Виктор Гюго (Генрих Манн)
«Виктор Гюго» — статья Генриха Манна конца 1920-х годов, включённая в авторский сборник «Дух и действие» (Geist und Tat, 1931).
Цитаты
[править]I
[править]Виктору Гюго были присущи одни только буржуазные добродетели, но они оказались благотворными для его таланта, — его талант оплодотворил их. Это был великий труженик, преисполненный чувства долга и веры в безграничные возможности совершенствования того, кто трудится. Гюго был серьёзно озабочен своей славой, он распоряжался ею и, не смущаясь, умножал её, как умножает купец свой капитал. Он понимал и грациозно-лукавую игру ощущений, и накал страстей, но он никогда не позволял своим чувствам заглушать волю. |
Ему приходили в голову только общедоступные мысли, и то лишь тогда, когда наступало их время. Говорят даже, что они часто приходили ему в голову позже, чем многим другим. Но он считал себя мыслителем. <…> именно благодаря этому он мог с глубокой убеждённостью формулировать общепризнанные истины. Он относился к ним серьёзней, чем остальные, и даже страдал за них. Он был не мыслителем, а выразителем мыслей… |
Его стихи не знают себе равных по выразительности. Они звучат как целый оркестр, в них больше действенной силы, чем в тех событиях, которым они посвящены. Они подымаются до абсолютных формулировок, заклинают именем бога, судьбы, человека. Им ведомы взлёты в заоблачную высь, но они спускаются и в преисподнюю ненависти. Молитвы и проклятия — всё то, что у других остаётся в сфере заурядности, получает у Гюго торжественное звучание. |
Он сам избирает изгнание, отказывается от шумного общества, от толпы поклонников <…>. И всё это ради <…> идеи республики. |
II
[править]Флобер утверждал, что в его книгах даётся ложное изображение общества[1]. Но <…> его творчество было реакцией на творчество Гюго. Если Гюго не искажает действительности, Флобер оказывается ненужным. |
Как много практических знаний вложил он в такой роман, как «Отверженные». |
III
[править]«Девяносто третий год» <…>. Стиль Гюго — это сама жизнь, и всё же он неправдоподобен. Быть может, потому и неправдоподобен, что он — сгущённая жизнь. Быть может, повседневной действительности недостаёт ёмкости, чтобы вобрать такое богатство жизни. Стиль Гюго придаёт ей интенсивность. <…> Создавая свои образы; Гюго был на редкость расточителен — его герои не скупятся ни на поступки, ни на слова. Они говорят, разумеется, и для того, чтобы что-то сообщить друг другу, но прежде всего для того, чтобы выговориться. <…> Однако и в действительности человек расходует большую часть своих сил напрасно. |
Всё же в формировании Флобера сыграл немалую роль волшебный мир романтизма. Флобер вырос в атмосфере обожествления Виктора Гюго. В сущности он остался верен своим юношеским увлечениям и умер с любимым именем на устах. Но он наложил на себя, как тяжёлый крест, обязанность наблюдать, наблюдать те мелочи жизни, мимо которых великий Гюго считал себя вправе проходить. |
Гюго стремится придать своим образам эпическую простоту, но при этом они должны быть глубокими и всеобъемлющими, многозначными и даже, пожалуй, одержимыми. |
Шекспир, дополненный 1848 годом, — вот из чего складывается литературный идеал Виктора Гюго. По своему восприятию событий и по стилю их изложения он именно в «Девяносто третьем» ближе всего стоит к Мишле, демократическому историку революции. |
Виктор Гюго делает всё более значительным, и поэтому он оптимист. Его оптимизм, возможно, связан с тем, что он не очень пристально приглядывался к действительности; во всяком случае, оптимизм его связан с тем, что всё, доступное его взору, он швырял в ту раскалённую массу, из которой отливают статуи. Он ощущал великое дыхание жизни. Поэтому он верил также в возможность её бесконечного усовершенствования. <…> |
Перевод
[править]Л. З. Лунгиной // Генрих Манн. Сочинения в 8 т. Т. 8. Литературная критика и публицистика. — М.: Гослитиздат, 1958. — С. 192-209.
Примечания
[править]- ↑ Например, в письме Э. Роже де Женнет июля 1862.