Юлиан Григорьевич Оксман

Юлиа́н Григо́рьевич О́ксман (17 января 1895 — 15 сентября 1970) — советский литературовед.

Цитаты

Дорогой Корней Иванович, помнится, я уже не раз признавался вам, что книжечку «Принципы художественного перевода» я прочёл сразу же после выхода её в свет, вероятно, осенью 1919 года. Эти «Принципы» явились для меня подлинным откровением, как в своё время «Символизм» А. Белого <и др.>. <…> с первых же лет своей преподавательской работы я всех участников своих семинаров, а потом и аспирантов <…> заставлял в порядке известного «культминимума» читать и перечитывать именно эти статьи и книги, о которых и сам много говорил на лекциях и в частных беседах. Дней пять назад я дочитал новое издание Вашей работы. Мне кажется, что Вы сделали совсем новую книгу, ещё более значительную, ещё более острую. <…> Самым существенным мне представляется сейчас то, что несколько изменился самый адрес «Высокого искусства». Первые три издания имели в виду, так сказать, «избранную аудиторию» — литераторов и литературоведов, молодых филологов, переводчиков. Новое же — обращено к совсем другой аудитории, той, которой ещё не существовало ни в 1919, ни в 1936, ни в 1941 годах, той, которую вырастили Вы уже сами за последнюю четверть века. Новое издание «Высокого искусства» — это уже не только теоретический труд, не только итоги большого опыта переводческой личной работы и кропотливого изучения опыта предшественников и современников, а одна из самых увлекательных агитационно-пропагандистских книг, которые в мировом литературоведении представлены прежде всего Вашими работами. Пушкин сказал когда-то, что первые тома «Истории Государства Российского» — это не только большое литературное событие, но и «подвиг честного человека». По смелости постановки некоторых вопросов теории и истории перевода, по высоте гражданской аргументации в пользу того, что Вы считаете достижением нашей культуры, и по самому пафосу отрицания всего того, что засоряло и засоряет нашу литературу, «Высокое искусство» является, как и все Ваши книги, именно подвигом одного из самых больших деятелей советской культуры. Мне, как и другим моим сверстникам и младшим товарищам, никогда не забыть того исключительного мужества, с которым Вы выступили впервые в 1934–1935 гг. против принципов переводов Шекспира, которые насаждались и в литературе, и в театре Анной Радловой — совсем так, как кукуруза в Приполярье после Рождества Хрущёва.

— письмо К. И. Чуковскому, 21 января 1965

Пушкинистика

Большой знаток русской культуры и политической истории XVIII столетия, <…> Пушкин положил начало критическому изучению и литературы этой поры. Его широкие исторические характеристики <…> и попутные, обычно очень краткие, но всегда основанные на глубоком понимании существа интересующего его вопроса высказывания, <…> — до сих пор продолжают волновать силою и остротою своей диалектики. <…> Чем больше втягивался Пушкин в журнальную работу, тем явственнее обозначалась пропасть, отделявшая его от идеологов крепостнической государственности, тем резче определялись его ненависть и презрение к ним.

— «Пушкин — литературный критик и публицист»

Перспективы крестьянской революции и связанные с ней вопросы о той или иной линии поведения прогрессивного меньшинства правящего класса впервые встали перед Пушкиным во всей своей конкретности и остроте летом 1831 г. <…> В аспекте событий 1831 г. получали необычайно острый политический смысл и исторические уроки пугачёвщины. <…> Раздумья Пушкина этой поры получают ближайшее отражение в романе «Дубровский», начатом в октябре 1832 г. Вплотную подойдя именно в «Дубровском» к проблеме крепостных отношений и крестьянской революции, к истории дворянина, изменяющего своему классу, Пушкин не мог, однако, в архаических формах традиционного «разбойничьего» романа конкретно-исторически осмыслить «бунт» Дубровского и сделать самый образ его политически значимым и актуальным.

— «Пушкин в работе над „Историей Пугачёва“», 1962

В новом варианте декларация Гринёва утрачивала свою прежнюю остроту и претенциозность. Без навязчивой проекции в будущее, без прозрачных ассоциаций Пугачёва и пугачёвцев с «людьми, которые замышляют у нас невозможные перевороты» (намёк этот мог относиться и к Радищеву, и к декабристам, и к тому и другим вместе), скептическая сентенция о «русском бунте» превратилась в простую констатацию горестных впечатлений Гринёва от событий и уроков крестьянской войны, живым свидетелем которой он оказался в 1773-1774 гг. <…> Действительность «Капитанской дочки» <…> была совершенно конкретной крепостнической действительностью, понимаемой, правда, как преходящая форма процесса исторического развития, со всеми его уродствами и противоречиями. Роман Пушкина не уводил читателей от «искусственности» и «карикатурности» этой действительности, а звал на борьбу за скорейшее её переустройство.

— «Пушкин в работе над романом „Капитанская дочка“»

Статьи о произведениях

• См. Категория:Произведения Юлиана Оксмана