Божьи воины

«Божьи воины» (польск. Boży Bojownicy) — историко-фантастический роман Анджея Сапковского 2004 года, вторая книга саги о Рейневане.

Цитаты

	Неназванный рассказчик: Чем больше становится количество открытых и названных островов, тем меньше остаётся легенд. То и дело какая-либо развенчивается, словно дым. И у нас остается всё меньше иллюзий. А когда умирает мечта, то тьма заполняет опустевшее место.
	Im więcej wysp odkrytych i nazwanych, tym legend robi się mniej. Co i rusz jakaś rozwiewa się niby dym. Coraz to o kolejne marzenie jesteśmy ubożsi. A gdy umiera marzenie, ciemność wypełnia miejsce przez nie osierocone.

	Рассказчик: Как все поляки за границей, в чужой стране они вели себя шумно, нагловато и демонстративно хамски. Что по их собственному мнению должно было подчеркивать статус и высокое общественное положение.
	Jak wszyscy Polacy za granicą, w obcym kraju, również ci zachowywali się hałaśliwie, arogancko i demonstracyjnie chamsko, co w ich własnym mniemaniu miało podkreślać status i wysoką pozycję społeczną.

	Рассказчик: Как каждый поляк, он придерживался бессмысленной точки зрения, что, будучи гербованным, хоть и абсолютным голодранцем, он в Чехии является ровней чуть ли не Рожмберкам, Коловратам, Штернберкам и всем другим влиятельным родам вместе взятым.
	Jak każdy Polak, wyznawał bezsensowny pogląd, że jako herbowy, choć totalny gołodupiec, równy jest w Czechach Rożmberkom, Kolovratom, Szternberkom i wszystkim innym możnym rodom razem wziętym.

	Адам Вейднар: Опыт учит, что Господь, если уж вообще вмешивается, то встает скорее всего на сторону более сильных.
	Adam Wejdnar: Doświadczenie uczy, że Pan, jeśli w ogóle staje, to raczej po stronie silniejszych zastępów.

	Флютек должен был быть попом, в пользу этого говорили его мерзопакостная лживость, двуличность, жуткий эгоизм и прямо-таки невообразимая алчность.
	Flutek musiał być księdzem, przemawiały za tym jego łajdackie zakłamanie, dwulicowość, potworny egoizm i niewyobrażalna wręcz pazerność.

	Найти профессионала нелегко. Поэтому приходится многое прощать.
	Fachowcom wybacza się wiele. Trzeba wybaczać. Bo o fachowców niełatwo.

	Веселье «У Мейзлика» уже доходило (а частично даже дошло) до того этапа, который Шарлей называл: «Вино, песни». Женщины были неслучайно исключены из перечня.
	Zabawa "U Mejzlika" dochodziła już – a częściowo nawet doszła – do etapu, który Szarlej nazywał: "Wino, śpiew, womit". Kobieta nieprzypadkowo wyłączona była z zestawienia.

	Глаза эти несколько раз останавливались на Рейневане столь выразительно, что он начал подозревать её милость Блажену в желании свершить, а может, и свершать далее то, что Шарлей привык весьма пространно именовать «связью, зиждящейся исключительно на страсти к слиянию, не санкционированному Церковью». Остальная часть мира называла это гораздо короче и значительно сочнее.
	Oczy te kilkakrotnie spoczęły na Reynevanie w sposób na tyle wymowny, by mógł podejrzewać jejmość Blażenę o chętkę na to, co Szarlej zwykł był rozwlekle określać jako "oparte jedynie na pożądaniu zjednoczenie nie będące owocem usankcjonowanego przez Kościół przymierza".

	(перед соитием) Рейневан: Я… люблю… другую… Блажена Поспихалова: Ну и люби себе на здоровье.
	Reynevan: Ja… kocham… inną… Blażenę Pospichalovą: A kochaj sobie.

	Самсон Медок: Всегда стоит повторять. А вдруг да подействует, а вдруг у человека откроются глаза и разум восторжествует.
	Samson Miodek: Zawsze warto próbować, bo a nuż podziała, a nuż komuś otworzą się oczy i rozum zawita do głowy.

	Ян Смижицкий: Надо признать, ты широко и запросто вращаешься в мире. Восхищаюсь и сочувствую одновременно. Такие умирают молодыми и обычно скверной смертью.
	Jan Smirzycky: Przyznać ci trzeba, szeroko i zamaszyście obracasz się w świecie. Podziwiam. Ale i współczuję zarazem. Tacy umierają młodo. I zwykle śmiercią gwałtowną.

	Шарлей: Внимательно слушаю. С возрастающим беспокойством.
	Szarlej: Słucham z uwagą. I rosnącym niepokojem.

	Рейневан: Даже сумасшедшие предприятия могут осуществиться, если сумасшествовать по обдуманному плану.
	Reynevan: Nawet szaleńcze przedsięwzięcia mogą się powieść, jeśli szaleć według rozważnego planu.

	Бенеш Кейвал: Предсказываю скверную судьбу этому свету, если в нём столько больных, болезненных и осуждённых на лекарства. Шарлей: А может, это всего лишь ипохондрия? Бенеш Кейвал: Тогда могу предсказать этому свету ещё более худшую судьбу.
	Benesz Kejval: Źle wróżę temu światu, jeśli tylu na nim chorych, zbolałych i zdanych na leki. Szarlej: A może to tylko hipochondria? Benesz Kejval: Wtedy wróżę temu światu jeszcze gorzej.

	Шарлей: На войне всё хорошо. Наши бьют ненаших. Я хотел сказать: хорошие бьют плохих. Иначе говоря, Порядок побеждает Хаос. А бог, стало быть, ликует.
	Szarlej: Na wojnie dobrze jest – odrzekł grzecznie Szarlej. – Słuszna sprawa zwycięża, niesłuszna przegrywa. Nasi biją obcych. Chciałem rzec: dobrzy biją złych. Znaczy: Ład triumfuje nad Chaosem. A Bóg się raduje.

	Шарлей: Жизнь отличается, в частности, тем, что своя рубашка ближе к телу. Помогать ближним, конечно, неплохо, но не за свой собственный счёт.
	Szarlej: Życie ma do siebie to, że bliższa koszula ciału. Dopomagać bliźnim i owszem, czemu nie, ale nie własnym kosztem.

Рассказчик: Самсон часто стругал колышки. Во-первых, он выяснил, что это работа в самый раз для идиота, каким он многим кажется. Во-вторых, говорил он, выстругивание колышков успокаивает, положительно влияет на нервную систему и систему пищеварения. В-третьих, толковал он, резание дерева помогает ему в то время, когда он вынужден прислушиваться к спорам о политике и религии, поскольку аромат свежих стружек смягчает приступы тошноты.

Samson często strugał kołki. Po pierwsze, wyjaśniał, jest to czynność w sam raz dla idioty, na jakiego wygląda. Po drugie, mawiał, struganie kołków uspokaja, wpływa korzystnie na system nerwowy i trawienny. Po trzecie, tłumaczył, rżnięcie drewna pomaga mu podczas wymuszonego przysłuchiwania się dyskusjom o polityce i religii, albowiem zapach świeżego wióra łagodzi odruchy wymiotne.

	Вендель Домараск: Шпионство требует покоя, не терпит насилия и суматохи. Особенно же оно не любит людей для специальных заданий.
	Wendel Domarasc: Szpiegostwo lubi spokój, nie znosi gwałtu i zamieszania. Zwłaszcza zaś nie znosi ludzi do zadań specjalnych.

	Рассказчик: Дьякон молчал, раскрыв рот. Он не очень знал, что такое «логика». Но подозревал самое худшее.
	Diakon milczał, otwarłszy gębę. Nie bardzo wiedział, co to "logika". Ale podejrzewał najgorsze.

	Рассказчик: Были и такие, которые спешно сбегали, сообразив, что голиардская песенка говорит не о сексе, как они ожидали, а об опасной в последнее время политике.
	Byli i tacy, którzy zmykali spiesznie, zorientowawszy się, że goliardzka śpiewka traktuje nie o seksie, jak oczekiwali, lecz o niebezpiecznej ostatnio polityce.

	Тибальд Раабе: Поэт — всё равно что чёрт в женском монастыре, на него всегда всё свалят, всегда его во всём обвинят.
	Tybald Raabe: Poeta to jak diabeł w żeńskim klasztorze, zawsze wszystko na niego właśnie zwalą, jego za wszystko winą obarczą.

	Епископ Конрад Пяст: Что-то ты молчалив, Гжесь. Неужто нездоров? Совесть мучает или желудок?
	Biskup Konrad Piast: Milczący coś jesteś, Grzesiu. Jakbyś niezdrów był. Sumienie? Czy żołądek?

	Епископ Конрад Пяст: Ты слуга, рядовой инквизиции, организации, которая призвана душить мысль в зародыше и устрашать мыслящих, порицать и порабощать вольные умы, сеять ужас и террор, делать так, чтобы сброд боялся мыслить. Ибо именно для того была создана эта организация.
	Biskup Konrad Piast: Jesteś pachołkiem Inkwizycji, instytucji, która ma dławić myśl w zarodku i zastraszać myślących, karcić i niewolić wolne umysły, siać postrach i terror, sprawiać, by motłoch bał się myśleć. Bo do tego właśnie celu instytucja ta została powołana.

	Епископ Конрад Пяст: То, что ты видишь вокруг себя, отец инквизитор, есть не Божественный театр, не Божьи игры. Это мир, которым надо управлять. Владеть. А власть — привилегия князей. Господ. Мир — это доминиум, который должен подчиняться владыкам и с низким поклоном принимать droit de seigneur, власть сеньора. И вполне естественно, что сеньорами являются князья Церкви.
	Biskup Konrad Piast: To, co widzisz dokoła siebie, ojcze inkwizytorze, to nie Boże igrzysko. To świat, którym trzeba rządzić. Władać. Władza zaś to przywilej książąt. Panów. Świat to dominium, które musi poddać się władcom, z niskim ukłonem zaakceptować droit de seigneur, władzę seniora. To raczej naturalne, że seniorami są książęta Kościoła.

	Епископ Конрад Пяст: Взяток не дают только засранцы, потому что у них кишка тонка. Так что же, сажать на церковные должности засранцев?
	Biskup Konrad Piast: Łapówek nie dają, bo ich nie stać, wyłącznie zasrańcy. Mam obsadzać kościelne stanowiska zasrańcami?

	Шарлей: От неизбежных событий и вещей очень легко защититься: надо просто их не делать. Точно так же обстоит дело с явлениями, на которые нельзя смотреть равнодушно… достаточно отвести глаза. Тем более что они оказываются на этом свете скорее нормой, нежели исключением.
	Szarlej: Przed rzeczami nieuchronnymi niezwykle łatwo się uchronić: wystarczy zwyczajnie ich nie robić. Podobnie jest ze zjawiskami, na które nie można patrzeć obojętnie… wystarczy odwrócić wzrok. Tym bardziej, że stanowią na tym świecie raczej normę niż wyjątek.

	Рейневан: Даже Данте не помог бы этого понять? Самсон Медок: Данте помогает всему.
	Reynevan: Nawet Dante nie pomógłby w pojęciu? Samson Miodek: Dante pomaga na wszystko.

	Поп Бузек: Нельзя служить Богу и Мамоне! Ян Колюх: Мы не хотим, но вынуждены! Ибо, скажу вам, воистину нет жизни без Мамоны. <…> Ян Чапек: Божий мир мы завоюем. Нашими мечами. Нашей кровью окупим его. И за это нам по справедливости положена награда, включая сюда и Мамону. <…> Революции делают для того, чтобы что-то изменилось. Проигравшим в худшую сторону, выигравшим — в лучшую.
	Ksiądz Buzek: Nie możecie służyć Bogu i Mamonie! Jan Koluch: Nie chcemy, ale musimy! Albowiem zaprawdę powiadam wam, bez mamony nie ma życia. <…> Jan Czapek: Pokój Boży wywalczamy my. Naszymi mieczami. Naszą go okupujemy krwią. I słuszna się nam za to należy nagroda, mamonę w to wliczając. <…> Rewolucja jest po to, by się coś odmieniło. Przegranym na gorsze, wygranym na lepsze.

	Ян Чапек: Магии нет. А если б случайно и существовала, то для обычных смертных была бы совершенно непонятна и недоступна. То есть если что-то и есть магическое, то это всё равно что его вовсе и нет.
	Jan Czapek: Magia nie istnieje. A gdyby przez przypadek istniała, to byłaby dla zwykłych śmiertelników całkiem niepojęta i niedostępna. Zwykły człek, jak ja, z magii nie miałby żadnego pożytku. Znaczy, jeśli coś jest magiczne, to jakby tego nie było.

	Каждого адепта эзотерических наук в самом начале посвящения пичкали долгим, запутанным и исключительно недоступно излагаемым доказательством, касающимся строения человеческого бытия.
	Każdego adepta nauk ezoterycznych zaraz na początku edukacji raczono długim, zawiłym a podanym w sposób wyjątkowo nieprzystępny wywodem, tyczącym konstrukcji ludzkiego bytu.

	Рупилиус Силезец: Выполнимо всё, достаточно только знать, как выполнить.
	Rupilius Ślązak: Wykonalne jest wszystko, wystarczy wiedzieć, jak wykonać.

	Янко Шафф: Так для того они и есть девки, для того их Памбучек создал, чтобы их с толку сбивать, а для того, чтобы они позволяли себя совращать, обдарил их курвинской натурой.
	Janko Schaff: Dyć od tego i są panny, po to je Pambuczek stworzył, coby je bałamucić, a po to, by się bałamucić dawały, kurewską je obdarzył naturą.

	Однако Шафф был не столь легковерным, он, несомненно, уже имел дело с клятвами.
	Schaff jednak nie był tak łatwowierny, niezawodnie miał już do czynienia z przysięgami.

	Инквизитор Гжегож Гейнче: Наверняка бывают только подати. И то, что Римская Церковь — вечна.
	Inkwizytor Grzegorz Hejncze: Pewne są tylko podatki. I to, że Kościół rzymski jest wieczny.

	Биркарт фон Грелленорт: Чудеса случаются. Ваше преосвященство сомневается в этом? Епископ Конрад Пяст: Конечно, сомневается. Ибо видело, как их делают.
	Birkart von Grellenort: Cuda się zdarzają. Wątpi w to wasza dostojność? Biskup Konrad Piast: Owszem, wątpi. Bo widziała, jak się je prokuruje.

	— Остаётся святым молиться… Только которым? Строчил: Четырнадцати Вспоможителям. Всем сразу, кучей. Среди них есть несколько хватов.
	— Zostaje, kurwa, do świętych się modlić… Ino do których? Stroczil: Do Czternastu Wspomożycieli. Do wszystkich naraz w kupie. Jest pośród nich paru chwatów.

	Извечная деревенская традиция сурово наказывала в субботний вечер упиться до ризоположения.
	Odwieczna rolnicza tradycja surowo nakazywała w sobotni wieczór upić się w sztok.

	Гельфрад фон Стерча: В мести помощи Бога не ищут, и месть, чтобы быть истинной, должна быть жестокой. Тот, кто мстит, должен отринуть Бога. Он проклят. На века.
	Gelfrad von Stercza: W zemście nie szuka się pomocy Boga. Zemsta, by być prawdziwie zemstą, musi być okrutna. Ten, kto się mści, Boga musi odrzucić. Jest wyklęty. Na wieki.

	Рассказчик: Женщина махнула рукой, пальцы которой были унизаны перстнями, общая ценность оправленных золотом камней превышала возможность быстрой их оценки.
	Kobieta skinęła dłonią, na palcach miała pierścienie, łączna wartość oprawionych w złoto kamieni wykraczała poza możliwość szybkiej wyceny.

	Рассказчик: С востока на запад, к немецким странам, традиционно двигались волы, бараны, свиньи, кожи, меха, воск, поташ, мед и сало. В противоположную сторону везли вино. И изделия, изготовляемые развитой на западе промышленностью, которая на востоке никак не хотела развиваться.
	Ze wschodu na zachód, ku krajom niemieckim, tradycyjnie wędrowały woły, barany, świnie, skóry, futra, wosk, potaż, miód i łój. W stronę przeciwną tradycyjnie wieziono wino. I wyroby produkowane przez rozwinięty na zachodzie przemysł, który na wschodzie tradycyjnie nijak rozwinąć się nie chciał.

	Рейневан: Ты удивляешь меня, госпожа. Агнес де Апольда: Знаю. Я делаю это специально.
	Reynevan: Zadziwiasz mnie, pani. Agnes de Apolda: Wiem. Robię to celowo.

	Ян Биберштайн: Когда нет примеров наказания зла, когда преступления остаются безнаказанными, общество деморализуется.
	Jan Biberstein: Gdy brak przykładów grozy, gdy zbrodnie uchodzą bezkarnie, społeczeństwo się demoralizuje.

	Агнес де Апольда: Отсутствие примеров великодушия, замечу, деморализует общество не меньше, чем излишняя снисходительность.
	Agnes de Apolda: Brak przykładów wielkoduszności, zauważę, demoralizuje społeczeństwo nie mniej niż zbytnia pobłażliwość.

	Агнес де Апольда: Со времён райского сада нам случалось, это верно, уступать змеям. Но ужам — никогда.
	Agnes de Apolda: Od czasów rajskiego ogrodu zdarza nam się, to fakt, ulegać wężom. Ale nigdy padalcom.

	Йон Малевольт: Я б перебрался в ваши края навсегда, но тут немного сильновато разбавляют напитки.
	Jon Malevolt: Przeniósłbym się w wasze strony na stałe, ale ciut za bardzo rozcieńczają tu trunki.

	Йон Малевольт: Только идиот может верить, что ваша церковь поддаётся реформированию.
	Jon Malevolt: Tylko idiota może wierzyć, że wasz Kościół jest reformowalny.

	Йон Малевольт: Анархия — мать порядка, курва её мать.
	Jon Malevolt: Anarchia to matka porządku, kurwa mać.

	Так с магией бывало. Случались дни, когда ничего не получалось. Когда все портилось. Когда не оставалось ничего другого, как только оставить магию в покое.
	Tak to z magią bywało. Zdarzały się dni, kiedy nic się nie udawało. Kiedy wszystko się psuło. Kiedy nie pozostawało nic innego, jak tylko dać sobie z magią spokój.

	Ютта де Апольда: Исполняй свою миссию, бейся за идеалы, ищи Грааль, изменяй и исправляй мир. Ты — мужчина, и мужское дело — драться за мечту, искать Грааль и исправлять мир. А я возвращаюсь в монастырь.
	Jutta de Apolda: Wypełniaj zatem swą misję, wojuj o ideały, szukaj Graala, zmieniaj i poprawiaj świat. Jesteś mężczyzną, a to męskie rzeczy, wojować o marzenia, szukać Graala i poprawiać. Ja zaś wracam do klasztoru.

	Шарлей: В гуще военных действий, к тому же долженствуя сыграть важную роль, невероятно легко получить по шее. Или по иной части тела. Невероятно легко, когда идёт война, потерять какую-то часть тела. Случается, что этой частью оказывается голова. И тогда становится действительно скверно.
	Szarlej: W centrum wojennych wydarzeń do tego mając do odegrania ważną rolę, niezwykle łatwo oberwać po karku. Lub po innej ciała części. Niezwykle łatwo, gdy wojna się dzieje, stracić którąś ciała część. Bywa, że częścią tą jest głowa. A wtedy robi się naprawdę groźnie.

	Шарлей: После святой Схоластики надень толстые штаны. Или: из пустого и Соломон не нальёт. Или: кто с утра хватанёт, тому на весь денёк хватит.
	Szarlej: Po świętej Scholastyce wdziej grube nogawkę. Albo: z pustego i Salomon nie naleje. Albo: kto sobie z rana strzeli, dzionek cały się weseli.

	Дроссельбарт: Говорят, месть — это наслаждение. Но обычно это бывает наслаждение идиота, упивающегося мечтами о наслаждении. Только идиот кладёт голову на колоду, если может не класть.
	Drosselbart: Zemsta, mówią, jest rozkoszą – oświadczył chudzielec. – Lecz zwykle bywa to bezmyślna rozkosz idioty, rozkoszującego się marzeniem o rozkoszy. Tylko idiota kładzie głowę na pień, gdy może nie kłaść.

	Йон Малевольт: В революционной борьбе за изменения изменяешься сам. Необходима большая сила, чтобы сдержаться, не превратиться в… Во что-то, во что превращаться не следует.
	Jon Malevolt: W rewolucyjnej walce o odmiany odmieniasz się sam. Przemieniasz się. Trzeba wielkiej siły, by nad tym panować, by nie przemienić się w… W coś, w co niedobrze się przemieniać.

	Болько Волошек: Не советуй, как мстить. Советуй, как сохранить!
	Bolko Wołoszek: Nie radź, jak mścić. Radź, jak ocalić!

	Прокоп Голый: Договоры и союзы это столь же хороший способ ведения войны, как и обстрел из бомбард.
	Prokop Goły: Pakty i układy, zapamiętaj, to równie dobry sposób prowadzenia wojny jak ostrzał z bombard.

Да, да, правда, правда, он верно говорит, притесняют нас вельможи и хозяева, жить не дают, еще пива, хозяин, а попы и монахи самые что ни на есть злющие кровопийцы, чтоб их черти взяли, пива, пива, mehr Bier, а податями, verfluchte Scheisse, так нас, наверно, скоро совсем удушат, тяжкие времена настали, у женщин токмо одно распутство в головах, молодежь бесится и старших не слушается, давней иначе было, больше пива, mehr Bier, открывай бочонок, хозяин, ух и соленая же эта ваша селёдка, прям холера живая.

Tak, tak, prawda, prawda, dobrze gada, gnębią nas wielmoże i włodarze, żyć nie dają, jeszcze piwa, gospodarzu, a popi i mnisi najgorsze krwiopijce, żeby ich tak diabli wzięli, piwa, piwa, mehr Bier, a podatkami, verfluchte Scheisse, to nas chyba niedługo zaduszą, ciężkie czasy nastały, białogłowom ino kurewstwo w głowach, młódź się biesi i starszych nie słucha, drzewiej inaczej bywało, więcej piwa, mehr Bier, odczopujcież antałek, gospodarzu, słony ten wasz śledź, że niech go cholera.

	— Тебе-то какое дело, голытьба нищая? Что я ухожу? Да, ухожу, ибо это моя обязанность — спасать себя, свою особу и Церковь! Надвигаются еретики, священников убивают, я в своем лице Церковь спасаю! Ибо Церковь — это я! — Нет. Не ты. Церковь — это верующие и верные. Твои прихожане, которых ты бросил.
	— O co tobie idzie, żebraku bosy? Że uchodzę? A tak, uchodzę, bo to mój obowiązek, ratować siebie, swoją osobę i Kościół! Nadciągają heretycy, księży mordują, ja w mojej osobie Kościół ocalam! Bo Kościół to ja! — Nie. Nie ty. Kościół to wierzący i wierni. Twoi parafianie, których zostawiłeś.

	Утомляет только поражение. Ноги немеют у тех, кто убегает, только уносимое при бегстве добро к земле гнетёт. Виктория сил придает, добыча становится лёгкой как пёрышко! Кто побеждает, тому польза.
	Nuży jeno klęska. Nogi mdleją pod tymi, co uciekają, tylko unoszony w ucieczce dobytek do ziemi przygina. Wiktoria sił dodaje, zdobycz jak piórko jest lekką! Kto zwycięża, temu płuży!

	Угроза исчезла, а клятвы превратились в обещания. Обещания же — дело известное — не более чем красивые слова.
	Zagrożenie znikło, a z przysiąg zrobiły się obiecanki. A obiecanki, wiadomo: cacanki.

	Рассказчик: Попутно обезглавливали также тех, у которых вообще не было ничего общего с гусизмом. То есть как обычно: евреев, вольнодумцев, трубадуров, алхимиков и бабок, промышлявших абортами.
	Przy okazji katowano i tracono także tych, co z husytyzmem nie mieli niczego wspólnego zgoła. Tych, co zwykle: Żydów, wolnomyślicieli, trubadurów, alchemików i babki aborcjonistki.

	Ютта де Апольда: Ты жертвуешь ради меня многим. Я это ценю. Я ещё больше люблю за то. Но если мы откажемся от идеалов… Если ты откажешься от своих, а я от моих… Я не могу противиться мысли, что это было бы, как… Рейневан: Как что? Ютта де Апольда: Как endura. Без надежды на consolamentum.
	Jutta de Apolda: Ofiarowujesz mi wiele. Doceniam to. I jeszcze bardziej za to kocham. Ale jeśli porzucimy ideały… Jeśli ty zrezygnujesz z twoich, a ja z moich… Nie mogę się oprzeć myśli, że to byłoby jak… Reynevan: Jak co? Jutta de Apolda: Jak endura. Bez nadziei na consolamentum.

	Жехорс: В борьбе за святое дело не до этики. Когда правое дело требует убивать, надо убивать. Дух уничтожения есть одновременно и дух созидания. Убиение за правое дело не является преступлением, поэтому перед убиением за справедливое дело колебаться нельзя.
	Rzehors: W walce o słuszną sprawę nie ma etyki. Gdy sprawa wymaga, by zabijać, to się zabija. Duch zniszczenia jest jednocześnie duchem twórczym. Zabójstwo w słusznej sprawie nie jest zbrodnią, przeto przed zabijaniem w słusznej sprawie nie wolno się wahać.

	Рассказчик: Следует признать, что со дня на день дух уничтожения становился всё более и более творческим.
	Z dnia na dzień, przyznać trzeba było, duch zniszczenia stawał się coraz to bardziej i bardziej twórczy.

	Урбан Горн: Война несёт с собой террор. И на террор опирается. Война сама по себе есть террор.
	Urban Horn: Wojna niesie ze sobą terror. I na terrorze się opiera. Wojna sama w sobie jest terrorem.

	Урбан Горн: Пути Господни неисповедимы, ваша милость Якубовский. Их не узнаешь и не предвидишь. Другое дело с людьми, эти предугадываемы.
	Urban Horn: Wyroki boskie – Horn spojrzał mu wprost w oczy są niezbadane, mości Jakubowski. Nie dociecze się ich ani nie przewidzi. Co innego z ludźmi, ci są przewidywalni.

	Ян Зембицкий: Господь Бог медлителен, но справедлив.
	Jan Ziębicki: Pan Bóg nierychliwy, ale sprawiedliwy.

Ян Зембицкий: Бог милостив. Прощает и извиняет. Однако порой разгоняется в своем милосердии так, что, пожалуй, не знает, что делает. Когда-то мне это сказал вроцлавский епископ Конрад, а епископ — это тебе не какой-то поп, следовательно, знает, что делает. Поэтому, говорил епископ, Бог грешников простит, но надобно здесь, и на этой земной юдоли, присмотреть, чтобы грешники за свои грехи и провинности как следует пострадали.

Jan Ziębicki: Bóg jest litościwy, przebacza i wybacza. Czasami jednak rozpędza się w miłosierdziu tak, że chyba nie wie, co robi. Powiedział mi to kiedyś biskup wrocławski Konrad, a biskup to było nie było klecha, a więc na rzeczy zna się. Zanim więc, mówił biskup, Bóg grzesznikowi wybaczy, trzeba tu, na tym łez padole, sprawić, by grzesznik za swe grzechy i winy porządnie pocierpiał.

	Рейневан: Мы остались, выходит, без духовной утехи? Бразда из Клинштейна: Есть водка.
	Reynevan: Zostaliśmy więc bez pociechy duchowej? Brazda z Klinsztejna: Jest wódka.

	Лукаш Божичко: Ты же как душица. Появляешься часто. Во всех блюдах.
	Łukasz Bożyczko: Jesteś wszak jak majeranek. Pojawiasz się często. We wszystkich daniach.

Источники

• Анджей Сапковский. Божьи воины = Boży Bojownicy / Пер. с польск. Е. П. Вайсброта. — Москва: АСТ, 2006. — ISBN 5-17-035-135-6