Мемуары Джорджа Байрона
Джордж Байрон с 1818 по 1821 год писал мемуары (англ. Memoir, Memoranda), которые называл также «Жизнью» (Life), переданные в нескольких посылках Томасу Муру для посмертной публикации. Но тот, заботясь о его репутации, после обсуждений и споров со знакомыми поэта и представителями его бывшей жены, позволил сжечь рукопись 17 мая 1824 года, всего через месяц после кончины Байрона[1]. Эта новость вызвала общественный резонанс, а за полтора века издали несколько подделок и художественных реконструкций. Мур через 6 лет подготовил к публикации часть дневников и писем Байрона[2], пересказав в биографических заметках приемлемые по своему мнению места мемуаров о его юности[3].
Цитаты
[править]Однажды утром я проснулся и увидел себя знаменитым.[4] — по поводу успеха двух первых песен поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда», опубликованных 10 марта 1812[4] | |
I awoke one morning and found myself famous. |
Цитаты о мемуарах
[править]Он довёл своё жизнеописание до настоящего времени и отдал Муру с правом продать за наибольшую цену, какую тот сумеет выручить, при условии, что оно будет опубликовано после его смерти. — Мур продал его Мюррею за две тысячи фунтов. | |
He has finished his Life up to the present time, and given it to Moore, with liberty for Moore to sell it at the best price he can get, with condition that the bookseller shall publish it after his death. Moore has sold it to Murray for two thousand pounds. | |
| — Перси Шелли, письмо Мэри Шелли 10 августа 1821 |
Все мемуары годились только для борделя и в случае публикации обрекали бы лорда Б. на вечный позор. — по словам Хобхауса в дневнике, он прочёл рукопись по просьбе Мюррея и ответил так, хотя придерживался того же мнения даже о «Дон Жуане»[5] | |
The whole Memoirs were fit only for a brothel and would damn Lord B. to everlasting infamy if published.[5] | |
| — Уильям Гиффорд |
Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? чорт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлечённый восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо[К 1] — а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с Гением. Поступок Мура лучше его Лалла-Рук (в его поэтическом отношеньи). Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. | |
| — Александр Пушкин, письмо Петру Вяземскому 2-й половины ноября 1825 |
…три или четыре страницы были слишком грубыми и нескромными для публикации, <…> остальные, за редким исключением, содержали мало следов гения лорда Байрона и никаких интересных подробностей его жизни. Его ранняя юность в Греции и чувствительность к окружающим сценам, когда он отдыхал на скале в Пирее после купаний, были поразительно описаны. Но в целом мир не проиграл от жертвы, принесённой воспоминаниями этого великого поэта. | |
… three or four pages of it were too gross and indelicate for publication; <…> the rest, with few exceptions, contained little traces of Lord Byron's genius, and no interesting details of his life. His early youth in Greece, and his sensibility to the scenes around him, when resting on a rock in the swimming excursions he took from the Piraeus, were strikingly described. But, on the whole, the world is no loser by the sacrifice made of the Memoirs of this great poet.[6] | |
| — Джон Рассел, воспоминания |
… в этой наглядной иллюстрации к Ярмарке Тщеславия вы обнаружите нравственность кардинала Ришелье и изящество боксёра Сэма-Голландца.[К 2] | |
… in which popular illustration of Vanity Fair, you have the morals of Richelieu and the elegance of Dutch Sam. | |
| — Уильям Теккерей, «Ярмарка тщеславия», 1848 |
Странно, что Байрон, склонный никому на свете не доверять, не испытывал ни малейших тревог относительно судьбы своих мемуаров и был рад, что Мур отослал их Мюррею, ему казалось, что тем самым обеспечена их публикация. Он считал делом своей чести, чтобы истина, которую невозможно сделать достоянием публики, пока он жил, стала известна всем по его смерти. Тщеславие Мура, гордящегося близким знакомством с лордами и леди, о чём он спешил сообщить первому встречному, для Байрона не было тайной, как и то, что этот поэт ставил высшей целью своей жизни наслаждение любой ценою.[8] | |
It is strange that Byron, though professing to distrust everybody, should have had no misgiving as to the fate of his memoirs; he was glad Moore sold them to Murray, as he thought that ensured publication. He considered it indispensable to his honour that the truths he could not divulge during his life should be known at his death. He knew Moore prided himself on his intimacy with lords and ladies, for he was always talking of them, and that the chief aim and object of that Poet’s whole life was pleasure at any price.[7] | |
| — Эдвард Трелони, «Воспоминания о последних днях Шелли и Байрона» |
Джордж Байрон
[править]Три месяца назад я виделся с Муром и отдал ему на хранение пространные автобиографические записки, доведённые до лета 1816 года; я писал их с тех пор, как покинул Англию. Они должны быть изданы только после моей смерти — это именно «Мемуары», а не «исповедь». События и страсти, имевшие в моей жизни наиболее важное и решающее значение, я опустил, чтобы не компрометировать других лиц. Но часть, касающаяся вас, написана подробно — и я хотел бы, чтобы вы отметили то место или места, которые, по вашему мнению, не соответствуют истине[К 3]. <…> Я не хочу, чтобы потомство читало слова, которые мы не сможем ни доказать, ни опровергнуть, вставши для этого из могилы… | |
| — письмо леди Байрон 31 декабря 1819 |
Я не стану возражать, более того, стану приветствовать, если этот единственный правленый экземпляр будет передан на хранение в надёжные руки, на случай, если что непредвиденное случится с героем рукописи; ибо, ты ведь знаешь, кроме этого экземпляра, у меня ничего нет, я даже никогда не перечитывал, вообще никогда не читал того, что написано; одно могу сказать, писал я это, преисполненный желания создать «искреннее и честное» описание, но только — клянусь богом! — отнюдь не беспристрастное. Покуда я способен чувствовать, о беспристрастии и речи быть не может. Но хочу, чтобы любой из близких мне людей смог поспорить, поправить меня. | |
| — письмо Т. Муру 13 июля 1820 |
Я не знаю, как живут другие, но не могу себе представить ничего более странного, чем моя жизнь бывала в молодости. Я написал свои воспоминания, но опустил при этом всё действительно важное и значительное, из уважения к мёртвым, к живым и к тем, кому суждено быть и тем и другим. | |
I do not know what other men’s lives have been, but I cannot conceive anything more strange than some of the earlier parts of mine. I have written my memoirs but, omitted all the really consequential and important parts, from deference to the dead, to the living, and to those who must be both. | |
| — «Разрозненные мысли» (74), октябрь 1821 |
Говорят, что в своих писаниях я рассказываю об одном себе, но пусть укажут хоть какое-то событие моей жизни, о котором повествует стихотворение, хоть одну собственную мою мысль, запечатлевшуюся в нём, — я ведь редко пишу то, что на самом деле думаю. Всё написанное обо мне сплошной вздор, и в этом ещё убедятся, прочитав после моей смерти записки, которые будут напечатаны, ибо в них-то и содержится правда. <…> Что до моей женитьбы, <…> мне нужны были деньги. Это был эксперимент, который не удался. <…> Я сказал Мюррею, что леди Байрон должна иметь возможность познакомиться с записками, коли на то будет её желание, и предоставил ей право добавлять, опускать и пояснять, как ей представится необходимым, либо прямо сейчас в рукописи, либо перед тем, как печатать.[8] | |
People say that I have told my own story in my writings: I defy them to point out a single act of my life by my poems, or of my thoughts, for I seldom write what I think. All that has been published about me is sheer nonsense, as will be seen at my death, when my real life is published: everything in that is true. <…> As to my marriage, <…> I wanted money. It was an experiment, and proved a failure. <…> I told Murray Lady Byron was to read the MS. if she wished it, and requested she would add, omit, or make any comments she pleased, now, or when it was going through the press.[7] | |
| — слова Эдварду Трелони в конце июля 1823 |
Комментарии
[править]- ↑ После издания «Исповеди».
- ↑ Фраза исключена со 2-го издания романа. Возможно, подразумевались поддельные мемуары.
- ↑ Она отказалась[1].
Примечания
[править]- ↑ 1 2 А. А. Елистратова. Дневники и письма // Байрон. Дневники. Письма. — М.: Изд-во Академии наук СССР, 1963. — С. 342-3. — (Литературные памятники).
- ↑ Letters and Journals of Lord Byron: With Notices of His Life, ed. by T. Moore. 2 Vols. London, John Murray, 1830.
- ↑ Ethel Colburn Mayne, Byron [1924]. New York: Barnes & Noble, 1969, pp. 66, 448.
- ↑ 1 2 Байрон, Джордж Гордон // Цитаты из всемирной истории. От древности до наших дней. Справочник / составитель К. В. Душенко. — М.: Эксмо, 2006.
- ↑ 1 2 D. L. Moore, The Late Lord Byron: Posthumous Dramas. Philadelphia: J. B. Lippincott, 1961, p. 28-29.
- ↑ Peter Cochran, The Burning of Byron's Memoirs: New and Unpublished Essays and Papers. Newcastle upon Tyne: Cambridge Scholars. 2014, p. 16.
- ↑ 1 2 E. J. Trelawny, Recollections of the Last Days of Shelley and Byron. London, Edward Moxon, 1858, Ch. XVIII.
- ↑ 1 2 «Правда всякой выдумки странней…» / Пер. А. Бураковской, А. М. Зверева (с некоторыми уточнениями) // Джордж Гордон Байрон. На перепутьях бытия. Письма. Воспоминания. Отклики / сост. и комментарии А. М. Зверева. — М.: Прогресс, 1989. — С. 302.