Никола́й Миха́йлович Карамзи́н (1766—1826) — русский историк-историограф, прозаик, поэт. Создатель 12-томной «Истории государства Российского» — одного из первых обобщающих трудов по истории России.
Давно называют свет бурным океаном, но счастлив, кто плывет с компасом.
Путешествие питательно для духа и сердца нашего. Путешествуй, ипохондрик, чтобы исцелиться от своей ипохондрии! Путешествуй, мизантроп, чтобы полюбить человечество! Путешествуй, кто только может![1]. — Из «Писем русского путешественника»
Из маленьких Французских опереток полюбилась мне более всех «Los petits Savoyards» («Маленькие савояры»); есть трогательные места, и почти все голоса очень хороши.[комм. 1] — Из «Писем русского путешественника»
Любовь к собственному благу производит в нас любовь к отечеству, а личное самолюбие — гордость народную, которая служит опорою патриотизма[2]. — Из статьи «О любви к отечеству и народной гордости» в «Вестнике Европы».
Патриотизм не должен ослеплять нас; любовь к отечеству есть действие ясного рассудка, а не слепая страсть; и, жалея о тех людях, которые смотрят на вещи только с дурной стороны, не видят никогда хорошего и вечно жалуются, мы не хотим впасть и в другую крайность; не хотим уверять себя, что Россия находится уже на высочайшей степени блага и совершенства[3]. — Из статьи «Приятные виды, надежды и желания нынешнего времени» в «Вестнике Европы».
Но если мы захотим соображать историю с пользою народного тщеславия, то она утратит главное своё достоинство, истину, и будет скучным романом.[4] — Из «Истории государства Российского»
Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России[5]. — Из «Записки о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях».
Государству для его безопасности нужно не только физическое, но и нравственное могущество[5]. — Из «Записки о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях».
Честь должна быть главною наградою![5] — Из «Записки о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях».
...но сколько изобретено новых мест, сколько чиновников ненужных! Здесь три генерала стерегут туфли Петра Великого; там один человек берёт из пяти мест жалование; всякому — столовые деньги; множество пенсий излишних; дают взаймы без отдачи и кому — богатейшим людям! Обманывают государяпроектами, заведениями на бумаге, чтобы грабить казну… Непрестанно на государственное иждивение ездят инспекторы, сенаторы, чиновники, не делая ни малейшей пользы своими объездами; все требуют от императора домов — и покупают оные двойною ценой из сумм государственных, будто бы для общей, а в самом деле для частной выгоды и прочее, и прочее… Мало остановить некоторые казенные строения и работы, — … надобно бояться всяких новых штатов, уменьшить число тунеядцев на жалованье. [7]:12
«Ныне вошло в моду уезжать в Россию (говорят во французских газетах). Как скоро живописцу докажут его посредственность, он кладет в чемодан кисть свою и едет в Россию. Если красавица видит, что прелести и тюрбан ее не производят великого действия в Тиволи и Фраскати, она проклинает свое неблагодарное отечество и на другой день едет в Россию. Если актер не доволен публикой, если танцовщик прыгнул неудачно, они едут в Россию. Одним словом, Россия сделалась убежищем посредственности или высшим судом в который переносят дело свое артисты, осужденные в Париже». — Итак будем умеренны в похвале своей, когда сии господа к нам приедут! — Париж. «Вестник Европы», 1802, № 24
Довольно знать и того, что самые богомольные старики, видя боярскую дочь у обедни, забывали класть земные поклоны, и самые пристрастные матери отдавали ей преимущество перед своими дочерями. Сократ говорил, что красота телесная бывает всегда изображением душевной. Нам до́лжно поверить Сократу, ибо он был, во-первых, искусным ваятелем (следственно, знал принадлежности красоты телесной), а во-вторых, мудрецом или любителем мудрости (следственно, знал хорошо красоту душевную). По крайней мере наша прелестная Наталья имела прелестную душу, была нежна, как горлица, невинна, как агнец, мила, как май месяц: одним словом, имела все свойства благовоспитанной девушки...[8]
— «Кто ж милых не терял? Оставь холодный свет...», 1791
Богини милые! благословите сей
Свободный плод моих часов уединённых, Природе, тишине и музам посвящённых!
Вручаю вам его, сей дар души моей.
С улыбкою любви, небесные, примите,
Что вам дарит любовь; улыбкой освятите
Сплетённый мной венок из белых тубероз,
Из свежих ландышей, из юных алых роз:
Для вас одних сплетён он чистою рукою.[9]
— «Приношение грациям», 1793
В лесах унылых и дремучих
Бывает краше анемон,
Когда украдкой выдет он
Один среди песков сыпучих...[9]
Подобно как в саду, где роза с нежным крином, Нарцисс и анемон, аврикула с ясмином
И тысячи цветов
Пестреют на брегу кристальных ручейков,
Не знаешь, что хвалить, над чем остановиться,
На что смотреть, чему дивиться, ―
Так я теряюсь в красотах
Прелестных ваших душ.[9]
— «Послание к женщинам», 1796
Когда ж с сердечною слезою Поэт дрожащею рукою
Снимает с слабостей покров,
Являя гибель заблуждений,
Ведущих к бездне преступлений, Змею под прелестью цветов, ―
Я в духе с ним изнемогаю…
Ах! кто из нас страстей не раб?
Смотрю на небо и взываю:
«Спаси, спаси меня! я слаб!» [9]
— «Дарования», 1796
Ничто не ново под луною:
Что есть, то было, будет ввек.
И прежде кровь лилась рекою,
И прежде плакал человек…
— «Опытная Соломонова мудрость», 1797
Кто же бабочкой летает
С василька на василёк,
Тот любви ещё не знает;
Кто любил, тот любит ввек.[9]
— «Куплеты из одной сельской комедии, игранной благородными любителями театра», 1800
Страсть нежных, кротких душ, судьбою угнетённых.
Несчастных счастие и сладость огорчённых!
О Меланхолия! ты им милее всех
Искусственных забав и ветреных утех.
Сравнится ль что-нибудь с твоею красотою,
С твоей улыбкою и с тихою слезою?
Ты первый скорби врач, ты первый сердца друг:
Тебе оно свои печали поверяет;
Но, утешаясь, их ещё не забывает.
Когда, освободясь от ига тяжких мук,
Несчастный отдохнет в душе своей унылой,
С любовию ему ты руку подаёшь
И лучше радости, для горестных немилой,
Ласкаешься к нему и в грудь отраду льёшь
С печальной кротостью и с видом умиленья.
О Меланхолия! нежнейший перелив
От скорби и тоски к утехам наслажденья![9]
— «Меланхолия» (Подражание Делилю), 1800
Смотрю на небо: там цветы
В прелестных радугах играют; Златые, яркие черты
Одна другую пресекают
И вдруг, в пространствах высоты,
Сливаются с ночным мерцаньем…
Не можно ль с северным сияньем
Сравнять сей жизни красоты?..
Оно угасло ― но блистает
Ещё Полярная звезда,
Так Добродетель никогда
Во мраке нас не оставляет!..[9]
Следуя моему примеру, он <Николай Карамзин> и сам принялся за переводы. Первым опытом его был «Разговор австрийской Марии Терезии с нашей императрицею Елисаветою в Елисейских полях», переложенный им с немецкого языка. Я советовал ему показать его книгопродавцу Миллеру, который покупал и печатал переводы, платя за них, по произвольной оценке и согласию с переводчиком, книгами из своей книжной лавки. Не могу и теперь вспомнить без удовольствия, с каким торжественным видом добрый и милый юноша Карамзин вбежал ко мне, держа в обеих руках по два томика фильдингова «Томаса-Ионеса» (Том-Джона), в маленьком формате, с картинками, перевода Харламова. Это было первым возмездием за словесные труды его.
По кончине отца своего он вышел в отставку поручиком и уехал на родину. Там однажды мы сошлись на короткое время; я нашел его уже играющим ролю надежного на себя в обществе: опытным за вистовым столом, любезным в дамском кругу и оратором пред отцами семейств, которые хотя и не охотники слушать молодёжь, но его слушали. Такая жизнь не охладила, однако, в нем прежней любви его к словесности.
При первом нашем свидании с глаза на глаз он спрашивает меня, занимаюсь ли я по-прежнему переводами? Я сказываю ему, что недавно перевел из книги «Картина Смерти», сочинения Каррачиоли, «Разговор выходца с того света с живым другом его». Он удивился странному моему выбору и дружески советовал мне бросить эту работу, убеждая тем, что по выбору перевода судят и о свойствах переводчика и что я выбором своим, конечно, не заслужу выгодного о себе мнения в обществе. «А я, — примолвил он, — думаю переводить из Вольтера с немецкого перевода». — «Что же такое?» — «Белого быка». — «Как! Эту дрянь, и еще не вольтерову, а подложную!» — вскричал я. И оба земляка поквитались.[12]
— Иван Дмитриев, «Взгляд на мою жизнь» (мемуары), 1826
И знаете, Голицын, что писал мне тогда Карамзин? Я до сих пор наизусть помню: «Одна из главнейших причин неудовольствия Россиян на нынешнее правление есть излишняя любовь его к преобразованиям, потрясающим империю, благотворность коих остается сомнительной». Уж если Карамзин, человек просвещеннейший, думал так, то что же другие?[13]
В свое время знаменитый писатель Карамзин так сказал: «Если б захотеть одним словом выразить, что делается в России, то следует сказать: воруют»[14]. — Из повести «Голубая книга» Михаила Зощенко.
Отношение его к Пушкину постоянно двоится: с одной стороны, Пушкин советовал учиться языку и московских просвирен, что, конечно, Ремизову нравится, с другой ― сам писал точно и ясно, сравнительно короткими фразами, как учил Вольтер, да и при симпатии своей к московским просвирням, заметил, что лучшая русская проза ― карамзинская. Нравиться это Ремизову не может. О других нечего и говорить...[15]
История России сблизила Карамзина с Александром. Он читал ему дерзостные страницы, в которых клеймил тиранию Ивана Грозного и возлагал иммортели на могилу Новгородской республики. Александр слушал его с вниманием и волнением и тихонько пожимал руку историографа. Александр был слишком хорошо воспитан, чтобы одобрять Ивана, который нередко приказывал распиливать своих врагов надвое, и чтобы не повздыхать над участью Новгорода, хотя отлично знал, что граф Аракчеев уже вводил там военные поселения».[16]
↑Здесь речь идёт о комической опере (оперетке) «Два маленьких савояра», которую в 1789 году написал французский композитор Никола Далейрак (ученик О. Ф. Лангле). Эта опера считается наиболее удачной в его творчестве.
↑Е.С.Лихтенштейн (составитель) Слово о науке. Книга вторая.. — М.: Знание, 1981. — 272 с. — (817728). — 100 000 экз.
↑Коллектив авторов СПбГУ под ред. Н.Ю.Семёнова, под рец. акад. Фурсенко. «Управленческая элита Российской Империи (1802-1917)». — С-Пб.: Лики России, 2008. — 696 с.
↑Н.М.Карамзин. Избранные сочинения в двух томах. — М., Л.: Художественная литература, 1964 г. — Том первый. Письма Русского Путешественника. Повести. — стр. 607
↑ 9,09,19,29,39,49,59,69,7Н. М. Карамзин. Полное собрание стихотворений. Библиотека поэта. Большая серия. — Л.: Советский писатель, 1966 г.
↑Анонимные эпиграммы // Русская эпиграмма (XVIII-XIX вв.) / предисловие, подготовка текста и примечания В. Мануйлова. — Л.: Советский писатель, 1958.
↑Русская эпиграмма / составление, предисловие и примечания В. Васильева. — М.: Художественная литература, 1990. — Серия «Классики и современники». — С. 93.
↑«Взгляд на мою жизнь». Записки действительного тайного советника
Ивана Ивановича Дмитриева. — М.: Издание М. А. Дмитриева, Типография В.Готье, на Кузнецком мосту, дом Торлецкого, 1866 г.
.jpg)
