Эда (Баратынский)

«Эда» — поэма Евгения Баратынского 1824 года, несколько переработанная для полного издания 1826 года. Первая версия вышла в 1835, а эпилог — в 1883.

Цитаты

… сочинителю казалося, что в поэзии две противоположные дороги приводят почти к той же цели: очень необыкновенное и совершенно простое, равно поражая ум и равно занимая воображение. Он не принял лирического тона в своей повести, не осмеливаясь вступить в состязание с певцом Кавказского Пленника и Бахчисарайского Фонтана. <…> следовать за Пушкиным ему показалось труднее и отважнее, нежели итти новою собственною дорогою.

— предисловие к 1-му изданию

На горы каменные там Поверглись каменные горы; Синея, всходят до небес Их своенравные громады; На них шумит сосновый лес, С них бурно льются водопады; Там дол очей не веселит; Гранитной лавой он облит; Главу одевши в мох печальный, Огромным сторожем стоит На нём гранит пирамидальный; По дряхлым скалам бродит взгляд; Пришлец исполнен смутной думы: Не мира ль давнего лежат Пред ним развалины угрюмы?

Как он самим собой владел! С какою медленностью томной, И между тем как будто скромной, Напечатлеть он ей умел Свой поцелуй! Какое чувство Ей в грудь младую влил он им! И лобызанием таким Владеет хладное искусство! Ах, Эда, Эда! Для чего Такое долгое мгновенье Во влажном пламени его Пила ты страстное забвенье?

Полна неведомого жара, Девица бедная моя Уже в объятиях гусара. Увы! досталась в эту ночь Ему желанная победа: Чувств упоенных превозмочь Ты не могла, бедняжка Эда! Заря багрянит свод небес. Восторг обманчивый исчез; С ним улетел и призрак счастья; Открылась бездна нищеты: Слезами скорби платишь ты Уже за слёзы сладострастья!

Могила девицы моей. И кто теперь её отыщет, Кто с нежной грустью навестит? Кругом всё пусто, всё молчит; Порою только ветер свищет И можжевельник шевелит.

Ты покорился, край гранитный, России мочь изведал ты, И не столкнёшь её пяты, Хоть дышешь к ней враждою скрытной! Срок плена вечного настал, Но слава падшему народу! Бесстрашно он оборонял Угрюмых скал своих свободу. Из-за утесистых громад На нас летел свинцовый град; Вкусить не смела краткой неги Рать, утомлённая от ран: Нож исступлённый поселян Окровавлял её ночлеги! — эпилог

О поэме

	Мне кажется, что я увлёкся немного тщеславием: мне не хотелось итти избитой дорогой, я не хотел подражать ни Байрону, ни Пушкину, вот почему я и впал в прозаические подробности, усиливаясь их излагать стихами, и вышла у меня рифмованная проза, я хотел быть оригинальным, а оказался только странным.
	— Баратынский, письмо И. И. Козлову 7 января 1824

	… я перестал веровать в его талант. Он исфранцузился вовсе. Его Эдда есть отпечаток ничтожности, и по предмету и по исполнению…
	— Александр Бестужев, письмо А. С. Пушкину 9 марта 1825

В повести Эда описания зимы, весны, гор и лесов Финляндии прекрасны, но в целом повествовании нет той пиитической, возвышенной, пленительной простоты, которой мы удивляемся в Кавказском Пленнике, Цыганах и Бахчисарайском Фонтане А. С. Пушкина. Окончательный смысл большей части стихов переносится в другую строку; от этого рассказ делается прозаическим и вялым. Чувство любви представляется также не в возвышенном виде, и предмет поэмы вовсе не пиитический. <…> Неужели природа, история и человечество не имеют предметов возвышенных для воспаления наших юных талантов? Скудость предмета имела действие и на образ изложения; стихи, язык в этой поэме не отличные.

— Фаддей Булгарин, рецензия

	Четыре стиха, которые тебе кажутся очень нужными для смысла, выкинула цензура. Мы советовались с Жуковским и прочими братьями, и нам до сих пор кажется, что без них смысл не теряется, напротив, видно намерение автора дать читателю самому сообразить соблазнительную сцену всей поэмы.
	— Антон Дельвиг, письмо Баратынскому марта 1826

Эда есть новое, блестящее доказательство таланта Баратынского. Если должно согласиться, что романтическая поэма введена в нашу поэзию Пушкиным, то надобно прибавить, что поэма Баратынского есть творение, написанное не в подражание Пушкину. Два сии поэта совершенно различны между собою. <…> Может быть, некоторые критики скажут, что чувство любви в сей поэме не возвышенно, и происшествие слишком обыкновенно, <…> они забывают, что изящное состоит не в одном высоком, но и в прекрасном, которое подразделяется ещё на несколько отраслей.

— Николай Полевой

Читая «Эду», мы проникнуты одним чувством, глубоким, грустным, поэтически-молодым, но зато и молодо-неопределённым. Воображение играет согласно с сердцем; в душе остаются яркие звуки; но в целом <…> есть что-то <…> неконченное, как в первом порыве чувства, ещё не объясненного воспоминаниями. Наружная отделка «Эды» имеет недостатки такого же рода: поэт часто увлекается одним чувством, одним описанием, прекрасным отдельно, но не всегда необходимым в отношении к целому созданию. Одним словом, в поэме не все средства клонятся к одной общей цели, хотя главное чувство развито в ней сильно и увлекательно.

— Иван Киреевский, «Обозрение русской литературы за 1831 год», нач. февраля 1832

Покинутая своим обольстителем, Эда умирает с тоски. Вот содержание «Эды» — поэмы, написанной прекрасными стихами, исполненной души и чувства. И этих немногих строк, которые сказали мы об этой поэме, уже достаточно, чтоб показать её безотносительную неважность в сфере искусства. Такого рода поэмы, подобно драмам, требуют для своего содержания трагической коллизии, — а что трагического (т. е. поэтически-трагического) в том, что шалун обольстил девушку и бросил её? Ни характер такого человека, ни его положение не могут возбудить к нему участия в читателе. Почти такое же содержание, например, в повести Лермонтова «Бэла»; но какая разница! Печорин — человек, пожираемый страшными силами своего духа…

— Виссарион Белинский, «Стихотворения Е. Баратынского», ноябрь 1842