Письма Франца Кафки Милене Есенской

Франц Кафка вёл интенсивную переписку со своей возлюбленной Миленой Есенской в 1920 году и редкую — в 1922 и 1923.

Цитаты

Всё несчастье моей жизни (и это вовсе не жалоба, а обобщающий назидательный вывод) происходит, если угодно, от писем или от возможности их писать. <…> Я убеждён, что уже малейшая возможность писать письма — рассуждая чисто теоретически — принесла в мир ужасный душевный разброд. Это ведь общение с призраками, причём не только с призраком адресата, но и со своим собственным призраком, который разрастаётся у тебя под рукой, когда ты пишешь письмо, а уж тем более серию писем, где одно письмо подкрепляет другое и уже ссылается на него как на свидетеля. И кому это пришла в голову мысль, что люди могут общаться друг с другом посредством писем! Можно думать о далёком человеке, можно коснуться близкого человека — всё остальное выше сил человеческих. А писать письмо — это значит обнажаться перед призраками, чего они с жадностью и ждут. Написанные поцелуи не доходят по адресу — их выпивают призраки по дороге. Благодаря этой обильной пище они и размножаются в таком неслыханном количестве. Человечество это чувствует и пытается с этим бороться; чтобы по возможности исключить всякую призрачность меж людьми и достигнуть естественности общения, этого покоя души, оно придумало железную дорогу, автомобили, аэропланы, но ничто уже не помогает, открытия эти явно делались уже в момент крушения, а противник много сильней и уверенней, он вслед за почтой изобрел телеграф, телефон, радио. Призракам голодная смерть не грозит, но мы-то погибнем. — конец марта 1922

Alles Unglück meines Lebens — womit ich nicht klagen, sondern eine allgemein belehrende Feststellung machen will — kommt, wenn man will, von Briefen oder von der Möglichkeit des Briefeschreibens her. <…> Die leichte Möglichkeit des Briefeschreibens muß — bloß teoretisch angesehn — eine schreckliche Zerrüttung der Seelen in die Welt gebracht haben. Es ist ja ein Verkehr mit Gespenstern undzwar nicht nur mit dem Gespenst des Adressaten, sondern auch mit dem eigenen Gespenst, das sich einem unter der Hand in dem Brief, den man schreibt, entwickelt oder gar in einer Folge von Briefen, wo ein Brief den andern erhärtet und sich auf ihn als Zeugen berufen kann. Wie kam man nur auf den Gedanken, dass Menschen durch Briefe mit einander verkehren können! Man kann an einen fernen Menschen denken und man kann einen nahen Menschen fassen, alles andere geht über Menschenkraft. Briefe schreiben aber heißt, sich vor den Gespenstern entblößen, worauf sie gierig warten. Geschriebene Küsse kommen nicht an ihren Ort, sondern werden von den Gespenstern auf dem Wege ausgetrunken. Durch diese reichliche Nahrung vermehren sie sich ja so unerhört. Die Menschheit fühlt das und kämpft dagegen, sie hat, um möglichst das Gespenstische zwischen den Menschen auszuschalten, und den natürlichen Verkehr, den Frieden der Seelen zu erreichen, die Eisenbahn, das Auto, den Aeroplan erfunden, aber es hilft nichts mehr, es sind offenbar Erfindungen, die schon im Absturz gemacht werden, die Gegenseite ist soviel ruhiger und stärker, sie hat nach der Post den Telegraphen erfunden, das Telephon, die Funkentelegraphie. Die Geister werden nicht verhungern, aber wir werden zugrundegehn.

… моей теорией, что живые писатели имеют живую связь со своими книгами. Самим своим существованием они борются за них или против них. Подлинная, самостоятельная жизнь книги начинается лишь после смерти автора или, вернее, через некоторое время после его смерти, ведь эти ретивые мужи ещё и некоторое время после смерти борются за свою книгу. Но затем она сиротеет и может рассчитывать уже только на силу биения собственного сердца. — январь—февраль 1923

… meine Teorie zu erklären, dass lebende Schriftsteller mit ihren Büchern einen lebendigen Zusammenhang haben. Sie kämpfen durch ihr bloßes Dasein für oder gegen sie. Das wirkliche selbstständige Leben des Buches beginnt erst nach dem Tod des Mannes oder richtiger eine Zeitlang nach dem Tode, denn diese eifrigen Männer kämpfen noch ein Weilchen über ihren Tod hinaus für ihr Buch. Dann aber ist es vereinsamt und kann nur auf die Stärke des eigenen Herzschlags sich verlassen.

1920

	Ты будто силишься разбить один-единственный котёл в аду; во-первых, это не удаётся, а во-вторых, если и удастся, ты сам хоть и сгоришь в хлынувшей из него огненной лаве, но ад всё равно останется во всём своём великолепии. — конец апреля
	Es ist so wie wenn man sich anstrengen wollte, einen einzigen Kessel in der Hölle zu zerschlagen, erstens gelingt es nicht und zweitens, wenn es gelingt, verbrennt man zwar in der glühenden Masse die herausfließt, aber die Hölle bleibt in ihrer ganzen Herrlichkeit bestehn.

	… из всех существ сон — самое невинное, а человек, не знающий сна, — самое виновное. — апрель—май
	… der Schlaf ist das unschuldigste Wesen und der schlaflose Mensch das schuldigste.

Несколько лет назад я часто плавал в лодочке-«душегубке» по Молдау, поднимался на веслах вверх по течению, а потом, растянувшись во весь рост на дне утлого суденышка, плыл по воле волн, под мостами. Из-за моей худобы сверху, с моста, зрелище явно было очень смешное. Так вот, тот сослуживец, который однажды увидел меня с моста, так подытожил свое впечатление, прежде достаточно подчеркнув комизм ситуации: картина — как перед началом Страшного суда, когда гробы уже отверзлись, но мертвые ещё не восстали. — 29 мая

Vor einigen Jahren war ich viel im Seelentränker (manas) [kleiner Kahn]auf der Moldau, ich ruderte hinauf und fuhr dann ganz ausgestreckt mit der Strömung hinunter, unter den Brücken durch. Wegen meiner Magerkeit mag das von den Brücken aus sehr komisch ausgesehen haben. Jener Beamte, der mich eben so einmal von der Brücke sah, faßte seinen Eindruck, nachdem er das Komische genügend hervorgehoben hatte, so zusammen: Es hätte so ausgesehen, wie vor dem Jüngsten Gericht. Es wäre wie jener Augenblick gewesen, da die Sargdeckel schon abgehoben waren, die Toten aber noch stillagen.

	… если чистое юное создание говорит своим родителям: «Пустите меня!» — и уходит к еврею, это куда более значительное событие, чем уход Орлеанской девы из своей деревни. — 30 мая
	… wenn ein reines Mädchen zu Ihren Verwandten sagt: "Laß mich und dorthin auszieht, dann ist es mehr als der Auszug der Jungfrau von Orleans aus ihrem Dorfe.

	Почти пять лет я непрерывно обрушивал на неё (или, если угодно, на себя) удар за ударом; к счастью, она оказалась несокрушимой — смесь пруссачества и еврейства, смесь сильная, победоносная. Я не был столь крепок; правда, ей приходилось только страдать, а я одновременно и наносил удары, и страдал. — 31 мая
	Fast 5 Jahre habe ich auf sie eingehauen (oder, wenn Sie wollen, auf mich) nun, glücklicherweise, sie war unzerbrechlich, preussisch jüdische Mischung, eine starke sieghafte Mischung. Ich war nicht so kräftig, allerdings hatte sie nur zu leiden, während ich schlug und litt.

Вы жалуетесь, Милена, что из некоторых моих писем, как их ни верти, ничего не вытрясешь, а ведь это все, если я не ошибаюсь, как раз те самые письма, в которых я был так близок к Вам, так укрощал свою кровь (и Вашу тоже), и такая была в них лесная глубь, такое успокоение в покое, когда и впрямь неохота говорить ничего другого, кроме того лишь, что сквозь верхушки деревьев видно небо, и это все, а через час повторяешь то же самое, — хотя, Вы правы, в этом «ani jediná slovo která by nebylo velmi obře uváženo». — 3 июня

Milena, Sie klagen über manche Briefe, man dreht sie nach allen Seiten und es fällt nichts heraus, aber doch sind das, wenn ich nicht irre gerade jene, in denen ich Ihnen so nahe war, so gebändigt im Blut, so bändigend Ihres, so tief im Wald, so ruhend in Ruhe, dass man wirklich nichts anderes sagen will, als etwa, dass durch die Bäume oben der Himmel zu sehen ist, das ist alles und in einer Stunde wiederholt man das Gleiche und es ist allerdings darin "ani jediná slovo která by nebylo velmi obře uváženo".

	… я и письма Ваши ещё толком не прочитал, только облетел взглядом, как мошка свечу, и несколько раз опалил себе головёнку,.. — 10 июня
	… ich Ihre Briefe noch nicht genau gelesen, nur umflogen, wie die Mücke das Licht und mir das Köpfchen mehrere Male verbrannt,..

	Ты — моя, даже если я тебя никогда не увижу. <…> Милена, <…> ты для меня не женщина, ты девочка, ничего столь девического я никогда прежде не видел, я не дерзну даже подать тебе руку, девочка, грязную, дрожащую, когтистую, порывистую, неуверенную, огненно-ледяную руку. — 12 июня
	Du gehörst zu mir, selbst wenn ich Dich nie mehr sehen würde. <…> Milena, <…> Du bist für mich keine Frau, bist ein Mädchen, wie ich kein Mädchenhafteres gesehen habe, ich werde Dir ja die Hand nicht zu reichen wagen, Mädchen, die schmutzige, zuckende, krallige, fahrige, unsichere, heiß-kalte Hand.

	… порой мне хочется их всех (в том числе и себя самого) именно как евреев затолкать в ящик комода, подождать немного, потом чуточку выдвинуть ящик и посмотреть, успели они все задохнуться или нет, и если нет, снова задвинуть ящик и вот так продолжать до конца. — 13 июня
	… manchmal möchte ich sie eben als Juden (mich eingeschlossen) alle etwa in die Schublade des Wäschekastens dort stopfen, dann warten, dann die Schublade ein wenig herausziehn, um nachzusehn, ob sie schon alle erstickt sind, wenn nicht, die Lade wieder hineinschieben und es so fortsetzen bis zum Ende.

Чего я страшусь — страшусь с раскрытыми от ужаса глазами, в обморочном беспамятстве страха (если б я мог спать так глубоко, как погружаюсь в страх, я бы уже не жил), — чего я страшусь, так это тайного сговора против меня (ты его лучше поймёшь, прочтя моё письмо к отцу, но всё равно не совсем поймёшь, потому что письмо слишком целенаправленно выстроено) — сговора, основанного примерно на том, что я — я, на грандиозной шахматной доске всего лишь пешка пешки, да и того меньше, — вдруг вопреки твёрдым правилам игры, всю её путая, собираюсь занять место королевы, — я, пешка пешки, фигура, стало быть, попросту не существующая, не участвующая в игре, — а то, глядишь, ещё и место самого короля, а то и всю доску! — и что, пожелай я этого на самом деле, всё должно совершиться совсем иным, много более бесчеловечным образом. — 23 июня

Was ich fürchte und mit aufgerissenen Augen fürchte und in sinnloser Versunkenheit in Angst (wenn ich so schlafen könnte wie ich in Angst versinke, ich lebte nicht mehr) ist nur diese innere Verschwörung gegen mich (die Du besser aus dem Brief an meinen Vater verstehen wirst, allerdings auch nicht ganz, denn der Brief ist doch zu sehr auf sein Ziel hin konstruiert) die sich etwa darauf gründet, dass ich, der ich im großen Schachspiel noch nicht einmal Bauer eines Bauern bin, weit davon entfernt, jetzt gegen die Spielregeln und zur Verwirrung alles Spiels auch noch den Platz der Königin besetzen will — ich der Bauer des Bauern, also eine Figur, die es gar nicht gibt, die gar nicht mitspielt — und dann vielleicht gleich auch noch den Platz des Königs selbst oder gar das ganze Brett und dass wenn ich das wirklich wollte, es auf andere unmenschlichere Weise geschehen müßte.

	Либо мир так мал, либо мы так огромны, во всяком случае мы заполняем его целиком. К кому мне [тебя] ревновать? — 6 июля
	Entweder ist die Welt so winzig oder wir so riesenhaft, jedenfalls füllen wir sie vollständig. Auf wen sollte ich eifersüchtig sein?

Ну почему, почему я человек, со всеми муками этого неяснейшего и ужасно ответственного состояния. Почему я, к примеру, не счастливый шкаф в твоей комнате, который прямо смотрит на тебя, когда ты сидишь в кресле либо за письменным столом, или лежишь на диване, или спишь. Почему я не шкаф? Да потому что я бы сломался от страдания, если бы видел тебя в бедствиях последних дней или если б тебе пришлось уехать из Вены. — 15 июля

Warum bin ich übrigens ein Mensch mit allen Qualen dieses auerunklarsten und entsetzlich verantwortungsvollen Zustandes. Warum bin ich nicht z. B. der glückliche Schrank in Deinem Zimmer, der Dich voll anschaut, wenn Du im Lehnstuhl sitzt oder beim Schreibtisch oder Dich niederlegst oder schläfst (aller Segen über deinen Schlafl). Warum ich es nicht bin? Weil ich zusammenbrechen würde vor Leid, wenn ich Dich im Jammer der letzten Tage gesehen hätte, oder gar wenn — Du von Wien wegfahren solltest.

	… при благоприятных условиях можно было «исчезнуть» даже и в самой комнате, возможности тут безграничны, и «умереть» можно и в самой жизни. — 26 июля
	… unter günstigen Umständen also auch im Zimmer selbst "verschwinden" und die Möglichkeiten waren unendlich und man konnte auch im Leben "sterben".

Да, насчёт шкафа. Похоже, что он будет причиной нашей первой и последней размолвки. Я скажу: «Мы его вышвырнем». Ты скажешь: «Нет, оставим». Я: «Или он, или я. Выбирай». Ты: «Сейчас. Шкаф, Кафка — тут есть созвучие. Выбираю шкаф». — «Хорошо», — скажу я, медленно спущусь по лестнице (по которой?) и — если не найду сразу Дунайского канала, буду жить и посейчас. — 27 июля

Ja, der Schrank. Um den wird wohl unser erster und letzter Streit gehn. Ich werde sagen: "Wir werfen ihn hinaus." Du wirst sagen: "Er bleibt." Ich werde sagen: "Wähle zwischen mir und ihm." Du wirst sagen: "Gleich. Frank und Schrank, es reimt sich. Ich wähle den Schrank." "Gut" werde ich sagen und langsam die Treppe (welche?) hinuntergehn und — wenn ich den Donaukanal noch nicht gefunden habe, lebe ich noch heute.

У тебя есть родина, и ты вольна ею пренебречь (возможно, это и самое лучшее, что можно с нею сделать, — особенно если учесть, что тем, что в ней пренебрежимо, пренебречь всё равно невозможно). А у <Макса> родины нет и потому нечем пренебрегать, и он всё время должен думать о том, как бы её найти и построить, — всё время: снимает ли он шляпу с гвоздя, лежит ли на солнце в бассейне или пишет книгу, которую ты будешь переводить, <…> — ах да, Макс, всё время он должен об этом думать, даже когда пишет тебе. — 31 июля; пишет о себе

Du hast Deine Heimat und kannst auf sie auch verzichten und es ist vielleicht auch das Beste was man mit der Heimat tun kann, besonders da man auf das was an ihr unverzichtbar ist, eben nicht verzichtet. Er aber hat keine Heimat und kann deshalb auch auf nichts verzichten und muß immerfort daran denken, sie zu suchen oder zu bauen, immerfort ob er den Hut vom Nagel nimmt oder auf der Schwimmschule in der Sonne liegt oder das von Dir zu übersetzende Buch schreibt <…> — ja Max, also, immerfort muß er daran denken auch wenn er Dir schreibt.

… я способен там солгать ещё в меньшей степени, чем смог бы человек, который считает (а таковы большинство чиновников), что все к нему несправедливы, что он надрывается на работе (считай я так о себе, это был бы уже почти скорый поезд на Вену!), что бюро управляется по-дурацки (он бы делал это много лучше), что он машина, в которой он, вследствие этой глупости управления, работает не на своём месте: он-то, по его способностям, обер-обер-колесо, а должен работать унтер-унтер-колёсиком и т. д.; а для меня бюро — как это было и со школой, гимназией, университетом, семьёй, со всем вообще — живой человек, который, где б я ни был, смотрит на меня невиннейшими глазами, человек, с которым я каким-то непонятным мне образом связан, хотя он мне более чужой, чем те люди, что едут сейчас, я слышу, на автомобилях по Рингу. Чужд он мне до безумия, но как раз потому-то и надо быть особенно к нему внимательным, ведь я почти не скрываю своей чуждости, но разве такая невинность способна её вообще распознать, — вот я и не могу солгать. — 31 июля, вечер

… ich kann dort vielleicht schlechter lügen als ein anderer, dem (so sind die meisten Beamten) seiner Meinung nach immerfort Unrecht geschieht, der über seine Kräfte arbeitet — hätte ich doch diese Meinung, das wäre schon fast ein Wiener Schnellzug — der das Bureau als eine dumm geleitete Maschine ansieht er würde das viel besser machen eine Maschine in der er ebeninfolge dieser Dummheit der Leitung an unpassender Stelle verwendet wird seinen Fähigkeiten nach ist er ein Ober-Ober-Rad und muß hier nur als Unter-UnterRad arbeiten u.s.w., mir aber ist das Bureau — und so war es die Volksschule, Gymnasium, Universität, Familie, alles, ein lebendiger Mensch, der mich, wo ich auch bin, mit seinen unschuldsvollen Augen ansieht, ein Mensch, mit dem ich auf irgendeine mir unbekannte Weise verbunden worden bin, trotzdem er mir fremder ist, als die Leute, die ich jetzt im Automobil über den Ring fahren höre. Also fremd ist er mir bis zur Sinnlosigkeit, aber gerade das erfordert Rücksichten, ich verberge ja meine Fremdheit kaum, aber wann erkennt das eine solche Unschuld — und ich kann also nicht lügen.

	Намедни один из читателей «Трибуны» сказал мне, что я, должно быть, провел солидные изыскания в сумасшедшем доме. «Только в собственном», — ответил я,.. — 4 августа
	Letzthin sagte mir ein Tribuna-Leser, ich müßte große Studien im Irrenhaus gemacht haben. "Nur im eigenen" sagte ich,..

Я ведь тоже, хоть, наверное, и произвожу порой впечатление подкупленного адвоката своего страха, в глубине души, кажется, искренне его оправдываю — я ведь целиком из него состою, и он, возможно, лучшее, что во мне есть. А поскольку он самое лучшее во мне, то, возможно, его-то единственно ты и любишь. Ведь что уж во мне такого особенного можно любить. А его — можно. <…> я тебя люблю, непонятливое ты существо, и как любит море крохотную гальку на своём дне, так и моя любовь затопляет тебя всю, — а для тебя такой галькой да буду я, если дозволят небеса. — 9 августа

Denn auch ich, mag ich auch manchmal aussehn wie ein bestochener Verteidiger meiner "Angst", gebe ihr im tiefsten wahrscheinlich Recht, ja ich bestehe aus ihr und sie ist vielleicht mein Bestes. Und da sie mein Bestes ist, ist sie auch vielleicht das allein, was Du liebst. Denn was wäre sonst großes Liebenswertes an mir zu finden. Dieses aber ist Liebenswert. <…> ich liebe Dich also, Du Begriffstützige, so wie das Meer einen winzigen Kieselstein auf seinem Grunde lieb hat, genau so überschwemmt Dich mein Liebhaben.

	Иногда мне кажется, будто на мне висят свинцовые гири, такие тяжелые, что я вот-вот кану в морскую пучину, а тот, кому вздумается схватить меня и тем паче «спасать», оставит эти старания, не от слабости, даже не от безнадёжности, а просто от досады. — 17 августа
	Mir ist manchmal als hätte ich solche Bleigewichte, dass es mich in einem Augenblick ins tiefste Meer hinunterziehn müßte und der welcher mich fassen oder gar "retten" wollte es bleiben ließe, nicht aus Schwäche, nicht einmal aus Hoffnungslosigkeit, sondern aus bloßem Ärger.

	Я грязен, Милена, бесконечно грязен, оттого и поднимаю такой шум насчёт чистоты. Никто не поёт так чисто, как те, кто находится в безднах преисподней; то, что мы считаем пением ангелов, — их пение. — 26 августа
	Schmutzig bin ich Milena, endlos schmutzig, darum mache ich ein solches Geschrei mit der Reinheit. Niemand singt so rein, als die welche in der tiefsten Hölle sind; was wir für den Gesang der Engel halten, ist ihr Gesang.

Пойми, Робинзону пришлось наняться на корабль, совершить опасное путешествие, пережить кораблекрушение и много чего ещё, а я, случись мне потерять только тебя, уже стал бы Робинзоном. И даже куда большим Робинзоном, чем он. У него ещё был остров, и Пятница, и много всего, а в конце концов и корабль, который подобрал его и почти все вновь превратил в грезу, у меня же не осталось бы ничего, даже имени, я бы и его отдал тебе. — 5 сентября

Sieh Robinson mußte sich anwerben lassen, die gefährliche Reise machen, Schiffbruch leiden und vielerlei, ich müßte nur Dich verlieren und wäre schon Robinson. Aber ich wäre mehr Robinson als er. Er hatte noch die Insel und Freitag und vielerlei und schließlich das Schiff, das ihn holte und fast alles wieder zum Traume machte, ich hätte gar nichts, nicht einmal den Namen, auch ihn habe ich Dir gegeben.

	Когда я не пишу, я чувствую только усталость, печаль и тяжесть на душе; когда пишу, меня терзают беспокойство и страх. — 14 сентября
	Wenn ich nicht schreibe, bin ich nur müde, traurig, schwer; wenn ich schreibe, zerreißt mich Unruhe und Angst.

	И когда я говорю, что ты для меня самое любимое, пожалуй, это тоже не подлинная любовь; любовь — то, что ты для меня нож, которым я копаюсь в себе. — там же
	Auch ist es vielleicht nicht eigentlich Liebe wenn ich sage, dass Du mir das Liebste bist; Liebe ist, dass Du mir das Messer bist, mit dem ich in mir wühle.

	Что же касается грязи, то почему мне нельзя демонстрировать её снова и снова, ведь она моё единственное достояние (единственное достояние всех людей, правда, в этом я не так уж уверен)? — сентябрь
	Und was den Schmutz betrifft, warum soll ich ihn, meinen einzigen Besitz (aller Menschen einziger Besitz, nur weiß ich das nicht so genau) nicht immer wieder ausbreiten?

	Иногда я не понимаю, как это люди придумали понятие «веселье», наверное, его просто вычислили как противоположность печали. — сентябрь, позже
	Manchmal verstehe ich nicht wie die Menschen den Begriff "Lustigkeit" gefunden haben, wahrscheinlich hat man ihn als Gegensatz der Traurigkeit nur errechnet.

	… вероятно, на всем свете не хватит гирь, чтобы перевесить мою жалкую гирьку,.. — сентябрь, позже
	… es wahrscheinlich in der ganzen Welt nicht genug Gewichte gibt um mein armes kleines Gewicht hochzuheben,..

Все послеобеденные часы провожу теперь на улицах и купаюсь в волнах юдофобства. <…> Как тут не понять того, кто уезжает из страны, где его так ненавидят (и для этого вовсе нет нужды ни в каком сионизме или в чувстве народной общности). Геройство, выражающееся в том, что человек всё-таки остаётся, это геройство тараканов, которых тоже никакими силами не вытравишь из ванной. — середина ноября (16-19 ноября по Праге прокатилась волна антисемитских демонстраций)

Die ganzen Nachmittage bin ich jetzt auf den Gassen und bade im Judenhaß. <…> Ist es nicht das Selbstverständliche, dass man von dort weggeht, wo man so gehaßt wird (Zionismus oder Volksgefühl ist dafür gar nicht nötig)? Das Heldentum, das darin besteht doch zu bleiben, ist jenes der Schaben, die auch nicht aus dem Badezimmer auszurotten sind.

Перевод

А. Карельский (1991) с доп. Н. Фёдоровой (2001)

Кафка о Есенской

	Она для меня недостижима, с этим я должен считаться, и силы мои в таком состоянии, что я только рад. Так к страданию добавляется ещё и стыд, примерно как если бы Наполеон сказал демону, который посылал его в Россию: «Сейчас я не могу, мне надо ещё выпить вечернее молоко», а когда демон спросил бы: «И долго это будет продолжаться?» — ответил бы: «Да, я должен его разжевать».
	— письмо Максу Броду, середина апреля 1921

О письмах

	На мой взгляд, эти письма можно отнести к одним из лучших любовных писем всех времён…
	— Макс Брод, «Франц Кафка. Биография», 1954 (3-е изд.)

Ссылка

• Оригиналы в базе писем и дневников