Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский

Материал из Викицитатника

«Предки Калимероса[1]. Александр Филиппович Македонский» — роман Александра Вельтмана в жанре исторического фэнтези, впервые изданный в январе 1836 года, продолжение «Странника». Через 4 года вышел тематически связанный роман «Генерал Каломерос»[2].

Цитаты[править]

Часть первая[править]

  •  

Хоть вы златницами меня обсыпьте и обвеете,
Как идолу молитесь мне,
Но с тем, чтоб я сидел на месте,
И видел Божий мир лишь в книгах да во сне…
Не соглашусь!
Но если человек самой судьбою скован,
И счастье не везёт… душа его на дне,
И он — как говорят по-польски — замурован,
Но видит Божий мир и в книгах и во сне…
Что ж делать!
Таким образом пробирался я однажды из древней истории на свет Божий. Вправо от меня носились мифы, как инфузории в капле воды: влево, по горам, тянулся Гуристан азов, финикиан, скифов, цельтов, киммериан, хазар, печенегов
Посматривая на обе стороны, я подгонял своего Гиппогрифа, рассуждая о гиппоподах, гиппомолгах[3], гиппокентаврах, Гиппокрене, и обо всех греческих ίππος и готских Hoppa.
Гиппогриф мой взвевал пыль на пути преданий; <…> я взглянул на бюст Александра Великого… необыкновенное сходство с Наполеоном! — глава I (начало)

  •  

… как от страха тупеют чувства! Глаз не видит, ухо не слышит, о памяти и говорить нечего…. Память способность самого низкого происхождения: ничто не изменяет нам так как память; ничто не наушничает нам так как память; никто не ластится, не ласкается, так как память; никто не забывает нас и так как память; никто не вздорит, не сердит людей более памяти, ничто не томит души более: памяти ничто не заставляет так страдать женщин, как память… <…>
О эта жена, эта Юнона разума, эта память, хитрое несносное существо!
И если б знали вы, что значит память,
С каким трудом я рифму к ней прибрал:
Сам Зевс никак не мог её[4]
И часто на себе лучи с досады рвал. — глава III

  •  

Желая скорее возвратиться на родину, намереваясь взять почтовых лошадей, я отправился прямо на станцию.
— Ди грабе кай! — вскричал я по-молдавански.
— Пожалуйте подорожную, — отвечал мне капитан-де-почт[5][2] по-русски, тогда как нос его, глаза, усы, одежда, трубка в зубах, доказывали, что он или молдаван, или грек, или по крайней мере римлянин. Вспыльчив от природы, я одним размахом руки сбил с головы его тканую на вате скуфию.
— Вот, тебе и подорожная!
— Как вы смеете драться! — вскричал он, потеряв равновесие и папуши. — Я благородный! Я Калимерос!
— Будь ты хоть Кали-еспера-сас, мне всё равно!
— Нет, я не Кали-имера-сас, а Калимерос! Вот извольте посмотреть сами.
И капитан-де-почт достал из кованого сундука почтовый лист бумаги, на котором было написано:
«C'est enfant est né d’une des plus illustres tiges; qu’il soit nommé Alexandre Kalimeros»[6].
— Что это значит? — думал я, рассматривая черты капитана-де-почт; как он похож на бюст Александра Великого, который я видел в Сирийском храме, а бюст Александра великого похож… о, это должно исследовать!
— Не нужно лошадей! — вскричал я. — Я отправляюсь в глубокую древность, исследовать действительно ли ты Калимерос!
— Заплатите прежде за бесчестье! — вскричал капитан-де-почт, догоняя меня…. Но я уже был за тридевять земель в тридесятом царстве.
— И это потомок великого человека! — думал я, пробираясь в Македонию; — о! справедлива немецкая пословица, что счастье глюк, а несчастье унглюк[7]! <…>
Потомок мирно под дерновой кровлей,
Живёт да хлеб жуёт,
И тешится лишь зайчьей ловлей,
Да залпом пьёт,
Да ямщиков бранит и бьёт! — глава IV

Часть вторая[править]

  •  

Обряд был совершён торжественно. А торжество описывать глупо; ибо каждый читатель может представить себе прекрасный день, с горячим солнцем, стадо быков и овнов, увенчанных цветами и ведомых на жертву, толпы народа, блеск одежды, говор и шум, растерянные глаза, <…> и наконец всё, что только нужно для пышности, для важности, для ослепления, для удивления, словом, для людской причуды; ибо без её ходуль нельзя обойтиться ни уму, ни глупости; на ходулях ум и глупость ходят друг к другу в гости. — глава IV

  •  

— Так вот тот город, — думал я — который лежит на северной стороне острова Родосса, <…> откуда выплывала на поверхность волн Океанида Родия! — Какие странности! — говорил я сам себе, проходя по Торовой площади, посреди которой возвышалась здание, вроде еврейской синагоги. Какие странности творятся между небом и землёй! — Если б перенести сюда всех читателей во время сна, и когда они проснутся, спросить их: где вы? — им бы и в голову не пришло сказать, что они в одном из давно прошедших столетий. Они бы увидели знакомое им небо, знакомое синее море, увидели бы лес мачт в пристани, кипы и груды товаров на берегу, матросов в куртках, народ в азиатской и европейской одежде, увидели бы черноглазых красавиц за решётчатыми окнами, и под покрывалом на улице, услышали бы говор, шум, спор, ссору, дружбу, ласки, брань, и поняли бы, что всё дело основано на тех же самых отношениях, выгодах и самолюбии, на каких оно основано и в XIX-м столетии; они поняли бы, что жизнь за 22 века также сложна и разнообразна, радостна и горька, что поле усеяно знакомыми цветами: ни краска, ни запах не переменились.
— Но мы не понимаем, что они говорят? — сказали бы читатели. Прислушайтесь и поймёте. <…> Вот раздаются слова: хэ братр х-адем-у хут! — Это значат: эй, брат, идём в хату. Вы поймёте, что значит речь, произносимая нежным голосом из окна: ио хотео витан тао херта, че ту миннас? Это значит: я хотела видеть твоё сердце, что ты мнишь, или думаешь.
Таким образом читатели могут видеть, как легко было в древности изучать языки, — да и удивительно ли — океан, покрывавший некогда землю, иссяк, раздробился на тьму морей, озер и рек; тоже случилось и с первым языком — Океаном: он раздробился на тьму наречий, которые цветут и покрываются тиной; как стоячая вода, вместо древних слов, океанических гигантов, теперь речи наполнились словами-инфузориями, которые не имеют ни весу, ни протяжений, например…
Но примеры можно найти во всех мелких стихотворениях и в гомеопатической философии века, и во всех современных гениальных произведениях… Лежит у меня на душе новая наука, великая наука! Есть механика ремесленная, есть механика небесная, должна быть и механика литературы. Теперь век малого учения и многого знания… О, эта наука нам необходима! — она уже существует, действует уже на великое наше поколение, совокупилась уже с ним и плодит гениев; а мы этого как будто не примечаем!.. — глава IX

  •  

Вот конь со всадницей моей,
По степи вьюгою несётся;
Пыл так и пышет из ноздрей,
Вихрь под стопами так и вьётся,
Земная твердь под ним дрожит.
Вся даль на встречу ей бежит;
Она Сирийская богиня,
И стрелы сыплет из очей;
В руках её стальной Арей,
Тевтонов грозная святыня;
Она прекрасна, но, по мне,
Не езди баба на коне:
Для женщин женское есть бремя,
Их дело мирно процветать,
И человеческое племя,
Не истреблять, а размножать. — глава XII

О романе[править]

  •  

Что это такое? сказка не сказка, роман не роман, а если и роман, то совсем не исторический, а разве этимологический, потому что все действующие лица помешаны на этимологическом производстве слов; неужели г. Вельтмаи захотел быть изобретателем особенного рода романов — этимологических!..
Но после мы поняли всё: это не роман, а тонкая, злая сатира на исторических мистиков и отчаянных этимологистов. <…>
Но эта шутка написана мило, остро, увлекательно, очаровательно;..

  Виссарион Белинский, рецензия, апрель 1836
  •  

Недостаток последовательности и связи за всегда был заметен во всех произведениях автора, <…> но нигде этот несчастный недостаток не доходил до такого преувеличения, как в Предках Калимероса. Здесь он царствует в полном развитии, и призван сюда, кажется, с умыслом. Прежде мы извиняли эту несвязность, как умышленное следствие усилий автора. Теперь нам уже кажется несносным этот литературный порок, который беспрерывно растёт и развивается. Г. Вельтман кончит тем, что будет писать одно начало страниц, а так пиши сам читатель как угодно.[8][9]

  — Р. М.

Примечания[править]

  1. Буквальный греческий перевод фамилии Бонапарт.
  2. 1 2 Акутин Ю. М. Александр Вельтман и его роман «Странник» // Вельтман А. Ф. Странник. — М.: Наука, 1977. — С. 247-300. — (Литературные памятники). — 50000 экз.
  3. Гиппомолги («доители кобылиц») — народ, упомянутый в «Илиаде» (XIII, 5-6).
  4. В изданиях рифмующееся слово не напечатано.
  5. Станционный смотритель (фр.)
  6. Это ребёнок, рождённый в одной из самых выдающихся потомственных линий; пусть его назовут Александр Калимерос. (фр.)
  7. Тавтология, т.к. Glück и Unglück по-немецки означают то же самое.
  8. Новые книги // Северная пчела. — 1836. — № 119 (28 мая). — С. 475.
  9. В. И. Калугин. Романы Александра Вельтмана // А. Ф. Вельтман. Романы. — М.: Современник, 1985. — 100000 экз.