Перейти к содержанию

Матрёнин двор

Материал из Викицитатника

«Матрёнин двор» — дебютный рассказ Александра Солженицына. Написан в 1959 году, впервые издан в январе 1963 вместе со «Случаем на станции Кречетовка». Авторское название — «Не стоит село без праведника», было изменено по требованию редакции во избежание цензурных препятствий, по этой же причине изменено время действия на 1953 год.

Цитаты

[править]
  •  

На сто восемьдесят четвёртом километре от Москвы по ветке, что идёт к Мурому и Казани, ещё с добрых полгода после того все поезда замедляли свой ход почти как бы до ощупи. Пассажиры льнули к стёклам, выходили в тамбур: чинят пути, что ли? из графика вышел?
Нет. Пройдя переезд, поезд опять набирал скорость, пассажиры усаживались.
Только машинисты знали и помнили, отчего это всё.
Да я.

  •  

Летом 1956 года из пыльной горячей пустыни я возвращался наугад — просто в Россию. Ни в одной точке её никто меня не ждал и не звал, потому что я задержался с возвратом годиков на десять.

  •  

Торфопродукт? Ах, Тургенев не знал, что можно по-русски составить такое!

  •  

Я только потом узнал, что год за годом, многие годы, ниоткуда не зарабатывала Матрёна Васильевна ни рубля. Потому что пенсии ей не платили. Родные ей помогали мало. А в колхозе она работала не за деньги — за палочки. За палочки трудодней в замусленной книжке учётчика.

  •  

Кроме Матрёны и меня жили в избе ещё: кошка, мыши и тараканы.
Кошка была немолода, а главное — колченога. <…>
Но не потому были мыши в избе, что колченогая кошка с ними не справлялась: она как молния за ними прыгала в угол и выносила в зубах. А <…> из-за того, что кто-то когда-то, ещё по хорошей жизни, оклеил Матрёнину избу рифлёными зеленоватыми обоями, да не просто в слой, а в пять слоёв. Друг с другом обои склеились хорошо, от стены же во многих местах отстали — и получилась как бы внутренняя шкура на избе. Между брёвнами избы и обойной шкурой мыши и проделали себе ходы и нагло шуршали, бегая по ним даже и под потолком. Кошка сердито смотрела вслед их шуршанью, а достать не могла.
Иногда ела кошка и тараканов, но от них ей становилось нехорошо. Единственное, что тараканы уважали, это черту перегородки, отделявшей устье русской печи и кухоньку от чистой избы. В чистую избу они не переползали. Зато в кухоньке по ночам кишели <…>.
По ночам, когда Матрёна уже спала, а я занимался за столом, — редкое быстрое шуршание мышей под обоями покрывалось слитным, единым, непрерывным, как далёкий шум океана, шорохом тараканов за перегородкой.

  •  

Что́ на завтрак, она не объявляла, да это и догадаться было легко: карто́вь необлупленная, или суп картонный (так выговаривали все в деревне), или каша ячневая (другой крупы в тот год нельзя было купить в Торфопродукте, да и ячневую-то с бою — как самой дешёвой ею откармливали свиней и мешками брали). <…>
Я покорно съедал все наваренное мне, терпеливо откладывал в сторону, если попадалось что неурядное: волос ли, торфа кусочек, тараканья ножка.

  •  

Наворочено было много несправедливостей с Матрёной: она была больна, но не считалась инвалидом; она четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе — не полагалось ей пенсии за себя, а добиваться можно было только за мужа, то есть за утерю кормильца. Но мужа не было уже пятнадцать лет, с начала войны, и нелегко было теперь добыть те справки с разных мест о его сташе и сколько он там получал. Хлопоты были — добыть эти справки; и чтоб написали всё же, что получал он в месяц хоть рублей триста; и справку заверить, что живёт она одна и никто ей не помогает; и с года она какого; и потом всё это носить в собес; и перенашивать, исправляя, что сделано не так; и ещё носить. И узнавать — дадут ли пенсию.
Хлопоты эти были тем затруднены, что собес от Тальнова был в двадцати километрах к востоку, сельский совет — в десяти километрах к западу, а поселковый — к северу, час ходьбы. Из канцеярии в канцелярию и гоняли её два месяца — то за точкой, то за запятой. Каждая проходка — день. Сходит в сельсовет, а секретаря сегодня нет, просто так вот нет, как это бывает в сёлах. Завтра, значит, опять иди. Теперь секретарь есть, да печати у него нет. Третий день опять иди. А четвёртый день иди потому, что сослепу они не на той бумажке расписались…

  •  

Что ж, воровали раньше лес у барина, теперь тянули торф у треста.

  •  

Как лошадей не стало, так чего на себе не припрёшь, того и в дому и нет.

  •  

… широкие чёрные брови мостами были брошены друг другу навстречу.

  •  

Вызвать на дом врача из поселкового медпункта было в Тальнове в диво, как-то неприлично перед соседями — мол, барыня. Вызывали однажды, та приехала злая очень, велела Матрёне, как отлежится, приходить на медпункт самой. Матрёна ходила против воли, брали анализы, посылали в районную больницу — да так и заглохло.

  •  

Только грехов у неё было меньше, чем у её колченогой кошки. Та — мышей душила…

  •  

… прошёл в кухоньку. Самогонный смрад ударил в меня. Это было застывшее побоище — сгруженных табуреток и скамьи, пустых лежачих бутылок и одной неоконченной, стаканов, недоеденной селёдки, лука и раскромсанного сала.
Всё было мертво. И только тараканы спокойно ползали по полю битвы.

  •  

Тут узнал я, что плач над покойной не просто есть плач, а своего рода политика. Слетелись три сестры Матрёны, захватили избу, козу и печь, заперли сундук её на замок, из подкладки пальто
выпотрошили двести похоронных рублей, приходящим всем втолковывали, что они одни были Матрёне близкие.

  •  

Но и сама эта старуха, намного старше здесь всех старух и как будто даже Матрёне чужая вовсе, погодя некоторое время тоже плакала:
— Ох ты, моя болезная! Ох ты, моя Васильевна! Ох, надоело мне вас провожать!

  •  

Не гналась <Матрёна> за обзаводом… Не выбивалась, чтобы купить вещи и потом беречь их больше своей жизни. Не гналась за нарядами. За одеждой, приукрашивающей уродов и злодеев.
Не понятая и брошенная даже мужем своим, схоронившая шесть детей, но не нрав свой общительный, чужая сёстрам, золовкам, смешная, по-глупому работающая на других бесплатно, — она не скопила имущества к смерти.

  •  

Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село.
Ни город.
Ни вся земля наша. — конец

О рассказе

[править]
  •  

… главное обсуждение «Матрёны» уже состоялось между ними двумя, дома, втихую, что на этот раз второй Саша уже одолел первого. Одолел редактора, но не мог заглушить чувства в поэте. И Твардовский, обречённый отказать мне, мучился и для того и кликал второго Сашу за стол ничего не решающего обсуждения, чтоб тот помог разобраться в его собственном смятении и объяснить мне, почему рассказ о Матрёне ни в коем, ни в коем случае не может быть напечатан. (Как будто я им это предлагал! Я принёс рассказ, чтоб только откупиться от расспросов). <…>
Говорил так: «Уж до такой степени у вас деревня с непарадной стороны — ну, хоть бы один заходик с парадной… Все вокруг — дегенераты, вурдалаки, — а ведь из каких-то же деревень и генералы выходят, и директора заводов, и потом сюда в отпуск приезжают». <…> То находил он «слишком христианским» отношение повествователя к жизни. <…> И хвалил мой рассказ за сходство с моральной прозой Толстого. И упрекал, что он «художественно пожиже», чем «Иван Денисович». (Ведь если художественно пожиже, так вот почему и можно не печатать…)

  — Александр Солженицын, «Бодался телёнок с дубом», 1967
  •  

… перечитал <…> «Праведницу». Боже мой, писатель. Никаких шуток. Писатель, единственно озабоченный выражением того, что у него лежит «на базе» ума и сердца. Ни тени стремления «попасть в яблочко», потрафить, облегчить задачу редактора или критика, — как хочешь, так и выворачивайся, а я со своего не сойду. Разве что только дальше могу пойти.[1]

  Александр Твардовский, рабочая тетрадь, 18 ноября 1962
  •  

… тут уже виден великий художник, человечный, возвращающий нам родной язык, любящий Россию, как Блоком сказано, смертельно оскорблённой любовью.[2]

  Лидия Чуковская, дневник, 5 декабря 1962
  •  

Воспевайте Матрёну и подобных ей сколько вам угодно, только не связывайте свои мадригалы с идеями XX партийного съезда и демократизацией нашей жизни и литературы.[3][4]

  Григорий Бровман, «Образ современника»
  •  

… до всей этой деревенской прозы был написан, в качестве основополагающей вещи, четверть века назад (<…> четверть века прошло, а ничего не сдвинулось), рассказ Солженицына «Матрёнин двор». После «Матрёнина двора» повторять тот же вариант в бесчисленных образцах <…> бессмысленно.

  Андрей Синявский, «Золотой шнурок», 1987
  •  

Удивительно, как могли напечатать… Это пострашнее «Ивана Денисовича»… Там можно всё на культ личности спихнуть, а тут… Ведь это у него не Матрёна, а вся русская деревня под паровоз попала и вдребезги… Мелочи тоже удивительные… <…> Вы заметили: у него скамьи и табуретки бывают то живые, то мертвые…[6]

  Анна Ахматова, слова Л. Чуковской 20 января
  •  

Нашлись люди, которые поспешили расставить вехи не вдоль широкой столбовой дороги развития советской литературы, а вдоль извилистой тропинки, ведущей в гиблое болото формализма, субъективизма, худосочного схематизма. <…>
Они искажают нашу действительность, нарочито выпячивая её теневые негативные стороны.
<…> один любитель литературы, защищая «Матрёнин двор», воскликнул: «Но ведь это правда. Солженицын написал то, что видел».
<…> я тоже уверен, что Солженицын видел всё это. Но всё ли увиденное есть правда? И всякая ли правда является правдой жизни?[7][4]

  Константин Лагунов, «Вехи в пути»
  •  

Когда я прочитал «Два рассказа», я понял, что у Льва Толстого и Чехова есть достойный продолжатель.

  Корней Чуковский, письмо Солженицыну 12 марта
  •  

… описывать плохое, тёмное и грязное значительно легче, чем воспевать хорошее, светлое и чистое. <…> Всегда легче очернять, нежели обелять, <…> нежели строить и утверждать новое. Чего проще взять, скажем, старуху Матрёну <…> и нарисовать её жизнь сплошь чёрными красками, и представить дело так, будто тут всему вина колхозный строй. Не видеть тех удивительных перемен, которые произошли в деревне благодаря колхозному строю, значит быть человеком слепым, значит обижать колхозников и колхозниц…[8][4]

  Семён Бабаевский, «Партия и литература»
  •  

Под предлогом борьбы против последствий культа личности и догматизма некоторые литераторы, кинематографисты, художники стали как-то «стесняться» говорить о высоких идеях, о коммунизме. Жонглируя высоким понятием «жизненная правда», извращая это понятие, они населяют свои произведения людьми, стоящими в стороне от больших общественных интересов, погруженными в узкий мирок обывательских проблем. <…>
Вред подобных произведений для воспитания молодёжи очевиден. Подростку, не имеющему жизненного опыта, трудно критически разобраться в таких ущербных персонажах, тем более, что школа приучает его видеть в писателях авторитетных наставников. Вот и приходится нашим педагогам воевать с дурным влиянием некоторых книг, предназначенных для молодёжи. Зато буржуазная пропаганда охотно берёт такие произведения на вооружение, широко переводит и рекламирует их. <…> от этих произведений несёт таким пессимизмом, затхлостью, безысходностью, что у человека непосвящённого, не знающего нашей жизни, могут, чего доброго, мозги стать набекрень.[9][4]

  Сергей Павлов, «Творчество молодых — служению великим идеалам!»
  •  

В рассказе получилось как-то так, что вообще уклад деревенской жизни направлен к тому, чтобы причинять праведнице Матрёне страдания и в конце концов привести её к гибели. <…>
И вот, хотел того или не хотел А. Солженицын, но, усугубив страдания своей героини, он создал образ безропотной «Матрёны-великомученицы», который вполне естественно вписался бы в бунинаскую «Деревню» с её беспросветностью бессмысленного и скудного бытия. Да и в самой сегодняшней деревне писатель как бы не заметил черт нового времени.
Думается мне, что тут дело в позиции автора — куда глядеть и что видеть. И очень жаль, что именно талантливый человек выбрал такую точку зрения, которая ограничила его кругозор старым забором Матрёниного двора. Выгляни он за этот забор, и в каких-нибудь двадцати километрах от Тальнова увидел бы колхоз «Большевик» и мог бы показать нам праведников нового века — людей, вдохновенно преображающих землю, утверждающих новые коммунистические отношения в общественной жизни.[10][4]

  Виктор Полторацкий, «Матрёнин двор и его окрестности»
  •  

Как же здесь узок угол авторского зрения, как тесны рамки показанной в рассказе жизни! Низкий «потолок» у этого рассказа, над ним не видно неба, света нашей жизни. Живёт Матрёна — страдалица, праведница. А вокруг неё почти одни духовные уроды, хищные стяжатели — люди, на которых словно бы никак не отразилось время, отмывшее многие крестьянские души от скверны мелкособственнических инстинктов.
<…> жизненная правда обужена до житейского случая. И нельзя согласиться с писателем, что тип народного праведника, который он поэтизирует в образе Матрёны, есть основа и опора всей земли нашей. Самый тип этот, если он и дожил до пятидесятых годов, есть не что иное, как анахронизм. И советская деревня, советская земля стоит и держится не на праведниках-страдальцах, а на активных творцах, на людях, способных, возделывая почву, переделывать мир.[11][4]

  Александр Дымшиц, «Рассказы о рассказах, заметки о повестях»
  •  

Вот и ходит любитель отбросов вокруг да около мусорной кучи, трепещущими ноздрями обоняет её зловоние, со всех сторон наводит на неё фотообъектив. А попробуй сказать ему, что неправильно, мол, господин хороший, жизнь нашу изображаешь, — крику не оберёшься:
— Как неправильно? Фотография не соврёт!
<…> некоторые наши писатели, посвящающие своё перо аграрной тематике <…> стали за последнее время разительно напоминать заморских любителей нашего мусора.[12][4]агроном колхоза им. ХVIII партсъезда Гатчинского р-на Ленинградской обл.

  — В. Колесов, «Действительно, вокруг да около» (письмо в редакцию)
  •  

Беда рассказа усугубляется ещё и тем, что трудная, безрадостная, без всякого просвета жизнь не встречает никакого противодействия со стороны героини. И эта пассивность, покорность судьбе, неумение да и нежелание постоять за себя, за свои права овевается ореолом праведничества, возводится в ранг человеческой доблести. <…> Такая философия решительно расходится не только со смыслом всей жизни нашей, но и с героическими традициями русской литературы, видящей духовную красоту человека из народа отнюдь не в рабской покорности судьбе.[13][4]

  — редакционная статья «С партией, за коммунизм!»
  •  

Гибель солженицынской Матрёны неизбежно подготавливалась всей логикой её существования, исключавшего какое бы то ни было противодействие силе использующих её «абсолютную» доброту тунеядцев. <…> идеалом было ошибочно провозглашено то, что уже вследствие своей нежизнеспособности, многократно подтвержденной общественно-историческим опытом, идеалом быть не могло.[14][4]

  Игорь Мотяшов, «Правда и „правдочка“»
  •  

… рассказ показал бессмысленность, обречённость и даже аморальность праведнической морали, несмотря на прекрасные душевные качества самой Матрёны. И не желание подражать ей вызывает великолепно написанный образ старой крестьянки, а мысли довольно мрачные. Сколько зла на планете творится послушными руками таких вот праведников![15][5][4]

  Леонид Жуховицкий
  •  

Рассказ вызывает чувство боли, протеста против той несправедливости, что обеднила духовный мир Матрёны и в конце концов раздавила её. Он учит гневу, а не смирению. <…>
Да если уж говорить о деревне тех лет, то всё правда у Солженицына! <…> Если бы деревня была не такова, то что же в ней понадобилось бы исправлять?[16][4]

  — В. Труфанова, «Политик, гражданин, художник»
  •  

… никчемные доводы сторонников мутного взгляда на действительность, тех, кто ищет ответы на свои вечные сомнения в кофейной гуще «Матрёниных дворов». Нечего заниматься гаданиями, когда вокруг блещет искромётная жизнь, бурлит энергия, и конфликты, естественно возникающие, <…> взбуравлены в водовороте действительных, а не измышлённых событий и, в конце концов, разрешаются в броске вперёд, а не в топтании на месте, в унылом самораскапывании.[17][4]

  Аркадий Первенцев, «Высокая миссия литературы»

Примечания

[править]
  1. Александр Твардовский. Рабочие тетради 60-х годов. Публикация В. А. и О. А. Твардовских // Знамя. — 2000. — № 7. — С. 139.
  2. Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. — М.: Согласие, 1997. — С. 560.
  3. Наш современник. — 1965. — № 1. — С. 111.
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Слово пробивает себе дорогу: Сб. статей и документов об А. И. Солженицыне. 1962–1974 / Сост. В. И. Глоцер, Е. Ц. Чуковская. — М.: Русский путь, 1998. — С. 125-154. — 2000 экз. — (первый вариант 1969 г. был самиздатом)
  5. 1 2 Новый мир. — 1966. — № 8. — С. 219-233.
  6. Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3.
  7. Тюменская правда. — 1963. — 17 марта.
  8. Советская Кубань (Краснодар). — 1963. — 19 марта.
  9. Комсомольская правда. — 1963. — 22 марта.
  10. Известия. — 1963. — 29 марта.
  11. Огонек. — 1963. — № 13. — С. 30.
  12. Советская Россия. — 1963. — 13 апреля.
  13. Дон. — 1963. — № 5. — С. 163.
  14. Литературная газета. — 1963. — 4 июля.
  15. Литературная Россия. — 1964. — 1 января.
  16. Литературная Россия. — 1964. — 31 января.
  17. Советская Кубань. — 1964. — 7 июня.

Источник

[править]