Жюль Мишле

Жюль Мишле

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Жюль Мишле́ (фр. Jules Michelet; 21 августа 1798 — 9 февраля 1874) — французский историк и публицист, представитель романтической историографии.

Цитаты

	Колоссов, которые вселяют в нас трепет на страницах истории, мы видим в «Сравнительных жизнеописаниях» Плутарха в их истинных масштабах, узнаём живых людей.
	— докторская диссертация, 1819

Некто отметил этот памятник своей лапой льва, и никто после него не посмеет к нему прикоснуться. Это его вещь. Это теперь его удел. Здесь майорат Квазимодо. Он построил рядом со старым собором другой — поэтический собор, столь же прочный по своему фундаменту, как первый, и столь же высоко поднявший свои башни. — 1832

	В глазах Европы <…> настоящее имя [Франции] во веки веков: Революция.
	— «Народ» (Le Peuple), 1846 (предисловие)

	История всякого народа укорочена, лишь история Франции полна. <…> Лишь взяв историю Франции, вы узнаёте историю всего мира. <…> Эти традиции <…> сделали историю Франции историей человечества.
	— там же (гл. 6)

	Чувствительные люди, рыдающие над ужасами Революции, <…> уроните несколько слезинок и над ужасами, её породившими.
	Hommes sensibles qui pleurez sur les maux de la Révolution, <…> versez donc aussi quelques larmes sur les maux qui l’ont amenée.
	— «История Французской революции» (Histoire de la Révolution française), предисловие, 31 января 1847

	… бесстрашная нагота…
	… la nudité intrépide…

В затихшем Отвиль-Хаузе Гюго творит с энергией сангвинической натуры, постоянно подстегиваемой морским ветром. — постепенно к началу 1858 г. из дома на Гернси разъезжаются жена и дети Гюго

Воспитывать девочку — это воспитывать самое общество, потому что оно исходит из семьи, где душою женщина.

Всякий человек — это человечество, его всемирная история.

Для англичанина, американца, русского весь мир представляет поле деятельности… Только мы, французы, такой «благоразумный» народ, что сидим на одном и том же месте, если нас не оденут по-солдатски. Мы живём там, где родились.

Женщина консервативна по своей природе, она везде ищет прочных оснований, и это вполне естественно, так как для домашнего очага и колыбели нужна прочная почва.

Женщину мучит не тирания мужчины, а его равнодушие.

Преграды — великие вдохновители человека.

Риск везде и во всём — вот девиз нашего времени. И при выборе жены у нас поступают так, как если б играли в лотерею; поэтому вовсе не удивительно, что мы так часто несчастны в семейной жизни, которая ничего нам не даёт, кроме разочарования и несчастий.

Табак убивает часы и делает их нечувствительными. Кофе сокращает их, возбуждая ум, и обращает их в минуты… Таким образом время умирает, а завтра и нас не станет.

Человек — свой собственный Прометей.

Краткая история Франции до Французской революции

Précis de l'histoire de France jusqu'à la Révolution, 1833; перевод: К. Пуговин, 1838. См. также 2-ю половину рецензии В. Г. Белинского.

Англия первая открыла Франции тайну сил её; зато тяжки были испытания, которыми она должна была купить эту благодетельную тайну. Как в руках демона-искусителя, она проходила страшные круги Дантова ада, называемого историей четырнадцатого столетия; но искушение не кончилось ещё и в пятнадцатом веке. Ей нужно было погрузиться до дна и потом уже всплыть.

Проезжая теперь по Италии и видя столько следов, оставленных войнами шестнадцатого века, нельзя не чувствовать в душе тоски, нельзя не проклинать варваров, начавших эти опустошения. — комментарий В. Белинского (Ibid.): «точь в точь, как отрывок из какого-нибудь сантиментального путешествия»

В то время [парламенты] очень низко преклоняли свои головы, но когда подняли их и удостоверились, что они ещё у них на плечах, когда увидели, что властитель действительно умер, тогда почувствовали себя храбрыми и заговорили громко — точно вырвавшиеся на свободу школьники, в промежуток между начальством двух учителей — Ришелье и Людовика XIV.

Голландия, небольшая страна, населённая народом грубым, корыстолюбивым, молчаливым, произведшим столько дел без всякого величия. Начальный подвиг его состоял в том, что, несмотря на океан, он поддерживал своё существование, — это было первое чудо; потом он стал солить сельди и сыр; потом променял смрадные свои бочки на бочки золота; наконец, учредив банк, сделал это золото плодовитым: червонцы высиживали деток.

… в протестантской Голландии, враждовавшей с католическою Францией, раскрылась бездонная пропасть, готовившаяся поглотить католицизм и протестантизм, свободу и нравственность, идею бога и мир: эта бездна — система Спинозы.

Польша и Россия

Pologne et Russie, 1851. Вошло в сборник «Демократические легенды Севера» (Légendes démocratiques du Nord), 1854.

В России все, от мала до велика, обманывают и лгут: эта страна — фантасмагория, мираж, империя иллюзий.

… в этой стране чиновников и Церковь только называется Церковью, по сути же составляет часть государственной машины. Народ не получает от священников ни духовного назидания, ни утешения. Религиозная проповедь запрещена категорически. Те, кто попытался проповедовать, были сосланы в Сибирь. Священник — не кто иной, как чиновник, а значит, имеет военные звания. Митрополит московский дослужился до генерал-аншефа, митрополит казанский — до генерал-лейтенанта.

К русским в точности применимо: «Для них нет ни прошлого, ни будущего; они знают только настоящее». Глядя на русских, ясно понимаешь, что это племя пока не развилось до конца. Русские — ещё не вполне люди. Им недостаёт главного свойства человека — нравственного чутья, умения отличать добро от зла. На этом чутье и этом умении стоит мир. Человек, их лишённый, плывёт по воле волн и пребывает во власти нравственного хаоса, который ещё только ожидает появления Творца.

Правительство это состоит из самых лживых людей, какие только встречаются в империи лжи. Оно именует себя русским, по сути же остаётся немецким; из каждых шестерых чиновников пять — немцы, уроженцы Курляндии и Ливонии, наглецы и педанты, составляющие разительный контраст с русскими людьми, вовсе не знающие российской жизни, чуждые русским нравам и русскому духу, делающие всё наперекор здравому смыслу, всегда готовые надругаться над кротким и легкомысленным русским народом, извратить его исконные похвальные свойства.

Россия — царство лжи. Ложь — в общине, которую следовало бы назвать мнимой общиной. Ложь — в помещике, священнике и царе. Крещендо обманов, мнимостей, иллюзий!

Что же такое русский народ? Сообщество людей или ещё не организованная природная стихия? Может быть, это песок, летучая пыль, подобная той, какая, взметнувшись в воздух, три месяца в году носится над русской землёй? Или всё-таки вода, подобная той, что во все остальные месяцы превращает этот безрадостный край в обширное грязное болото либо ледяную равнину? Нет. Песок куда надёжнее, чем русский народ, а вода далеко не так обманчива.

Я прочёл все более или менее значительные сочинения о России, опубликованные в Европе. Они мало чем меня обогатили. Я смутно предчувствовал, что сочинения эти, внешне серьёзные, но внутренне легковесные, описывают платье, но не человека.

По воспоминаниям современников

Говоря откровенно, мы, романтики, большие мерзавцы: ведь это мы окутали деревенского кюре поэтической дымкой, принялись идеализировать его. А нужно было всегда показывать его смешным, изображать его грязным… Взгляните-ка на великих философов XVIII века, на Вольтера, — у него священник всегда грязен. — 21 апреля 1861, по поводу своей книги «Священник, женщина»

Если Руссо и сделал что-нибудь стоящее, то лишь потому, что в какой-то момент ему некуда было податься и он был доведён до отчаяния. — 8 августа 1867

Роман — это требующее огромных усилий создание чуда, то есть нечто прямо противоположное тому, чем занимается историческая наука, «великая разрушительница чудес». <…> Я представляю себе Гюго не как Титана, а как Вулкана, как гнома, кующего железо в большой кузнице, в глубине земных недр… Прежде всего это создатель эффектов, влюблённый в чудовищ: Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери», «Человек, который смеётся», — именно эти чудовища создали его книгам успех; даже в «Тружениках моря» весь интерес романа сосредоточен на спруте… У Гюго есть сила, большая сила, и он подстёгивает, перевозбуждает её, — это сила человека, который всегда гуляет под порывами ветра и два раза в день купается в море. — 22 мая 1869

Roman est la construction à grand effort d’un miracle, le contraire absolu de ce que fait la science historique, la grande défaiseuse de miracles. <…> Hugo <…> qu’il se le représente, non comme un Titan, mais comme un Vulcain, un puissant gnome, qui battrait du fer dans de grandes forges… au fond des entrailles de la terre… Hugo ! avant, tout un machinateur et un amoureux de monstres. NOTRE-DAME DE PARIS avec Quasimodo… l’HOMME QUI RIT, toujours la réussite à coups de monstres… Même dans les TRAVAILLEURS DE LA MER, tout l’intérêt de son roman est le poulpe… Hugo, continue-t-il, a une force, une très grande force, fouettée, surexcitée… la force d’un homme, toujours marchant dans le vent, et prenant deux bains de mer par jour.

Без источника

Любовь сначала так же непрочна, как паутина, а затем приобретает крепость каната.

Самое полное обладание конечным оставляет ещё бесконечное в пропасти желания.

Чтобы стать мужчиной, нужно чтобы на тебя дохнула женщина.

О Мишле

	Прочёл <…> «Женщину» папаши Мишле. Вот старый болтун! Право, он злоупотребляет многословием. Не кажется ли тебе, что, в сущности, он завидует Бальзаку?
	Je viens de lire <…> La Femme du père Michelet. Quel vieux radoteur Il abuse du bavardage, franchement. Ne te semble-t-il pas, au fond, jaloux de Balzac ?
	— Гюстав Флобер, письмо Э. Фейдо 29-30 ноября 1859

	Я спускаюсь по лестнице, ещё во власти обаяния и учтивости этого великого человека и все же несколько раздражённый тем мистическим жаргоном, пустым и звонким, которым изъясняются такие люди, как Мишле и Гюго, старающиеся выглядеть в глазах окружающих пророками, которые на короткой ноге с богами.
	— Эдмон Гонкур, «Дневник», 28 марта 1872

	Читая ночью Мишле, я нашёл, что это проза дурманящая, хмельная, пряная, возбуждающая и щекочущая нервы.
	En lisant, cette nuit, du Michelet, j’ai l’impression d’une littérature opiacée, capiteuse et trouble, surexcitante et énervante.
	— там же, 13 февраля 1876

Дневник братьев Гонкур

«Ришелье и Фронда». Стиль отрывистый, рубленый, шершавый, во фразе — ни связанности, ни плавности; идеи брошены, как краски на палитру, что-то вроде пастозной живописи или, пожалуй, частей тела на анатомической таблице: disjecta membra… Но здесь таится огромная опасность. Ведь последняя книга этого большого поэта — прямой путь к тому, что уже сказывается в нынешнем отношении к развалинам прошлого и что восторжествует завтра. Все в этой книге без прикрас, обнажено, оголено; без лавровых венков, без одеяний, расшитых геральдическими лилиями, даже и вовсе без одежд. Прощупанные до самой своей сути, люди лишены там пьедестала, а обстоятельства — целомудренных покровов. У славы обнаруживаются язвы, у королевы — выкидыши. Это уже не стилос Музы, а скальпель и хирургическое зеркало врача. Историк здесь подобен медику, исследующему мочу, с картины голландского художника. — 2 июля 1858

По мере того как Мишле все больше разлагается как писатель и, роясь в навозе истории, лопатами выгребает оттуда вязкую массу мёртвых фактов, чтобы ляпать её на бумагу, как ему вздумается, назло синтаксису, даже не заканчивая фразы, — он вызывает всё большее восхищение. — 12 февраля 1862

Мы едем к Мишле, <…> [у него] всё погружено в тень и похоже на домашнее убранство какого-нибудь буржуа, завсегдатая аукционов. <…> Он похож на свою же историю: все нижние части на свету, все верхние — в тени. Лицо — только тень, вокруг которой белеют волосы и из которой исходит голос… профессорский, звучный голос, рокочущий и певучий, который, если можно так выразиться, красуется, то поднимается, то опускается и создаёт как бы непрерывное торжественное воркование. — 23 ноября 1863

Прелесть книг Мишле в том, что они производят впечатление рукописных книг. В них нет банальности, безличности напечатанного текста; это как бы автографы мысли. — 5 ноября 1864

Гений, который в настоящее время влияет на всё и на всех, — это Мишле: в «Тружениках» Гюго есть что-то от «Моря» Мишле. Сегодня открываю книгу Ренана: это фенелонизированный Мишле. Мишле — закваска современной мысли. — 11 апреля 1866