцов, дышащих всем простодушием доброй старины и оригинальностью рассказа неподражаемою. Неудачные попытки наших поэтов не только не пробудят любви к старине и не породят самобытности, но могут ещё иметь действие совершенно противоположное. Этого мало. Как подражания, они ещё могут повести к новому забвению истинных сил русского ума, русской души, и для этого — странное положение! — почти надобно желать неуспеха нашим поэтам.

… уже и теперь язык наш состязается с самыми богатыми и образованными языками всех времён и народов; <…> он основан на таких законах, которые допускают все возможное разнообразие, всю гибкость, нежность, игривость и силу выражения. Будем хранить это драгоценное наследство наших предков, будем дорожить им и обогащать его новыми приращениями и беспрерывною обработкою. В отношении к языку важный и, без сомнения, главный материял представляют наши старые книги; но это материял — не более, — который требует ума и души поэтов, разбора и очищения критики.

… забывая настоящее и думая оживить его старинною неподдельностью чувства и выражения, мы можем сделаться мелки и в мыслях, и в чувствованиях, ибо станем подражать только наружному, приноравливая для этого свой ум и чувства к старинным понятиям. От немногих отличных писателей, которые могут поддержать своё усилие по крайней мере на почётной степени, желание подделываться под старину может распространиться на всех пишущих, и тогда подвиг нашего поколения погиб в усилиях бесплодных! <…> что такое толпа, овладевшая ложною мыслью и ещё более ложным направлением? Это неизлечимый больной, поддавшийся одной мысли. Только смерть может кончить его жалкое поприще; но никакие пособия искусства не помогут ему.