Бронзовый век (Байрон)

«Бронзовый век, или Светская песня для едва ли чудесного года» (англ.-лат. The Age of Bronze or, Carmen Seculare et Annus haud Mirabilis) — поэма Джорджа Байрона, впервые изданная анонимно 1 апреля 1823 года. Она написана с 2 октября 1822 по 18 января 1823 по следам политических событий, когда после революции в Испании Священный союз на конгрессе в Вероне договорился подавить её.

Цитаты

Ты, Австрия! Чей вероломный трон Был дважды взят и дважды пощажён, Чтоб ты, добыча славного орла, Потом его в паденьи предала! Род Фридриха — чьё с Фридрихом родство Лишь в имени да лживости его, Отнюдь не в славе <…>. Москва, его величия предел! Суровый Карл, как горько ни рыдал, Тебя не видел, Он же увидал — Но как? — в огне, куда бросал солдат Фитиль, бедняк валил солому с хат, Торговец же — запасы многих лет, Князь — свой дворец — и вот, Москвы уж нет! Какой вулкан! Что Этна пред тобой? Что грозный Геклы отблеск вековой? Везувий пошло блещет всякий раз, Как зрелище для сотен праздных глаз: Ты заревом откинулась в века, Не ведая соперницы, пока Иной огонь весь мир не озарит, Что все державы в пепел превратит! <…> Но, долгий спутник, счастье от него, С изменою при Лейпциге, ушло. От Льва саксонский вкрадчивый шакал К Лисе, к Медведю, к Волку убежал! И вот теперь могучий царь лесов Спешит в своё убежище, под кров Отчаянья и горя своего, Но в мире нет приюта для него. <…> Убогий остров, с чьих твердынь видна Этрурия, блаженная страна, — Ты был приютом гордости его, Где только ждал он часа своего, Чтоб свидеться на срок немногих дней С тоскующей невестою своей! О, Франция! Опять его приход Восторженно встречает твой народ! Кровавое, бесцельно, Ватерло, Где только то сказаться и могло, Что и глупцу счастливится порой, Изменой ли, ошибкой ли чужой. И ты, Святой Елены мрачный край, С безжалостным тюремщиком, внимай, Как Прометей, прикованный к скале, Взывает к морю, к воздуху, к земле, И ко всему, что, в славе, полный сил Он пред собой склоняет иль склонил, Чему в веках, в безгранной смене лет, То имя в мире будет, как завет; Его судьба им всем преподала Пустой урок — урок не делать зла! <…> Сам дух тщеславья мог бы указать, Откуда славы должен был он ждать, В писаниях, бесплодных и смешных, На тысячи стяжателей земных, Возжаждавших бессмертного венца, Лишь одного отметив мудреца. Тогда как Франклин, молнию смирив, В людских сердцах навеки будет жив, Или снискав стране своей родной, Что им горда, свободу и покой! Клич «Вашингтон» светло звучит навек, Пока есть эхо, дышит человек! И сам испанец алчный позабыл, Чтя Боливара, кто Пизарро был! Атлантика! Зачем твоя волна, Свободная, теперь хранить должна Прах деспота, его последний кров — Царя царей, невольника рабов, Что гнёт оков сегодня расторгал, А завтра людям новые ковал, Поправ закон Европы, как и свой, Чтобы витать меж троном и тюрьмой? — V

Austria! which saw thy twice-ta’en Capital Twice spared, to be the traitress of his fall! Ye race of Frederic! — Frederics but in name And falsehood — heirs to all except his fame <…>. Moscow! thou limit of his long Career, For which rude Charles had wept his frozen tear To see in vain — He saw thee — how? with Spire And palace fuel to one common fire. To this the Soldier lent his kindling match, To this the peasant gave his Cottage thatch, To this the Merchant flung his hoarded store, The Prince his hall — and Moscow was no more! Sublimest of Volcanos! Ætna’s flame Pales before thine, and quenchless Hecla’s tame; Vesuvius shows his blaze, an usual sight For gaping tourists, from his hackneyed height; Thou stand’st alone unrivalled, till the Fire To come, in which all Empires shall expire. Thou other Element! <…> But there exhausted Fortune quits the field, And Leipsic’s treason bids th’unvanquished yield; The Saxon Jackall leaves the Lion’s side To turn the Bear’s, and Wolf’s, and Fox’s guide, And backward to the den of his despair The Forest Monarch shrinks, but finds no lair! <…> Isle, Which see’st Etruria from thy ramparts smile, Thou momentary Shelter of his pride, Till wooed by danger, his yet weeping Bride; Oh, France! retaken by a single march, Whose path was through one long triumphal Arch! Oh, bloody and most bootless Waterloo, Which proves how fools may have their fortune too Won, half by blunder, half by treachery; Oh, dull St. Helen! with thy Jailor nigh — Hear! hear! Prometheus from his rock appeal To Earth, Air, Ocean, all that fear or feel His power and Glory, all who yet shall hear A name eternal as the rolling Year; He teaches them the lesson taught so long, So oft, so vainly — learn to do no wrong! <…> Yet Vanity herself hath better taught A surer path even to the Fame he sought, By pointing out on History’s fruitless page Ten thousand Conquerors for a single sage. While Franklin’s quiet Memory climbs to Heaven, Calming the Lightning which he thence hath riven, Or drawing from the no less kindled Earth Freedom and Peace to that which boasts his birth; While Washington’s a Watchword, such as ne’er Shall sink while there’s an Echo left to air, While even the Spaniard’s thirst of Gold and War Forgets Pizarro to shout Bolivar! — Alas! why must the same Atlantic wave, Which wafted Freedom, gird a tyrant’s grave — The King of Kings, and yet of Slaves the Slave? Who burst the chains of Millions to renew The very fetters which his arm broke through, And crushed the rights of Europe and his own To flit between a dungeon and a throne?

Не лучше ль иго гордых мусульман, Чем жить, вплетясь в казацкий караван! Не лучше ль труд свободным отдавать, Чем под ярмом у русской двери ждать — В стране рабов, где весь народ при том, Казна живая, мерится гуртом. И где цари беспомощный свой люд По тысячам придворным раздают, Его ж владельцам снится только ширь Пустыни дальней — мрачная Сибирь; Нет, лучше в мире бедствовать одним, Лицом к лицу с отчаяньем своим, И гнать верблюда в доле кочевой, Чем быть медведю горестным слугой! — VI

Better still serve the haughty Mussulman, Than swell the Cossaque’s prowling Caravan; Better still toil for Masters, than await, The Slave of Slaves, before a Russian Gate — Numbered by hordes, a human Capital, A live Estate, existing but for thrall, Lotted by thousands, as a meet reward For the first Courtier in the Czar’s regard; While their immediate Owner never tastes His sleep, sans dreaming of Siberia’s wastes; Better succumb even to their own despair, And drive the Camel — than purvey the Bear.

	Ханжа-монарх и злой монах-палач, Лазутчик инквизиции, а с ним Костёр кровавый, с топливом людским, Где восседал, глухой на вопль и вздох, Католиков безжалостный Молох, Холодный взор с любовию склоня На дикий праздник смерти и огня. — VII
	The bigot Monarch and the butcher priest, The Inquisition, with her burning Feast, The Faith’s red “Auto,” fed with human fuel, While sate the Catholic Moloch, calmly cruel, Enjoying, with inexorable eye, That fiery festival of Agony!

	Увы, стократ завидней жребий дан Эзоповым лягушкам!.. Их чурбан Недвижен был, у наших он — живой, Венчанный груз, злорадно-подвижной, Кому в слепых движеньях власть дана Давить тупым ударом племена, Столь щедро сея бедствия и гнёт, Чтоб аист смуты мало знал хлопот. — VIII
	Ah, how much happier were good Æsop’s Frogs Than we! for ours are animated Logs, With ponderous malice swaying to and fro, And crushing nations with a stupid blow, All dully anxious to leave little work Unto the revolutionary Stork.

Вот щёголь-властелин, Войны и вальсов верный паладин! Кого влечёт, как царство, льстивый крик, И бранный шлем, и женский нежный лик; Умом — казак, с калмыцкой красотой, Великодушный, — только не зимой; В тепле он мягок, полу-либерал, — Твердея, если зимний вихрь взыграл; Он бы не прочь свободу уважать, — Там, где не нужно мир освобождать. Как он красно о мире говорит! Как он по-царски Греции сулил Свободу, — если греческий народ Готов принять его державный гнёт! Он разрешил полякам сейм созвать, — Велев сварливой Польше замолчать! Украину готов он ополчить, Чтобы народ испанский проучить! Какой красой, стремясь всегда на юг. В Мадриде гордом вспыхнул бы он вдруг! Столь явной пользы в мире нет нигде, Как быть с Москвою в дружбе иль вражде… Вперёд! Тебе то имя жребий дал, Что сын Филиппа славой увенчал, Тебя Лагарп, твой мудрый коновод, Твой Аристотель маленький, зовёт; Снищи же, скиф, средь Иберийских сёл, Что македонец в Скифии обрёл; Но не забудь, юнец немолодой, К чему пришёл у Прута предок твой; Сзывай, как он, старух на свой совет, Увы, средь них Екатерины нет! В Испании ж не мало скал и рек, Глухих теснин, скрывающих их бег, Неудержимый в бешенстве своём — Как бы медведь не встретился со львом! Далёкий Херес славу готских сил В своих равнинах знойных схоронил; Ужель ты хочешь там воздвигнуть трон, Где был повержен сам Наполеон? <…> Я — Диоген, я столь же мало рад, Кто встал меж мной и солнцем мириад, — Казак иль гунн; не будь я Диоген, Я бы червём скорее стал взамен, Чем Александром! — X

Behold the Coxcomb Czar, The Autocrat of Waltzes and of War! As eager for a plaudit as a realm, And just as fit for flirting as the helm; A Calmuck Beauty with a Cossack wit, And generous Spirit, when ’tis not frost-bit; Now half dissolving to a liberal thaw, But hardened back whene’er the morning’s raw; With no objection to true Liberty, Except that it would make the Nations free. How well th’Imperial Dandy prates of peace, How fain, if Greeks would be his Slaves, free Greece! How nobly gave he back the Poles their diet, Then told pugnacious Poland to be quiet! — How kindly would he send the mild Ukraine, With all her peasant Pulks, to lecture Spain; How royally shew off in proud Madrid His goodly person, from the South long hid; A blessing cheaply purchased, the world knows, By having Muscovites for friends or foes. Proceed, thou namesake of Great Philip’s Son! La Harpe, thine Aristotle, beckons on; And that which Scythia was to him of yore, Find with thy Scythians on Iberia’s shore. Yet think upon, thou somewhat aged Youth! Thy Predecessor on the banks of Pruth — Thou hast to aid thee, should his lot be thine, Many an old woman, but no Catherine. Spain too hath rocks, and rivers, and defiles — The Bear may rush into the Lion’s toils. Fatal to Goths are Xeres’ sunny fields, Think’st thou to thee Napoleon’s victor yields? <…> I am Diogenes, though Russ and Hun Stand between mine and many a myriad’s sun; But were I not Diogenes, I’d wander Rather a worm than such an Alexander!

Но где ж монарх? Откушал? Или он Своим плохим желудком удручён? Коварный суп, мятежный ли пирог Пошёл владыке Франции не в прок? Мятежное ль движение в войсках? Иль нет движенья в царственных кишках? <…> Боюсь — читая скорбь в твоих очах, — Что вся измена галлов — в поварах! Классический Людовик! Трудно скрыть, Желательно ль тебе «Желанным» быть! Зачем ты бросил мирный Хартвелль твой, Лукуллов стол, и с ним напев живой Пленительных Горациевых од, Чтоб управлять страною, где народ Правления не хочет и скорей Признает плеть, чем волю королей? Увы! тебе ль, садиться на престол! Таким, как ты, нужней обильный стол; Твоё призванье — мирно пировать, Быть милым гостем, щедро угощать, — Из книг поэта помнить десять глав, Знать список всех подливок и приправ… Ты можешь быть учёным и порой Сверкнуть ума нежданною игрой, — Отнюдь не править судьбами людей, Не справившись с подагрою своей. — XII

But where’s the Monarch? Hath he dined? or yet Groans beneath Indigestion’s heavy debt? Have revolutionary Patés risen, And turned the royal entrails to a prison? Have discontented movements stirred the troops? Or have no movements followed traitorous soups? <…> Ah! in thy dejected looks I read all France’s treason in her Cooks! Good Classic Louis! is it, canst thou say, Desirable to be the “Desiré”? Why wouldst thou leave calm Hartwell’s green abode, Apician table and Horatian Ode, To rule a people who will not be ruled, And love much rather to be scourged than schooled? Ah! thine was not the temper or the taste For thrones, the table sees thee better placed; A mild Epicurean, formed, at best, To be a kind host and as good a guest, To talk of Letters, and to know by Heart One half the Poet’s, all the Gourmand’s art; A Scholar always, now and then a wit, And gentle when Digestion may permit — But not to govern lands enslaved or free; The Gout was Martyrdom enough for thee!

Родимый край! Оплачет ли мой стих Твоих лендлордов, пасынков твоих, Благословлявших грозный гул войны, Клянущих бремя мирной тишины? Зачем они рождаются на свет? Чтоб выбирать в палату иль совет? Охотиться? Иль ждать подъёма цен На хлеб?.. Но хлеб, как всё, что — прах и тлен, Цари, вожди, иная ль мощь и власть, В своей цене не может не упасть. И если колос, падая, увы! Влечёт и вас, — зачем разбили вы Трон Бонапарта? Взвесьте же, — зачем? Ведь он же — ваш великий Триптолем; Он много царств разрушил, но взамен Он ведь упрочил стойкость ваших цен, Расширив то, чем каждый лорд живёт, — Аграрную алхимию, доход. Зачем тиран споткнулся о татар И тем нанёс всем житницам удар? Зачем он чах в изгнании? По мне, На троне он полезней был вдвойне. Богатства гибли, всюду кровь текла, — Так что ж? в расплате Галлия была; Был дорог хлеб, и каждый фермер в срок Платил долги, проценты и оброк. <…> Вот, Цинциннатов гнусная толпа, Рабов войны, диктаторов цепа; Наёмный меч был плугом в поле их, Где колос вскормлен кровью стран чужих; Когда стонал в час брани весь народ, Они считали в житницах доход! Их злая рать пила из года в год Чужую кровь и слёзы — их доход! Они клялись, что каждый лорд умрёт За Англию, но лозунг их: доход! Им тяжек мир, как черный недород; Война для них — кормилица, доход. Любовь к отчизне, сказочный расход Как оправдать? Повысив их доход! Ужель нельзя ускорить оборот? Нет: к чёрту всё! утройте лишь доход! Их счастье, свет, их вера, цель забот, Их жизнь и смерть — доход, доход, доход! Исав! Ты сам на яства променял; Ты б меньше ел, иль в сделке больше взял; Но раз ты ел, увы, смешон твой спор; Израиль твёрдо помнит уговор. Смешно и вам, земельные дельцы, Напившись крови, лаять на рубцы! <…> И Власть и Церковь спорят весь свой век; Потоп их вместе бросил в свой ковчег, Стрижёт епископ шерсть своих овец, За ним меняла, маклер и купец Радеют — строят новый Вавилон — Твой час настал, печальный Альбион! А всё зачем? — Кормить слепых кротов, Откармливать аграрных муравьёв! — XIV

Alas, the Country! how shall tongue or Pen Bewail her now uncountry Gentlemen? The last to bid the Cry of warfare cease, The first to make a malady of peace. For what were all these Country patriots born? To hunt, and vote, and raise the price of Corn? But Corn, like every Mortal thing, must fall, Kings, Conquerors, and Markets, most of all And must ye fall with every ear of Grain? Why would you trouble Buonaparte’s reign? He was your great Triptolemus; his vices Destroyed your realms, and still maintained your prices; He amplified to every lord’s content The grand Agrarian Alchymy hight Rent. Why did the tyrant stumble on the Tartars? And lower Wheat to such desponding quarters? Why did you chain him on yon Isle so lone? The Man was worth much more upon his throne. True, blood and treasure boundlessly were spilt, But what of that? the Gaul may bear the guilt; But bread was high, the farmer paid his way, And Acres told upon th’appointed day. <…> See these inglorious Cincinatti swarm, Farmers of war, dictators of the farm! Their ploughshare was the sword in hireling hands, Their fields manured by gore of other lands; Safe in their barns, these Sabine tillers sent Their brethren out to battle — why? for Rent! Year after year they voted cent. per cent. Blood, sweat, and tear-rung Millions — why? for Rent! They roared, they dined, they drank, they swore they meant To die for England! — why then live? for Rent! The peace has made one general Malcontent Of these high-market Patriots; war was Rent! Their love of Country, Millions all mis-spent, How reconcile? by reconciling Rent. And will they not repay the treasures lent? No — down with everything, and up with Rent! Their good, ill, health, wealth, joy, or discontent, Being, end, aim, religion — Rent, Rent, Rent! Thou soldst thy birthright, Esau, for a mess Thou shouldst have gotten more, or eaten less; Now thou hast swilled thy pottage, thy demands Are idle; Israel says the bargain stands. Such, landlords! was your appetite for war, And, gorged with blood, you grumble at a scar! <…> Church, state, and faction, wrestle in the dark, Tossed by the Deluge in their common ark. Shorn of her Bishops, bank, and dividends, Another Babel soars — but Britain ends. And why? to pamper the self-seeking wants, And prop the hill of these agrarian ants.

	Израиля участливая длань Из всех испанцев нищих выжмет дань; Без внуков Авраама, их смолы, Свой воз не сдвинут русские волы; Победе алчной золото, не меч, Вздымает арки в вихре буйных сечь, Два избранных еврея без труда Везде найдут отчизну: — два жида Царят над Римом; в их руках ключи От житниц новой гуннской саранчи;.. — XV
	Philanthropic Israel deigns to drain Her mild percentage from exhausted Spain. Not without Abraham’s Seed can Russia march, ’Tis Gold, not Steel, that rears the Conqueror’s arch. Two Jews, a chosen people, can command In every realm their Scripture-promised land — Two Jews keep down the Romans, and uphold The accursed Hun, more brutal than of old;..

Перевод

Ю. К. Балтрушайтис, 1905

О поэме

	… это рассчитано на миллионного читателя, будучи целиком посвящено политике и пр. и пр., и общему обозрению наших дней, в стиле моих «Английских бардов», только немного высокопарнее и, может быть, с избытком «боевых эпитетов» и намёков классических и исторических…
	… it is calculated for the reading part of the Million — being all politics &c. &c. &c. and a review of the day in general — in my early English Bards style — but a little more stilted and somewhat too full of “epithets of war” and classical and historical allusions…
	— Байрон, письмо Ли Ханту 10 января 1823