Виктор Платонович Некрасов

Виктор Некрасов

Статья в Википедии

Медиафайлы на Викискладе

Ви́ктор Плато́нович Некра́сов (4 (17) июня 1911, Киев — 3 сентября 1987, Париж)  — советский писатель и диссидент (с 1974 года — в эмиграции). Наиболее известное произведение — повесть «В окопах Сталинграда» 1946 года.

Цитаты

Статьи

Во многих инстанциях <…> мне говорили — кто строго, кто с улыбкой — что давно пора сказать народу, по какую сторону баррикад я нахожусь. Как сказать? И подсказывали. Кто попрямее, кто более окольными путями, что вот дескать есть газеты, а в газету люди — и какие люди! — пишут письма… А вы что же? <…> Неужели кто-либо мог серьёзно подумать, что порядочный человек может позволить себе включиться в этот позорный поток брани, который вылился на голову двух достойнейших людей нашей страны — Сахарова и Солженицына? <…> А ведь вам, уважаемый товарищ, — говорили мне во всех инстанциях, с улыбкой или без улыбки — надо писать и писать. Читатель ждёт не дождётся, всё в ваших руках. <…> Нет, пусть лучше уж читатель обойдётся без моих книг, он поймёт, почему их не видно. Он, читатель, ждёт. Но не пасквилей, не клеветы, он ждёт правды. Я никогда не унижу своего читателя ложью. <…> Не слишком ли щедро разбрасываемся мы людьми, которыми должны бы гордиться? <…> С кем же мы останемся? Ведь следователи из КГБ не напишут нам ни книг, ни картин, ни симфоний…

— «Кому это нужно?», январь 1974

… долг каждого честного человека, оказавшегося в условиях, в которых оказался я, пользоваться каждым подвернувшимся случаем, чтоб говорить и доносить ПРАВДУ до тех, кто лишён возможности знать её. И каким лакеем или слугой империализма ни обзовёт меня «Литературка» или «Неделя», стерплю. Улыбнусь только. Кстати, не пора ли уже на шестидесятом году жизни освежить как-то эти клише? Давайте подумаем. Что хуже ― слуга или лакей? Слуга всё-таки народа, лакей же ― империализма. А может, переменить? Леонид Ильич ― верный лакей народа. Нет, неточно. Метрдотель народа. Или ещё лучше ― народный мажордом Советского Союза. По-моему, прекрасно. И главное ― ново. Повезло Солженицыну, ему придумали новое ― «литературный власовец». Пригвоздили! Но дальше этого не пошли. В который раз (а пора, пора б уже привыкнуть, и вот не привыкаешь) поражаешься тому, что в стране, в которой шестнадцать миллионов членов партии, не нашлось ни одного мало-мальски грамотно пишущего, который дал бы хоть как-то и чем-то обоснованную «достойную отповедь» этому вконец зарвавшемуся лжепророку и якобы обличителю (о! это «якобы», смертельно разящее «якобы»!), рядящемуся в тогу борца и псевдопроповедника (и «псевдо», «псевдо» тоже!), возомнившего себя к тому же писателем. На Западе с ним, Солженицыным, спорят, не соглашаются, обвиняют в различных грехах, иногда даже убедительно, а в советских газетах, кроме «литературного власовца», ничего и придумать не могут. Ну, из Литературной энциклопедии выкинули. Нет такого, мол, и всё! Софронов, Собко <…> есть, а Солженицына нет. Если и бродит где-то по свету и гавкает по каким-то там «Голосам», это его личное дело, к литературе же отношения не имеет. Точка. А то, что когда-то на Государственную премию «Ивана Денисовича» выдвинули, так это ж при Хрущеве было, волюнтаристе… «ГУЛАГ» же выпустили для внутреннего употребления, ну это просто так, бумага лишняя оказалась, девать было некуда…

— «Взгляд и Нечто», 1977

Если говорить начистоту, то сам рассказ «Иванькиада», рассказ чисто документальный и построенный только на фактах, пример социалистического реализма чистейшей воды <…>. Зарвавшийся бюрократ повержен, а в поте лица своего зарабатывающий на кусок хлеба рядовой писатель <…> с помощью здорового советского коллектива одерживает победу. Ему бы, Войновичу, за это Государственную премию, а его из Союза исключают. Тут уместно будет между строк добавить, что посрамлённый Сергей Сергеевич Иванько, хотя и не добился лишней столь необходимой ему комнаты, но потерю эту ему возместили с лихвой — отправили на постоянную работу в Соединённые Штаты <…> на шесть лет. Социалистический реализм был несколько прокорректирован.

— «Войновичиада», 1977

Сталинградскую оборону принято называть героической. Но героизма, как такового, героических поступков было не так уж много, трусости, растерянности, пожалуй, даже больше. И глупых, бессмысленных приказов тоже. <…> И вот, сидя в этой самой землянке на одном из опаснейших участков войны или скрючившись в окопе, в шестидесяти метрах от немцев, — мы просто-напросто не знали, не могли себе даже представить, что где-то далеко-далеко, чуть ли не на противоположном конце земного шара, есть место, где ад, со всеми своими чертями и раскалёнными сковородками, мог показаться местом более или менее благоустроенным и естественным. Естественным, потому что сковородки лизали грешники, люди плохие и в чем-то виноватые. А в этом месте, о котором кое-кто из нас и слыхал краешком уха, но вспоминал очень редко, — мучились и умирали люди невинные. Я говорю о Колыме. <…> Шаламов, конечно же, писатель великий. Даже на фоне всех великанов не только русской, но и мировой литературы. Великий потому, что, рассказывая о жизни, которая не познавшему её даже в страшном сне не приснится, он нигде не педалирует, не сгущает краски (впрочем, куда уже сгущать!), не морализирует, не подводит своего авторского итога <…>. «Колымские рассказы» — это громадная мозаика, воссоздающая жизнь (если это можно назвать жизнью), с той только разницей, что каждый камешек его мозаики сам по себе произведение искусства. В каждом камешке предельная законченность. <…> Один из самых страшных рассказов его называется «По ленд-лизу». Это рассказ об американском бульдозере, который пришёл по ленд-лизу, и «зеки» надеялись, что он поможет на лесоповале, а начальство использовало его для разгребания старых и рытья новых могил. <…> Прочитав это, я невольно вспомнил, как через несколько лет после войны я попал на Мамаев курган. Он весь был усеян костями и черепами — размыло дождями. В основном это были наши защитники — немцы своих убитых вытаскивали и хоронили в другом месте. Потом, ещё через несколько лет, бульдозеры эти кости и черепа разгребли и свалили в одну братскую могилу. Сейчас над ней <…> памятник, стометровая «Мать-Родина». А над той, колымской, могилой ни камешка, ни креста… <…> И всё это забыто, быльём, как говорится, поросло. Не было, и точка. Потому и надо читать и перечитывать книги В. Шаламова, великого русского писателя. Это он воздвиг памятник на безвестной могиле миллионов ни в чём не повинных людей. Он, а не советская власть, утверждающая, что «Никто не забыт, ничто не забыто». Честь ему поэтому и слава! На вечные времена!

— «Сталинград и Колыма (Читая Шаламова)», 1986