Ничего не получалось, Я про это точно знал, Что всегда доступна частность И неведом идеал.
Я его однажды видел–
Не во сне, а наяву,
Появился в лучшем виде,
Повалился на траву.
— «Ничего не получалось» (В. П. Некрасову), 1963
Бывает всё на свете хорошо, —
В чем дело, сразу не поймёшь, —
А просто летний дождь прошёл,
Нормальный летний дождь.[1]
— «Бывает все на свете хорошо...» (из фильма «Я шагаю по Москве»), 1964
Я иду по городу, мысль во мне свистит Отпущу я бороду, перестану пить. Отыщу невесту, можно и вдову, Можно и не местную, Клавой назову. <...>
Я дошёл до ручки,
Да, теперь хана.
День после получки,
Денег — ни хрена.
Что сегодня? Пятница?
Или же четверг?
Пьяница, ты пьяница,
Пропащий человек.
— «Я иду по городу, мысль во мне свистит»
Всё лето плохая погода,
звучит этот вальс с парохода
над пляжем, над шлюзом, над домом
и Тушинским аэродромом.
— «Всё лето плохая погода»
Городок провинциальный,
Летняя жара,
На площадке танцевальной
Музыка с утра. Рио-рита, рио-рита, Вертится фокстрот, На площадке танцевальной Сорок первый год.
Ничего, что немцы в Польше,
Но сильна страна,
Через месяц – и не больше –
Кончится война.
— «Фокстрот Рио-Рита» (из фильма «Военно-полевой роман»), слова Г. Шпаликова, музыка П. Тодоровского
О, когда–нибудь, когда? Сяду я, себя забуду, Ненадолго — навсегда, Повсеместно и повсюду.
Все забуду, разучусь,
И разуюсь и разденусь,
Сам с собою разлучусь
От себя куда–то денусь.
В СССР нет выбора… Или ты пьешь, или ты подличаешь, или тебя не печатают. Четвертого не дано.
Когда становилось уже совсем невыносимо, оставалось в запасе одно средство — пойти в автомат на Киевской и выпить два или три стакана белого крепленого проклятого, благословенного портвейна № 41.
И вот сидим мы с ним, работаем затворнически в Болшево, и приезжает Геннадий Шпаликов. Вечером. Один. На нём – белые, растоптанные, дочерна пропотелые кеды, лицо опухшее, живот огромен: это распухла печень. В такие запойные или послезапойные дни здесь, в Болшеве, директор Дома принимал его без путевки, без денег, кормил, поил, выхаживал, стол и кров для него всегда здесь был. Какой яркий талант и как быстро просверкал он!.. А многие его строки у меня в душе: «И на валенках уеду в сорок первый год… Там, где мама молодая и отец живой…» Не знал он, когда писал это, что недолго уже осталось, скоро и он соединится с ними.
На следующий ли день, или через сутки поехали мы на машине Хуциева на рынок, обалдев от работы, перерыв захотелось сделать. Марлен куда-то отошел, а я стою у машины. Подходит Шпаликов: «Дайте рубль…» Лицо водянисто-опухлое, дышит тяжело.
Понимал я, нельзя давать, гибнет человек, но как не дашь? Вот так последний раз я его видел.[2]
И вот по этой мозаике мы ходили с Юрой Визбором и импровизировали сцену ― выяснение отношений между мужчиной и женщиной. «А Шпаликов потом подправит», ― говорила Лариса. В Москве Шпаликов иногда приходил на площадку, но мало во все вникал ― он уже был болен и почти всегда нетрезв. Одно время он даже ночевал у нас, на Садовом кольце, потому что дружил с Володей, ― они вместе учились во ВГИКе. Он просиживал на кухне всю ночь, писал стихи и пил, а утром куда-то исчезал. Он был совершенно бездомный. «Прощай, Садовое кольцо, я опускаюсь, опускаюсь и на высокое крыльцо чужого дома подымаюсь…»[3]
.jpg)
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе