Скверный анекдот (фильм)

«Скверный анекдот» — гротескная трагикомедия, поставленная в 1966 году режиссёрами Александром Аловым и Владимиром Наумовым по одноимённому рассказу Фёдора Достоевского.

Цитаты

Пселдонимов: Послушай! Послушай! Ты мне друг или нет, а? <…> — Разве тебе я это не доказал тем, что я здесь? — Ну, в таком случае дай мне взаймы два целковых. — Зачем они тебе? — Мне… мне необходимо купить шампанское моему генералу. — Х-хы-хы… — Ну, дык… ну, дык ты дашь или нет?! — Да не дам я тебе, потому шо у меня их нет, а если бы были — всё равно бы не дал! Твой генерал — ретроград! гость: Позвольте!! На вас нет цензуры!!

Только не вздумайте его особо жалеть, господа, он конечно страдает, но испытывает при этом какую-то позорную проклятую сладость, <…> наслажденье! <…> Потребность в этом тайном, подленьком наслажденьице рабством есть черта каждого Пселдонимова единолично и всех Пселдонимовых с начала веков. — о Пселдонимове, который выпрашивает два целковых у Млекопитаева

О фильме

Перегружен фильм и символикой — алгеброй искусства. Эта чрезмерная алгеброизация, многозначительная, апеллирующая к рассудку, а не к сердцу, приводит к жестковатой рационалистичности. <…> Я убеждён, что эти <…> дополнительные трудности, нагромождённые для нас авторами фильма, стоит перетерпеть. <…> «Скверному анекдоту» хочется возражать, хочется оспаривать абсолютность авторской правоты, но он — произведение крупное.

— Станислав Рассадин, «Зачем?»

	Фильм вызывает шок: никогда ещё с нашего экрана с нами не говорили с такой вот степенью ярости и презрения. <…> Алова и Наумова упрекали в безнадёжности их взгляда; они отвечали, что в мире пселдонимовых, как его видел Достоевский, речь идёт не о «маленьком человеке», <…> а о «страшненьком человеке» «и любить мы его не будем, сколько бы к этому нас ни призывали».
	— Вера Шитова, «„Скверный анекдот“ (перед премьерой 20 лет спустя)»

В 1966 г. журнал «Советский экран» успел даже отрецензировать снятый по рассказу Фёдора Достоевского фильм, однако в прокат он так и не попал. Серия беспрерывных обсуждений на различных уровнях <…> привела к ожидаемому результату: авторам были предписаны многочисленные поправки, часть из которых они категорически отказались принять. Официальных документов, запрещающих выход фильма, не появилось. Тем не менее, «Скверный анекдот» стал первенцем «полки» брежневского периода. Замысел вызывал подозрения ещё на уровне сценария, который на первом же обсуждении в ГСРК рекомендовали тщательно отредактировать, «чтобы предотвратить возможность каких-либо современных аллюзий». Крамолой отзывался сам сюжет Достоевского <…>. Судьба демократических реформ 1860-х гг. слишком уж перекликалась с реформами поры «оттепели», которые после снятия Никиты Хрущёва постепенно сворачивались. <…> Фильм оказался гротескным, мрачным и необыкновенно злым портретом «реформирующейся» России. Даже у самых лояльных зрителей эта кинофреска, исполненная яростного отчаяния, вызывала оторопь. Завивающаяся немыслимыми спиралями, заходящаяся в угарном танце, кривляющаяся, гогочущая, бесформенная многоголовая и многорукая масса, составившая, казалось, саму плоть фильма, — напоминала кошмарное наваждение. И в то же время — тут-то и пряталась главная крамола картины — пугала своей узнаваемостью. В блистательной массовке этого русского каприччо мелькал офицерский эполет, пенсне эмансипированной девицы, клетчатый жилет «независимого» журналиста. Непроницаемое лицо одного из гостей — с поджатыми губками и поблескивающим моноклем — превращало его в образ «недреманного ока», известно какому ведомству служащего. И сам либеральный генерал с его фарсовым прекраснодушием был здесь плоть от плоти гнусного, копошащегося ада, из которого нет исхода. Найти повод предъявить фильму претензии не составило труда: гуманисты от цензуры возмутились нехваткой в фильме «человечности» — уж больно несимпатичны оказались в нём «униженные и оскорблённые». Главный редактор ГСРК Евгений Сурков разглядел в картине тлетворное влияние Франца Кафки — антигуманизм и неверие в человека. В устах главного киноцензора страны это звучало в те времена как приговор — окончательный и не подлежащий обжалованию. Однако и 20 лет спустя решение конфликтной комиссии выпустить фильм на экран новый секретариат встречает без энтузиазма: <…> картину не «реабилитируют», а, скорее, «амнистируют за давностью преступления». Печальные истины фильма оказываются так же неприятны реформаторам перестройки, как когда-то либералам-шестидесятникам и партийным «генералам». Парадокс картины в том, что в перестройку она становится ещё более актуальной, чем при её создании. Парадокс истории — в том, что злая сатира об иллюзиях власти и иллюзиях интеллигенции выпускается как раз тогда, когда эти иллюзии наиболее сильны, и выпускается теми людьми, которые эти иллюзии разделяют.

— Любовь Аркус, Олег Ковалов

… года два после отставки Хрущёва понадобилось новому, более просталинскому режиму для того, чтобы справиться с инерцией уже запущенного механизма некоторой демократизации общественной жизни. Неудивительно, что партийные чиновники в середине 60-х годов ХХ века оказались солидарны со своим соратником, жившим за сто лет до них. <…> Игры в демократию и застольное братание с простолюдинами ни к чему хорошему привести не могут. А идейно-политический интоксикоз переносится ещё тяжелее, чем алкогольное отравление, снимаемое по давней русской привычке. Фильм Александра Алова и Владимира Наумова, которые успели провиниться ещё при прежнем руководстве (их «Мир входящему» подвергся цензурной обработке в 1961 году как излишне пацифистское, натуралистичное и формалистическое произведение), закономерно был объявлен пасквилем, порочащим всю нацию и её историческое прошлое. Тем более что режиссёры, склонные к сгущённому метафоризму, действительно чересчур увлеклись деформирующей оптикой…

— Сергей Кудрявцев, «3500 кинорецензий», 31 декабря 2006