Люська. Ведь мы по тебе панихиду собирались служить! Чарнота. Смерть видел вот так близко, как твою косынку. Я как поехал в штаб к Крапчикову, а он меня, сукин кот, в винт посадил играть... малый в червах... и на́ тебе — пулеметы! Будённый — на́ тебе, с небес! Начисто штаб перебили! Я отстрелялся, в окно и огородами в поселок к учителю Барабанчикову, давай, говорю, документы! А он, в панике, взял, да не те документы мне и сунул! Приползаю сюда, в монастырь, глядь, документы-то бабьи, женины — мадам Барабанчикова, и удостоверение — беременная! Крутом красные, ну, говорю, кладите меня, как я есть, в церкви! Лежу, рожаю, слышу, шпорами — шлёп, шлёп!.. Люська. Кто? Чарнота. Командир-будёновец. Люська. Ах! Чарнота. Думаю, куда же ты, буденовец, шлёпаешь? Ведь твоя смерть лежит под попоной! Ну приподымай, приподымай её скорей! Будут тебя хоронить с музыкой! И паспорт он взял, а попону не поднял!
Хлудов. У нас трагедии начинаются. Бронепоезд параличом разбило. С палкой ходит бронепоезд, а пройти не может.
Корзухин (Хлудову). Честь имею представиться. Товарищ министра торговли Корзухин. Совет министров уполномочил меня, ваше превосходительство, обратиться к вам с тремя запросами. Я только что из Севастополя. Первое: мне поручили узнать о судьбе арестованных в Симферополе пяти рабочих, увезенных, согласно вашего распоряжения, сюда в ставку. Хлудов. Так. Ах да, ведь вы с другого перрона! Есаул! Предъявите арестованных господину товарищу министра. Голован. Прошу за мной. (При общем напряженном внимании ведет Корзухина к главной двери на заднем плане, приоткрывает её и указывает куда-то ввысь.) Корзухин вздрагивает. Возвращается с Голованом к Хлудову. Хлудов. Исчерпан первый вопрос? Слушаю второй. Корзухин (волнуясь). Второй касается непосредственно моего министерства. Здесь на станции застряли грузы особо важного назначения. Испрашиваю разрешения и содействия вашего превосходительства к тому, чтобы их срочно протолкнуть в Севастополь. Хлудов (мягко). А какой именно груз? Корзухин. Экспортный пушной товар, предназначенный за границу. Хлудов (улыбнувшись). Ах пушной экспортный! А в каких составах груз? Корзухин (подаёт бумагу). Прошу вас. Хлудов. Есаул Голован! Составы, указанные здесь, выгнать в тупик, в керосин и зажечь! Голован, приняв бумагу, исчез.
(Мягко.) Покороче, третий вопрос? Корзухин (остолбенев). Положение на фронте?.. Хлудов (зевнув). Ну какое может быть положение на фронте! Бестолочь! Из пушек стреляют, командующему фронтом печку с угаром под нос подсунули, кубанцев мне прислал главнокомандующий в подарок, а они босые. Ни ресторана, ни девочек! Зеленая тоска. Вот и сидим на табуретах, как попугаи. (Меняя интонацию, шипит. ) Положение? Поезжайте, господин Корзухин, в Севастополь и скажите, чтобы тыловые гниды укладывали чемоданы! Красные завтра будут здесь! И ещё скажите, что заграничным шлюхам собольих манжет не видать! Пушной товар! Корзухин. Неслыханно! (Травлено озирается. ) Я буду иметь честь доложить об этом главнокомандующему. Хлудов (вежливо). Пожалуйста.
Голубков. Она не отдаёт себе отчёта в том, что говорит! Хлудов. Это хорошо, потому что, когда у нас, отдавая отчёт, говорят, ни слова правды не добьёшься.
Артур. Тараканы бегут на открытой доске, с бумажными наездниками! Тараканы живут в опечатанном ящике под наблюдением профессора энтомологии Казанского императорского университета, еле спасшегося от рук большевиков!
Чарнота. Ну, знаешь, Парамон, грешный я человек, нарочно бы к большевикам записался, только чтобы тебя расстрелять. Расстрелял бы и мгновенно выписался бы обратно.
Корзухин. Да вы, кажется, ничего не поняли? Антуан. Так точно, Парамон Ильич, не понял. Корзухин. Как «так точно» по-французски? Антуан. Не могу знать, Парамон Ильич. Корзухин. Антуан, вы русский лентяй. Запомните: человек, живущий в Париже, должен знать, что русский язык пригоден лишь для того, чтобы ругаться непечатными словами или, что ещё хуже, провозглашать какие-нибудь разрушительные лозунги. Ни то ни другое в Париже не принято. Учитесь, Антуан, это скучно.
«Бег» — это стремительный, полный неожиданностей и вместе с тем поражающий своей внутренней логикой рассказ о трагическом и поучительном поражении тех, кто пытается остановить движение истории. Пьеса состоит из восьми картин, происходящих в Крыму, Париже и Константинополе с осени 1920 по осень 1921 года. Подзаголовок её — «Восемь снов». И действительно, подчас начинает казаться сном то, что возникает перед вами на сцене. Но это не сны, а подлинная, реальная жизнь, нарисованная зримо, отчётливо, беспощадно.
Читая «Бег», я заметил, что в грустных местах мне становилось смешно, а в смешных — очень грустно. Жизнь ведет непостижимую беспощадную игру с людьми, оторвавшимися от родной земли, и комическое в этой игре то и дело оборачивается трагедией. То перед вами психологическая драма, то фантасмагория, почти выпадающая из реальных представлений.
— Вениамин Каверин, «Михаил Булгаков и его Мольер»
↑Вениамин Каверин. Михаил Булгаков и его Мольер // Булгаков М. Жизнь господина де Мольера. — М.: Молодая гвардия, 1962. — С. 231. (Жизнь замечательных людей)
