Никола́й Миха́йлович Карамзи́н (1 [12] декабря 1766 — 22 мая [3 июня] 1826) — русский историк, прозаик, поэт. Направление в русской литературе 1790—1820-х годов, лидером которого он был, в 1920-х было названо карамзинизмом. Его 12-томная «История государства Российского» — один из первых обобщающих трудов по истории России.
Никто из древних поэтов не был так часто травестирован, как бедный Виргилий. <…> Те, которые не находили вкуса в важной Энеиде, читали с великою охотою шуточное переложение сей поэмы, и смеялись от всего сердца. <…> Виргилиева истинная Энеида останется в своей цене, несмотря на всех <…> пересмешников. Только надобно, чтобы шутки были в самом деле забавны; иначе они будут несносны для читателей, имеющих вкус. По справедливости можно сказать, что в нашей вывороченной наизнанку Энеиде есть много хороших, и даже в своём роде прекрасных мест.[2]
Давно называют свет бурным океаном, но счастлив, кто плывёт с компасом. А это дело воспитания.
— «Всеобщее обозрение», 1802
… человек от первой до последней минуты бытия есть существо зависимое. Сердце его образовано чувствовать с другими и наслаждаться их наслаждением. Отделяясь от света, оно иссыхает, подобно растению, лишённому животворных влияний солнца <…> Нет, нет! Человек не создан для всегдашнего уединения и не может переделать себя. Люди оскорбляют, люди должны и утешать его. Яд в свете, антидот там же. Один уязвляет ядовитою стрелою, другой вынимает её из сердца и льёт целительный бальзам на рану.[3]
— «Мысли об уединении», 1802
Самое расположение нерв, образованных в человеке по климату, привязывает нас к родине. <…> Всякое растение имеет более силы в своём климате: закон природы и для человека не изменяется.
<…> Любовь к собственному благу производит в нас любовь к отечеству, а личное самолюбие — гордость народную, которая служит опорою патриотизма[К 2].
Мы никогда не будем умны чужим умом и славны чужою славою: французские, английские авторы могут обойтись без наших похвал; но русским нужно по крайней мере внимание русских.
— «О любви к отечеству и народной гордости», 1802
Патриотизм не должен ослеплять нас; любовь к отечеству есть действие ясного рассудка, а не слепая страсть; и, жалея о тех людях, которые смотрят на вещи только с дурной стороны, не видят никогда хорошего и вечно жалуются, мы не хотим впасть и в другую крайность; не хотим уверять себя, что Россия находится уже на высочайшей степени блага и совершенства.
— «Приятные виды, надежды и желания нынешнего времени», 1802
Если бы охота и прилежность могли заменить дарование, кого бы не превзошёл Тредиаковский в стихотворстве и красноречии? Но упрямый Аполлон вечно скрывается за облаком для самозванцев-поэтов и сыплет лучи свои единственно на тех, которые родились с его печатью. Не только дарование, но и самый вкус не приобретается; и самый вкус есть дарование. Учение образует, но не производит автора. Тредиаковский <…> знал древние и новые языки; читал всех лучших авторов и написал множество томов в доказательство, что он… не имел способности писать. <…> Сумароков ещё сильнее Ломоносова действовал на публику, избрав для себя сферу обширнейшую. Подобно Вольтеру, он хотел блистать во многих родах — и современники называли его нашим Расином, Мольером, Лафонтеном, Буало. Потомство не так думает; но, зная трудность первых опытов и невозможность достигнуть вдруг совершенства, оно с удовольствием находит многие красоты в творениях Сумарокова и не хочет быть строгим критиком его недостатков. Уже фимиам не дымится перед кумиром; но не тронем мраморного подножия; оставим в целости и надпись: Великий Сумароков!.. <…> в трагедиях <…> он старался более описывать чувства, нежели представлять характеры в их эстетической и нравственной истине, <…> называя героев своих именами древних князей русских, не думал соображать свойства, дела и язык их с характером времени.
— «Пантеон российских авторов», 1802
… гуляя по цветущим берегам Эльбы и мечтая о нимфах, которых они достойны; пленяясь одушевлённою кистию Корреджио, Рубенса, Веронеза и собирая в их картинах милые черты для своей «Душенька», которая уже занимала его воображение, Богданович в то же время описывал конституцию Германии и соглашал удовольствия человека светского, любителя искусств, поэта с должностию учёного дипломата.[4]
Записка о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях[править]
Составлена для Александра I в марте 1811, впервые опубликована в 1914.
Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России.
… хваля усердно Екатерину за превосходные качества её души, невольно вспоминаем её слабости и краснеем за человечество.[6]
Государству для его безопасности нужно не только физическое, но и нравственное могущество.
… сколько изобретено новых мест, сколько чиновников ненужных! Здесь три генерала стерегут туфли Петра Великого; там один человек берёт из пяти мест жалование; всякому — столовые деньги; множество пенсий излишних; дают взаймы без отдачи и кому — богатейшим людям! Обманывают государя проектами, заведениями на бумаге, чтобы грабить казну… Непрестанно на государственное иждивение ездят инспекторы, сенаторы, чиновники, не делая ни малейшей пользы своими объездами; всё требуют от императора домов — и покупают оные двойною ценой из сумм государственных, будто бы для общей, а в самом деле для частной выгоды и проч., и проч. <…> Мало остановить некоторые казённые строения и работы, — <…> надобно бояться всяких новых штатов, уменьшить число тунеядцев на жалованье.[7]
Пусть Виргилии прославляют Августов! Пусть красноречивые льстецы хвалят великодушие знатных! Я хочу хвалить Фрола Силина, простого поселянина, и хвала моя будет состоять в описании дел его, мне известных. <…>
Бедные из других жительств приходили к нему и просили хлеба. Добрый Фрол называл их братьями своими, и ни одному не отказывал: «Скоро мы раздадим весь хлеб свой» — говорила ему жена. «Бог велит давать просящим» — отвечал он. Небо услышало молитву бедных и благословило следующий год плодородием. Поселяне, одолженные Фролом Силиным, являлись к своему благотворителю и отдавали ему то количество хлеба, которое у него взяли, и ещё с лихвою. <…> «Мне ничего не надобно» — отвечал Фрол: — «у меня много нового хлеба. Благодарите Бога: не я, — Он помог вам в нужде. <…> Нет, братцы, <…> я не возьму вашего хлеба; а когда у вас есть лишний, так раздайте его тем, которые в прошлую осень не могли обсеять полей своих и теперь нуждаются <…>» — «Хорошо, (сказали тронутые поселяне, проливая слёзы), хорошо. Будь по-твоему! Мы раздадим этот хлеб нищим и скажем, чтоб они вместе с нами молились за тебя Богу. Дети наши будут также за тебя молиться». — Фрол вместе с ними плакал и смотрел на небо: что́ он там видел — ему, а не мне известно.
В одной соседней деревне сгорело четырнадцать дворов: Фрол Силин послал на каждый двор по два рубля денег и по косе.
Через несколько времени после того, сгорела другая деревня. Поселяне, лишённые почти всего имущества своего, прибегнули к известному великодушию Фрола Силина. На тот раз не было у него денег. «У меня есть лишняя лошадь», сказал он: «возьмите и продайте её».
На имя господина своего купил он двух девок, выпросил им отпускные, содержал их как дочерей своих, и выдал замуж с хороним приданым.[8]
В цветущей Андалузии — там, где шумят гордые пальмы, где благоухают миртовые рощи, где величественный Гвадальквивир катит медленно свои воды, где возвышается розмарином увенчанная Сиерра-Морена, — там увидел я прекрасную, когда она в унынии, в горести стояла подле Алонзова памятника, опершись на него лилейною рукою своею; луч утреннего солнца позлащал белую урну и возвышал трогательные прелести нежной Эльвиры; её русые волосы, рассыпаясь по плечам, падали на чёрный мрамор.
Эльвира любила юного Алонза, Алонзо любил Эльвиру и скоро надеялся быть супругом её, но корабль, на котором плыл он, <…> погиб в волнах моря. Сия ужасная весть сразила Эльвиру. Жизнь её была в опасности… Наконец отчаяние превратилось в тихую скорбь и томность. Она соорудила мраморный памятник любимцу души своей и каждый день орошала его жаркими слезами.
— «Кто ж милых не терял? Оставь холодный свет…», 1791
Мучительно плениться,
Быть страстным одному!
Насильно полюбиться
Не можно никому. <…>
Я плакал, ты смеялась,
Шутила надо мной, —
Моею забавлялась
Сердечною тоской!
— «Прости», 1792
Богини милые! благословите сей
Свободный плод моих часов уединённых <…>.
С улыбкою любви, небесные, примите,
Что вам дарит любовь; улыбкой освятите
Сплетённый мной венок из белых тубероз,
Из свежих ландышей, из юных алых роз:
Для вас одних сплетён он чистою рукою.
— «Приношение грациям», 1793
Законы осуждают
Предмет моей любви;
Но кто, о сердце, может
Противиться тебе?
— «Законы осуждают…» (из повести «Остров Борнгольм», 1794
От сердца чистого смеётся
(Смеяться, право, не грешно!)
Над всем, что кажется смешно.
— там же
Подобно как в саду, где роза с нежным крином, Нарцисс и анемон, аврикула с ясмином
И тысячи цветов
Пестреют на брегу кристальных ручейков,
Не знаешь, что хвалить, над чем остановиться,
На что смотреть, чему дивиться, —
Так я теряюсь в красотах
Прелестных ваших душ. <…>
Что истина своей рукою
Напишет над моей могилой? Он любил:
Он нежной женщины нежнейшим другом был!
— «Послание к женщинам», 1795
Когда ж с сердечною слезою Поэт дрожащею рукою
Снимает с слабостей покров,
Являя гибель заблуждений,
Ведущих к бездне преступлений, Змею под прелестью цветов, —
Я в духе с ним изнемогаю…
Ах! кто из нас страстей не раб?
Смотрю на небо и взываю:
«Спаси, спаси меня! я слаб!»
— «Дарования», 1796
Ничто не ново под луною:
Что есть, то было, будет ввек.
И прежде кровь лилась рекою,
И прежде плакал человек…
— «Опытная Соломонова мудрость или Мысли, выбранные из Экклезиаста»[К 3], 1796
Автор=«Послание к женщинам», 1796}}
Сказать ли правду?… Я лишился
(Увы!) способности грешить!
Кто же бабочкой летает
С василька на василёк,
Тот любви ещё не знает;
Кто любил, тот любит ввек.
— «Куплеты из одной сельской комедии, игранной благородными любителями театра», 1800
Страсть нежных, кротких душ, судьбою угнетённых.
Несчастных счастие и сладость огорчённых!
О Меланхолия! ты им милее всех
Искусственных забав и ветреных утех.
Сравнится ль что-нибудь с твоею красотою,
С твоей улыбкою и с тихою слезою?
Ты первый скорби врач, ты первый сердца друг:
Тебе оно свои печали поверяет;
Но, утешаясь, их ещё не забывает.
Когда, освободясь от ига тяжких мук,
Несчастный отдохнет в душе своей унылой,
С любовию ему ты руку подаёшь
И лучше радости, для горестных немилой,
Ласкаешься к нему и в грудь отраду льёшь
С печальной кротостью и с видом умиленья.
О Меланхолия! нежнейший перелив
От скорби и тоски к утехам наслажденья!
Глупец считает всех друзьями,
И мнит: «Меня ли не любить?»
— «Гимн глупцам», 1802
Смотрю на небо: там цветы
В прелестных радугах играют; Златые, яркие черты
Одна другую пресекают
И вдруг, в пространствах высоты,
Сливаются с ночным мерцаньем…
Не можно ль с северным сияньем
Сравнять сей жизни красоты?..
Оно угасло — но блистает
Ещё Полярная звезда,
Так Добродетель никогда
Во мраке нас не оставляет!..
… ничего или почти ничего не пишу <…>. Однако ж всё сбираюсь. <…> Только ценсура, как чёрный медведь, стоит на дороге; к самым безделицам придираются. Я, кажется, и сам могу знать, что позволено и чего не должно позволять; досадно, когда в безгрешном находят грешное.
Над здешним поэтом Пушкиным, если не туча, то по крайней мере облако, и громоносное: <…> служа под знаменем Либералистов, он написал и распустил стихи на вольность, эпиграммы на властителей и проч., и проч. Это узнала полиция etc. Опасаются следствий.
— И. И. Дмитриеву, 19 апреля 1820
… ты, по моему мнению, не отдаёшь справедливости таланту или поэмке молодого Пушкина, сравнивая её с «Энеидою» Осипова: в ней есть живость, легкость, остроумие, вкус; только нет искусного расположения частей, нет или мало интереса; всё смётано на живую нитку.[12]
— И. И. Дмитриеву, 7 июня 1820
Охота вам вольтерствовать и щёлкать в каменную стену: ценсура не пропустит на то и хорошего, и весьма хорошего <…>. Я дерзнул вымарать и деспота <…>. Это всё сказано и пересказано. Будьте великодушны и притупите жало, останьтесь при одном остроумии.
В 1819 году, в зимний вечер <…> разговор обратился на русские песни и сказки, и Карамзин <…> примолвил:
— Я давно уже имел намерение собрать и издать лучшие русские песни, если возможно, расположив хронологическим порядком, и присоединить к ним исторические и эстетические замечания. Другие занятия отвлекли меня от сего предприятия, но я не отказался от него. Я не доволен всеми нашими собраниями, в которых нет ни выбора, ни порядка!
Теперь «Бедную Лизу» и «Марфу Посадницу» можно читать не для эстетического наслаждения, а как исторический памятник литературы чуждой нам эпохи; теперь на них смотрят с тем же чувством, как смотрят на портреты дедушек и бабушек, наслаждаясь добродушным выражением их лиц и оригинальностью их старинного костюма… Пусть укажут нам старцы хоть на одну статью Карамзина, которая могла бы теперь возбудить другой интерес…
↑Н. И. Якушин. Примечания // Помяловский Н. Г. Избранное. — М.: Советская Россия, 1980.
↑Московский журнал. — 1792. — Ч. 6. — Кн. 2 (май). — С. 204.
↑Потапова Г. Е. «В буре споров, в вихре критик…» // Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827. — СПб: Государственный пушкинский театральный центр, 1996. — С. 18.
↑Р. Хьюз. Примечания // В. Ф. Ходасевич. Пушкин и поэты его времени: в 3 томах. Т. 2. — Berkeley Slavic Specialties, Oakland, California, 2001. — С. 508.
↑Слово о науке. Афоризмы. Изречения. Литературные цитаты. Книга вторая / составитель Е. С. Лихтенштейн. — М.: Знание, 1981. — С. 100.
↑Екатерина Великая // Мысли, афоризмы и шутки знаменитых женщин (изд. 6-е, дополненное) / составитель К. В. Душенко. — М.: Эксмо, 2004.
↑Коллектив авторов СПбГУ. Управленческая элита Российской Империи (1802-1917) / Под ред. Н. Ю. Семёнова. — С-Пб.: Лики России, 2008. — С. 12. — 696 с.
↑Степанов В. П. Повесть Карамзина «Фрол Силин» // XVIII век. — Л., 1969. — Сб. 8. — С. 229-244.
↑Большой словарь цитат и крылатых выражений / составитель К. В. Душенко. — М.: Эксмо, 2011.
↑ 123Карамзин, Николай Михайлович // Цитаты из русской литературы / составитель К. В. Душенко. — М.: Эксмо, 2005.
↑О. Н. Золотова. Примечания к рец. А. Ф. Воейкова // Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 1996. — С. 352.
.jpg)
Статья в Википедии
Произведения в Викитеке
Медиафайлы на Викискладе
