Жара́ или жар — состояние атмосферы в данной области, характеризующееся горячим, сильно разогретым солнечными лучами воздухом, понятие близкое к зною. В быту жарой называют высокую температуру воздуха в помещениях, нагретых огнём, раскалённой печью или другими нагревательными приборами.
В метеорологии, жара — это длительное повышение температуры воздуха от +35 °C и выше (величина, имеющая силу в соотношении с температурой человеческого тела). Состояние жары является типичным постоянным состоянием атмосферы для большинства тропических районов Земли. Для районов субропического и умеренного климата жара случается только в летнее время года. В степной, а также полупустынной зоне России ежегодно бывает сильная жара с температурой более +30°C, в некоторые годы она превышает +40°C. Иногда жара случается в зонах тайги и даже тундры (в континентальной северо-восточной Сибири).
С самого утра душно, жарко, и на открытой веранде <...> нагретые солнцем виноградные гроздья, растущие на ситцевых занавесках, понемногу превращаются в изюм...[6]
Вместе с наступившими днём жарами, которые в полдень доходили до + 18° Р в тени,[7] по ночам, как и прежде, продолжали стоять морозы иногда в 5°, а 18-го числа утром поднялась даже сильная метель, не перестававшая часа четыре и покрывшая землю, конечно, не надолго, снегом почти на вершок толщины.[8]
Сырое время продолжается от октября до марта, когда дуют западные ветры; сухое же ― остальные шесть месяцев, когда преобладает безоблачный восточный муссон. Самые сильные дожди бывают в декабре и январе, а самая сухая погода в июле и августе; причем последние два месяца отличаются наиболее жаркими днями и холодными ночами. Погода становится всего более непостоянной перед окончанием одного сезона и началом другого; но эти перемены не сопровождаются теми ураганами и бурями, какие случаются так часто в Вест-Индии. Таким образом, главная характеристика климата Явы не столько его жара, сколько его равномерность...[9]
Туманы представляют обычное явление в феврале и марте; жара делает их иногда очень неприятными. Дождливый сезон продолжается с марта по июнь, при чем большая часть дождей приходится на май и июнь. Правильный муссон дует в это время с юго-запада, принося частые ливни. Ежегодное среднее количество дождя, выпадающего в Кантоне, ― 70 дюймов.[4]
И будет казаться, что все это было давным-давно и вовсе не здесь, а в какой-то далекой и южной стране. Стоит жара неделю, стоит две, уже невозможно от хмари и духоты, ходят кругами тучки, вечерами вдали грохочет, зарницы полыхают, а все нет и нет дождя, охают бабки, поливают свои огороды и все кряхтят: «От бы дожжа». А «дожжа» все нет и нет, но в один прекрасный день после обеда натянет с юго-запада мрачной сини, налетит вдруг шквал, взбив почерневшую воду, вырастут неизвестно откуда высокие и тонкие, как лезвия, волны, завернутся трубочками...[10]
Летом 1940 года в Горьковской области случилось «что-то совсем необъяснимое», как писал тогда один из очевидцев. Стояли очень жаркие дни. Было душно. На горизонте то и дело появлялись грозовые облака. А в один из вечеров над деревней Мещёры Павловского района разразилась сильная гроза. И с первыми же каплями дождя на землю посыпались... старинные серебрянные монеты. Когда гроза миновала, школьники собрали их более тысячи. Специалисты определили: деньги чеканились при Иване IV, в XVI веке.[11]
— Владимир Мезенцев, «Чудеса: Популярная энциклопедия» (том второй), 1991
Жара продолжается, даже несмотря на то что над большей частью Европейской России на смену антициклону придет пониженный фон атмосферного давления. На севере его поддерживает циклон, уходящий на север Сибири, а на западе и юге ― циклонический вихрь над Черным морем и Украиной. В Центральном районе при переменной облачности местами кратковременные дожди, грозы с порывами ветра до 15-20 м/с, на западе ливни и грозы с ветром до 22 м/с, температура днем +27… +33 градусов. Лишь в Среднем Поволжье погоду определит антициклон.[12]
С самого утра душно, жарко, и на открытой веранде, где на рыболовной леске, протянутой от стены до стены, сушится на зиму мята, базилик, а нагретые солнцем виноградные гроздья, растущие на ситцевых занавесках, понемногу превращаются в изюм, лежит и еле дышит такая тишина, что слышно, как мухи пинают от злости ногами клубнику, нарисованную на большом и пустом фаянсовом блюде.[6]
«В выходные через экваториальные области Luhman 16B будет перемещаться обширный атмосферный фронт, в зоне которого ожидается образование многочисленных вихревых потоков и сильных песчаных бурь, а также долговременное усиление ветра с порывами не менее 3000 км/час. В северных регионах после длительного кислотного тумана возможны кратковременные прояснения при видимости 3-5 метров. Южнее экватора пройдут проливные железные дожди, и жара несколько ослабеет: к понедельнику температура на поверхности может упасть до 1400 градусов Кельвина. Тем не менее любителям экстремального туризма ради собственной безопасности настоятельно советуем в эти дни не посещать Luhman 16B.[13]
— Тигран Оганесян, «На Luhman 16B облачно с прояснениями», 2014
Если бы на этой планете не появился человек, растительности бы было на 68 % больше. Фактор серой земли ― это и есть потепление в результате человеческой деятельности. Больше тепла остается внизу, чем было когда-то на зеленой земле тысячи лет назад. Самое наглядное доказательство этого тезиса ― улицы больших городов в жаркий летний день. Солнечное тепло оказывается в ловушке, созданной человеком. Та энергия, которая раньше усваивалась растениями, превращалась в цветы и деревья, теперь участвует в другом круговороте: она трансформируется в разрушительные смерчи и торнадо.[14]
Предо мною Везувий. Он теперь выбрасывает пламя и дым. Спектакль удивительный! Вообразите себе огромнейший феерверк, который не перестает ни на минуту. Давно уже он не выбрасывал столько огня и дыма. Ожидают извержения. Громы, выстрелы и летящие из глубины его раскаленные красные камни, всё это ― прелесть! Еще четыре дня назад можно было подыматься на самую его вершину и смотреть в его ужасное отверстие. Теперь нельзя. Доходят только до половины; далее чувствуется слишком большой жар и опасно от летящих камней.[15]
Рассчитывали на дующие около того времени вестовыеветры, но и это ожидание не оправдалось. В воздухе мертвая тишина, нарушаемая только хлопаньем грота. Ночью с 21 на 22 февраля я от жара ушел спать в кают-компанию и лег на диване под открытым люком. Меня разбудил неистовый топот, вроде трепака, свист и крики. На лицо упало несколько брызг. «Шквал! ― говорят, ― ну, теперь задует!» Ничего не бывало, шквал прошел, и фрегат опять задремал в штиле.[16]
Осень еще не начиналась, потому что стоит июль месяц, но, несмотря на то, здесь стоит ужасная погода. В этом месте и в прошлом году, и позапрошлые годы не хвалились хорошей погодой: до ильина дня стоит жар, в ильин день пройдет над горой сердитая гроза ― и потом дождик, который так и идет целые две недели...[17]
Полозов привёл Санина в одну из лучших гостиниц Франкфурта, в которой занимал уже, конечно, лучший номер. На столах и стульях громоздились картоны, ящики, свёртки… «Все, брат, покупки для Марьи Николаевны!» (так звали жену Ипполита Сидорыча). Полозов опустился в кресло, простонал: «Эка жара!» — и развязал галстук. Потом позвонил обер-кельнера и тщательно заказал ему обильнейший завтрак.[2]
Ольга Михайловна сидела по сю сторону плетня, около шалаша. Солнце пряталось за облаками, деревья и воздух хмурились, как перед дождём, но, несмотря на это, было жарко и душно. Сено, скошенное под деревьями накануне Петрова дня, лежало неубранное, печальное, пестрея своими поблекшими цветами и испуская тяжелый приторный запах. Было тихо. За плетнем монотонно жужжали пчелы…
Неожиданно послышались шаги и голоса. Кто-то шел по тропинке к пасеке.
— Душно! — сказал женский голос. — Как, по-вашему, будет дождь или нет?[18]
По совету Н. П. Боткина мы отправились в Неаполь. Этот город очень понравился Некрасову; он по целым вечерам сидел на балконе, любовался морем и Везувием и слушал с удовольствием певца, который каждый вечер являлся к балкону. Он настолько почувствовал себя хорошо, что в компании русских знакомых и Н. П. Боткина взобрался на Везувий, на самый кратер. Но когда начались сильные жары, Некрасов стал чувствовать слабость, бессонницу и сильное нервное возбуждение; надо было поскорее увезти его из Неаполя.[19]
В конце мая и в начале июня стояли невыносимые жары, в воздухе было удушливо, затишье было полное, на взморье стоял мёртвый штиль, и флаги, и паруса на судах висели, не колеблясь, жалкими тряпками. Все томительно ждали дождя, ветра, грозы. В один из таких дней я загулялся в ораниенбаумском парке и, утомлённый несносною жарою, не без удовольствия почувствовал, что поднимается ветерок: в лицо мне неслись целые клубы крутящейся пыли, и меня обдавало еще горячим, но тем не менее сильным ветром. Я распахнул сюртук и, закрывая глаза от пыли, шёл навстречу ветра неспешной походкой.[20]
Лютое солнце стояло в самом притине. Оно, словно громадный свернувшийся огненный змей, казалось, вздрагивало всеми своими тесно сжатыми кольцами. Саша лежал босой в траве на берегу, под ивою, лицом кверху, раскинув руки, спасаясь в тени от знойной истомы. Рядом с ним валялась камышоваяжалея, которую он сам себе сделал. Жужжали пчелы. С тихим шелестом около веток колебался жаркий воздух. День протекал беспощадный, торжественный. Это яркое великолепие дневное наводило на Сашу тоску, смутную и почти приятную.[21]
Ярко-красные ветви люцены, обвивавшие террасу, рдели на солнце. Кипарисы бросали короткие тени на мелкие камешки, которыми усыпана дорожка. Развесистый платан, бессильно опустив свои длинные пышные ветви, дремал, истомлённый полуденным зноем.
Было невыносимо душно.
А между тем молодая женщина на террасе куталась в пуховый платок, словно от какого-то внутреннего холода. <...>
— Разве вам недостаточно ещё этих бледных, исхудалых рук, этого лихорадочного румянца, этих прозрачных, словно восковых ушей?.. Вспомните, какою вы меня встречали в Москве. Посмотрите, какой жар, зной, духота кругом. Всё живое попряталось. Даже кузнечики перестали трещать в траве. А я сижу на самом солнцепёке и кутаюсь в тёплый платок… меня знобит! Неужели вы всё-таки не можете догадаться и хотите, чтоб умирающий сам вам подтвердил: я умираю… Ну, да. У меня чахотка, и меня послали умирать в Ялту. Садитесь.[22]
Для нас, людей, характерна такая черта: пережив то или иное несчастье, мы находим особенное удовольствие в том, чтобы убедиться, что пережитая неприятность была в своем роде «величайшей» и невиданной со времен сотворения мира. Например, случись в стране засуха, газеты очень угодят нам сообщением, что теперь стоит самая страшная жара, которую термометр не показывал с 1881 года; при этом мы еще ощущаем легкую досаду на этот 1881 год за то, что он обставил нас.
Когда это было? Вот уже год скоро. День был тогда холодный. Лили дожди ― зимние дожди с дремуче-черного Бабугана. Покинутые кони по холмам стояли, качались. Белеют теперь их кости. <...> Стены ― крепость. Водоемы хранят и в жары студеную ― зимних дождей ― воду. Продал доктор свой крепкий дом и перебрался в новый ― из тонких досок, ― в скворешник-гробик.[23]
Июль накапливал грозы. По ночам испуганно метавшиеся зарницы с громовым треском раздирали пополам небо. Днями ползли тяжелые свинцовые тучи, далеко в горах гремел гром. Грозы ждали каждый день. Но горячий, как из печки, ветер упорно тянул с собою тучи; скрываясь за горами, они ползли на горизонт, земля и зелень задыхались и темнели от зноя. От духоты и жары люди не находили себе места. Даже ночью трудно было ходить, — так сомнительна была ее прохлада.[24]
— Константин Большаков, «Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова», 1928
Сегодня мы едем в Москву. Даже странно, что где-то есть холод и слякоть. Здесь безветрие, солнце, синее небо. Вчера я ездил на высокую гору, откуда видел весь Эльбрус, весь Кавказский хребет ― и там, на высоте было так жарко, что я в белом костюме лежал на траве.[25]
— Николай Чуковский, «О том, что видел». Переписка Корнея и Николая Чуковских, 1936
…Осенний, обложной дождь тоскливо барабанит по крыше. В саду холодный ветер обрывает с деревьев листву. Гарнизонцы, постелив в просторной кухне чаканки и бурки, спят возле жарко натопленной печи, и лишь часовые возле ворот да у конюшни одиноко мокнут, кутаясь в бурки.[26]
Я подошел к обрыву и долго смотрел вниз, на пустыню. Скалы с изрытой выветриванием поверхностью поднимались над слегка серебрящейся редкой полынью. Однообразная даль уходила в красноватую дымку заката, позади дико и угрюмо торчали пильчатые острые вершины. Беспредельная печаль смерти, ничего не ждущее безмолвие веяли над этим полуразрушенным островом гор, рассыпающихся в песок, вливаясь в безымянные барханы наступающей пустыни. Глядя на эту картину, я представил себе лицо Центральной Азии в виде огромной полосы древней, уставшей жить земли ― жарких безводных пустынь, пересекающих поверхность материка. Здесь кончилась битва первобытных космических сил и жизни, и только недвижная материя горных пород еще вела свою молчаливую борьбу с разрушением… Непередаваемая грусть окружающего наполнила и мою душу.[27]
Наступили жаркие дни. Солнце поливало тяжёлым, густым зноем мягкую, мшистую поверхность болот. Его свет казался мутным от влажных испарений перегнившего мха. Резкий запах багульника походил на запах перебродившего пряного вина. Зной не обманывал: обострённые длительным общением с природой чувства угадывали приближение короткой северной осени. Едва уловимый отпечаток её лежал на всём: на слегка побуревшей хвое лиственниц, горестно опущенных ветках берёз и рябин, шляпках древесных грибов, потерявших свою бархатистую свежесть… Комары почти исчезли.[28]
В начале июля я неожиданно был отозван из отряда Левестама в штаб армии и был послан на рекогносцировку. Впереди наших частей не было, идти приходилось с предосторожностями, прикрываясь длинным каменистым отрогом. Земля после июньских дождей быстро просохла, и, несмотря на томящую жару, ирландская кобыла, казалось, легко меня несла, ступая по толстому слою мягкой пыли, покрывавшей горную тропу.[29]
— Алексей Игнатьев, «Пятьдесят лет в строю» (книга первая), 1947-1953
Днем в песках было сравнительно безопасно. Человек издали замечал змею, которая обычно сидела в норе, высунув голову, а змея в свою очередь замечала человека и особым, сухим шуршанием предупреждала о своем присутствии. И оба благополучно избегали встречи. Ночью же заметить змею было трудно, а с наступлением жары ночью работали больше, чем днем. Первые две недели экскаваторщики жили в неутихающем страхе. По вечерам только и разговоров было что о змеях: один убил змею возле самой будки, другой раздавил гусеницей, третий поднял ковшом.[30]
Однако курить нечего: спички промокли, табак превратился в скользкую, липкую кашицу. Ефим Кондратьевич сосет пустую трубку, а Костя старается сесть так, чтобы сделаться как можно меньше ― сидеть мокрому под порывистым ветром совсем не так весело и приятно, как выбежать в жаркий день под слепой дождик. Так сидят они и ждут час, другой. Дождь прекращается, понемногу стихает ветер, однако все так же беснуются волны и такая же глубокая темень стоит вокруг.[31]
Настроение сразу изменилось, не стыдно уже за эту фантастическую, сумасбродную затею пересадки деревца в июльскую жару ― и хотя бы вечером, на ночь глядя, а то днем, часов около 11, да откуда ― из тени за нужником, где ее заслонила черёмуха и большая дикарка перед дверью и иван-чай гигантский, из сухой, как печка, глины, с однобоким «комом», из которого торчали сухонькие, хоть и живые, коренья, оборванные лопатой ― жуть.[32]
Ад на Пинеге начался дней десять спустя после Петрова дня, с сухих гроз, когда вдруг по всему району загуляли лесные пожары. Дым, чад, пыль… Тучи таежного гнуса… Скотина, ревущая от бескормья — вся поскотина выгорела… А жара, а зной, будь они трижды прокляты! Нигде не спасешься, нигде не отсидишься — ни в деревянном, насквозь прокаленном доме, ни в пересохшей реке, где задыхалась последняя рыбёшка. Набожные старухи покаянно шептали:
— За грехи, за грехи наши… За то, что бога забыли… А те, кто был помоложе, неграмотнее, те опять толковали про науку, про космос, про то, что человек вторгся в запретные вселенские пределы…
Вертлявая, натоптанная еще Степаном Андреяновичем и Макаровной дорожка вывела ее к прибрежному ивняку. На время перестало палить солнце — как лес разросся ивняк, — а потом она вышла на увал, и опять жара, опять зной. И она стояла на этом открытом увале, смотрела на реку и глазам своим не верила: где река? где Пинега? Засыпало, завалило песком-желтяком, воды — блескучая полоска под тем берегом… Долго добиралась Лиза до воды, долго месила ногами раскаленные россыпи песков, а когда добралась, пришлось руками разгребать зеленую тину, чтобы сполоснуть зажарелое лицо.[33]
Жара стоит адова, аж звон в ушах, солнце печет, от белого багульника голова кругом идет, а он с кочки на кочку прыгает ― ищет.
«Чего ищешь-то? ― спрашиваю, бывало. ― Хоть бы себя поберёг, а то, не ровен час… С багульником шутки плохи ― что твой болиголов».[34]
Жар стекает с каленых, медью горящих хлебных полей. Чую на губах сладкую пресноту спеющей пшеницы. Юркий тракторенок сгребает валы сухого сена. Сено славное, высохло без дождя. Зеленый пырей в нем, мелколистный вязиль с розовыми цветами, пахучий полынок. Сенной дух стоит над землею. Жарко. Очень жарко. Вчера термометр показывал сорок градусов в тени. Сейчас ― не меньше. А здесь, на солнцепёке, и вовсе. Вот дорога моя. Она тянется вверх по угору, откуда стекает в балку полуденный жар. Он зыбится золотистым маревом.[35]
Он стоял среди деревьев, почему-то пахнувших не яблоками, а карболкой. Но и этот аромат казался Белобородько упоительно сладким. Из набежавшего на край неба крохотного облачка лился теплый майский дождь. Пожарник втягивал в себя запах карболки, наблюдал, как над цветущими деревьями поднимается розовый круг солнца, и был счастлив. Только этот проклятый дождь портил всю идиллию весеннего утра. Жаркий и густой, как манная каша, дождь не приносил облегчения от жары.[5]
Пасмурный солнцепёк царил на холме Ликобетос, на серых глыбах афинских улиц, камнепадом рушащихся с отлогов холма. Улицы выглядели безлюдными, и только где-то по узким их расщелинам вниз, к площади, недвижной, как гладь убитого зноем озера, спускалась Зюка. Она несла сквозь полуденную жару свое прохладное балтийское лицо, ее светлые волосы вспыхивали по всей их падающей длине, потому что на волосах зажигались брызги Балтики и даже эта чертова жара была бессильна высушить их. И вся Зюка, подобно моей гостиничной комнате, была недоступной для зноя.[36]
Но чаще средь полей бесплодных Сольфатара,
Под лавром высохшим приюта он искал,
И в полдень, утомясь от солнечного жара,
На лаву хладную главу свою склонял:
Струились локоны с ланит, светлей денницы,
И дивный сон сходил на длинные ресницы.[37]
И вот, идешь дорогойпыльной; Кругом ― всё поле сожжено, Струится с неба жар обильный, А твой цветок завял давно.
Он вырастал в тени спокойной,
Питался утренним дождем
И был заеден пылью знойной,
Спалён полуденным лучом.[1]
Вянут настурции на длинных жердинках.
Острой гарью пахнут торфяники.
Одиноко скитаются глубокие души. Лето переспело от жары.[38]
— Елена Гуро, «Вянут настурции на длинных жердинках...», 1913
Мы собрались. В одном поэте
Кипел портвейн. В другом ― чертовский ветер.
С перил срывало. Дыбилась жара.
На пристани столпились катера,
Моторки, шхуны ― водяное вече.
На мол кидалась пенная гора.
Был вечер.
И Ялта походила на бедлам,
Снимаемый при мертвом свете,
И два поэта пили пополам:
Один портвейн, другой ― чертовский ветер.[39]
Земля безветренной жарой
Весеннюю простуду лечит,
И солнце, в ступе золотой
Стремящееся ей навстречу,
Висит над самой головой,
Над выжженными облаками,
И тает твердь за их крылами,
Лазурный плавится базальт…
Внизу под теми же лучами
Дымится стоптанный асфальт, <...>
Июльский зной изнемождённый
И так колышется, пленённый
В безостановочных шелках,
И каждое твоё движенье
И каждый мимолётный жест
Так помнят о грехопаденьи,
Что даже голуби в смущеньи
Взлетают на соборный крест.[40]
Холодеющий дух с востока, Вестник мирной ночной поры, Чередуется с теплым током ― Поздним вздохом дневной жары.
Щедрой ласкою день венчая,
Отнимая свой грузный жар,
В гущу розовую иван-чая
Опускается алый шар.[41]
— Даниил Андреев, «Холодеющий дух с востока...» (из цикла «Босиком»), 1936
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть Жёлтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.[3]
Расчудесный дождь ― обложной
вдруг сменял распрекрасный зной,
или было просто прохладно.
На другой же день, с утра ―
замечательная жара
воцарялась ловко и ладно.[42]
↑«+ 18° Р в тени» — Пржевальский обозначает температуру по Реомюру. Приведённые + 18 соответствует почти 23° по Цельсию.
↑Н.М. Пржевальский. «Путешествие в Уссурийском крае». 1867-1869 гг. — М.: ОГИЗ, 1947 г.
↑О. А. Щербатова. В стране вулканов. Путевые заметки на Яве 1893 года. С геогр., ист. и полит. обзором Малайск. архипелага и Явы. Соч. Кн. О. А. Щербатовой. Санкт-Петербург: тип. Э. Гоппе, 1897 г.
↑Михаил Тарковский, «Жизнь и книга», — М., журнал «Октябрь», №9 за 2002 г.
↑В.А.Мезенцев, К. С. Абильханов. «Чудеса: Популярная энциклопедия». Том 2, книга 4. — Алма-Ата: Главная редакция Казахской советской энциклопедии, 1991 г.
↑Тигран Оганесян. «На Luhman 16B облачно с прояснениями». — М.: «Эксперт». № 7 (886), 2014 г.
↑А. М. Городницкий. Тайны и мифы науки. В поисках истины. — М.: Эксмо, Яуза, 2014 г.
↑Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений в 14 томах. Том 11. — М.: Изд-во Академии Наук СССР, 1952 г.
↑И.А. Гончаров. Фрегат «Паллада». — Л.: «Наука», 1986 г.
↑Решетников Ф. М. Между людьми. Повести, рассказы и очерки. — М.: «Современник», 1995 г.
↑А. П. Чехов. Сочинения в 18 томах // Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1977. — Том 7. [Рассказы. Повести], 1888—1891. — С. 170.
↑Панаева А.Я. «Воспоминания». — М.: Захаров, 2002 г.
↑Ф. Сологуб. «Тяжёлые сны». ― Л.: Художественная литература, 1990 г.
↑Дорошевич В. М., Собрание сочинений. Том III. Крымские рассказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905 год — стр.6.
↑Шмелёв И.С. «Солнце мёртвых». Москва, «Согласие», 2000 г.
↑Константин Большаков, Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова. Роман. Стихотворения. — М.: Художественная литература, 1991 г.
↑Чуковский Н. К. О том, что видел: Воспоминания. Письма. — Москва, Молодая гвардия, 2005 г.
↑Б. А. Крамаренко Плавни (роман). — Ростов на Дону : Ростовск. обл. кн-во, 1940 г.
↑И.А.Ефремов. «Нимб дракона». ― М.: Молодая Гвардия, 1992 г.
↑Иван Ефремов, «Алмазная труба». — М.: Детгиз, 1954 г.
↑Игнатьев А. А., «Пятьдесят лет в строю» (книга первая). — Москва: Воениздат, 1986.
↑Ю. В. Трифонов. «Утоление жажды». — М.: «Советский писатель», 1970 г.
↑Николай Дубов. «Мальчик у моря». — М.: Детская литература, 1966 г.
↑А. Т. Твардовский, Рабочие тетради 60-х годов. ― М.: «Знамя», № 8-10, 2003 г.
.svg){kind=logo}
