Мишель Синягин

«Мишель Синягин» — сатирическая повесть Михаила Зощенко, впервые опубликованная в декабре 1930 года под заглавием «Воспоминания о М. П. Синягине», вскоре сделанным подзаголовком. Вероятно, написана под впечатлением от встреч с А. И. Тиняковым, описанных позже в «Перед восходом солнца». Для «Избранных повестей» 1936 года автор внёс более 60 изменений в обычных для себя в те годы направлениях психологической детализации, упрощения, снижения самобытности сказа. Эта редакция перепечатывалась далее в СССР, в том числе, в версии сборника «Уважаемые граждане» 1940 года. Здесь большей частью цитируется первоначальный вариант.

Цитаты

	Автор хотел назвать эту книгу иначе, как-нибудь, например: «У жизни в лапах» или «Жизнь начинается послезавтра». Но и для этого у него не хватило уверенности и нахальства. К тому же, эти заглавия, вероятно, уже были в литературном обиходе, а для нового заглавия у автора не нашлось особого остроумия и изобретательности.
	— предисловие, 3 сентября

Сердечно признавая всё величие нашего времени, автор, тем не менее, не в силах дать соответствующее произведение, полностью рисующее нашу эпоху. Может быть, автор растратил свои мозги на мелкие повседневные мещанские дела, на разные личные огорчения и заботы, но только ему не по силам такое обширное произведение, которое сколько-нибудь заинтересует будущих уважаемых читателей. Нет, уж лучше закрыть глаза на будущее и не думать о новых грядущих поколениях. Лучше уж писать для наших испытанных читателей. Но тут опять являются сомнения, и перо валится из рук. В настоящее время, когда самая острая, нужная и даже необходимая тема — это колхоз, или там, скажем, отсутствие тары, или устройство силосов, — возможно, что просто нетактично писать так себе, вообще, о переживаниях людей, которые, в сущности говоря, даже и не играют роли в сложном механизме наших дней. Читатель может просто обругать автора свиньёй. — 1

Автор извиняется, если он чего-нибудь лишнее сболтнул, не идущее к делу. Уж очень все такие нужные моменты и вопросы, требующие немедленного разрешения. — 1

Революция сбила этого человека с позиции. Но тут, как бы сказать, во все времена возможна и вероятна такая жизнь. <…> Вот у автора был сосед по комнате. Бывший учитель рисования. Он спился. И влачил жалкую и неподобающую жизнь. Так этот учитель всегда любил говорить: — Меня, — говорит, — не революция подпилила. Если б и не было революции, я бы всё равно спился или бы проворовался, или бы меня на войне подстрелили, или бы в плену морду свернули на сторону. Я, — говорит, — заранее знал, на что иду и какая мне жизнь предстоит. И это были золотые слова. — 1

Говорят, люди двести лет назад чулки-то только стали впервые носить. Так что всё в порядке. Хорошая жизнь приближается. — 1

Михаил Поликарпович Синягин родился в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году <…>. Но поскольку автор был моложе М. П. Синягина лет на десять, то ничего такого путного автор и не может сказать об его молодых годах, вплоть до тысяча девятьсот шестнадцатого года.

Автор <…> незнаком с разными научными теориями и течениями, так что не берётся в этом смысле отыскивать причины и следствия. Но, грубо рассуждая, можно, конечно, кое до чего докопаться. Если, предположим, в одной семье три сына. И если, предположим, одного сына обучать, кормить бутербродами с маслом, давать какао, мыть ежедневно в ванне и бриолином голову причёсывать, а другим братьям давать пустяки и урезывать их во всех ихних потребностях, то первый сын очень свободно может далеко шагнуть и в своём образовании, и в своих душевных качествах. Он и стишки начнёт загибать, и перед воробушками умиляться, и говорить о разных возвышенных предметах. Вот автор недавно был в Эрмитаже. Глядел скифский отдел. И там есть одна такая замечательная, прочная ваза. И лет ей, говорят, этой вазе, чего-то такое, если не врут, больше как две тысячи. <…> Неизвестно, собственно, для чего её скифы изготовили. Может, там для молока или полевые цветы туда ставить, чтоб скифский король нюхал. <…> Так вот, на этой вазе автор вдруг увидел рисунки — сидят скифские мужики. <…> Автор поглядел поближе — батюшки светы! Ну, прямо наши дореволюционные мужики. Ну, скажем, тысяча девятьсот тринадцатого года. Даже костюмы те же — такие широкие рубахи, подпояски. Длинные спутанные бороды. Автору даже как-то не по себе стало. Что за чёрт. Смотрит в каталог — вазе две тысячи лет. На рисунки поглядишь — лет на полторы тысячи поменьше. Либо, значит, сплошное жульничество со стороны научных работников Эрмитажа, либо такие костюмчики и лапти так и сохранились вплоть до нашей революции. <…> стало быть, за полторы тысячи лет не имелось возможности получше приодеться. Поскольку заняты были другим — работали на других. Всеми этими разговорами автор, конечно, нисколько не хочет унизить бывшую интеллигентскую прослойку, о которой шла речь. Нет, тут просто выяснить хочется, как и чего, и на чьей совести камень лежит. — 2

Конечно, эти стихи не были отмечены гениальностью, они не были даже в достаточной мере оригинальны, но свежесть чувства и бесхитростный несложный стиль делали их заметными в общем котле стихов того времени. <…> Гроза прошла, И ветки белых роз <…>. Впрочем, это стихотворение настолько хорошо написано, что есть подозрение — уж не списано ли оно откуда-нибудь начинающим поэтом. Во всяком случае, Мишель Синягин выдавал его за своё <…>. Стихотворение было разучено всей семьёй, и старые дамы ежедневно нараспев повторяли его автору. <…> Поэт отдавал внимание и женщинам, однако, находясь под сильным влиянием знаменитых поэтов того времени, он не бросал свои чувства какой-нибудь отдельной женщине. Он любил нереально какую-то неизвестную женщину, блестящую в своей красоте и таинственности. <…> Тем не менее, поэт увлёкся одной определённой девушкой, и в этом смысле его поэтический гений шёл несколько вразрез с его житейскими потребностями. Однако справедливость требует отметить, что Мишель тяготился своим земным увлечением, находя его несколько вульгарным и мелким. Его главным образом пугало, как бы его не окрутили и как бы его не заставили жениться, и тем самым не снизили бы его до простых, повседневных поступков. Мишель рассчитывал на другую, более исключительную судьбу. — 3

Они оба уходили в лес или в поле и там нараспев читали стихи или бегали взапуски, как дети, резвясь и восторгаясь солнцем и ароматом. Тем не менее, в одно прекрасное время Симочка почувствовала себя матерью, о чём и сообщила своему другу. Она любила его первым девичьим чувством и даже могла подолгу глядеть на его лицо не отрываясь. <…> вдова М. пришла к нему на квартиру и потребовала, чтоб он женился на её дочери. <…> сначала даже несколько сконфуженно и робко поведала о цели своего посещения. Скромный, мечтательный и деликатный поэт сначала также вежливо пытался возражать ей, но все слова его были малоубедительны и не доходили до сознания энергичной дамы. Вскоре вежливый тон сменился на более энергичный. Последовали жесты и даже безобразные слова и крики. Оба кричали одновременно, стараясь заглушить друг друга и тем самым морально подавить волю и энергию. Вдова М. сидела в кресле, но, разгорячившись, начала крупно шагать по комнате, двигая для большей убедительности стулья, этажерки и даже тяжёлые сундуки. Мишель, как утопающий, старался выбраться из пучины и, не сдаваясь, орал и старался даже физически оттеснять вдову в другую комнату и в прихожую. Но вдова и любящая, энергичная мать неожиданно вдруг вскочила на подоконник и торжественным голосом сказала, что вот сейчас она выпрыгнет из окна на Соборную улицу и погибнет как собака, если он не даст своего согласия на этот брак. И, раскрыв окно, она моталась на подоконнике, рискуя каждую минуту свалиться вниз. Мишель стоял ошеломлённый и, не зная что делать, то подбегал к ней, то к столу, то бросался, схватившись за голову, в коридор, чтоб позвать на помощь. <…> каждое неосторожное движение могло вызвать её падение со второго этажа. <…> И, волнуясь и умоляя прекратить выкрики, Мишель дал своё согласие на брак с Симочкой. Мадам немедленно и охотно сошла тогда с окна и тихим голосом просила его извинить за её несколько, может быть, шумное поведение, говоря при этом о своих материнских чувствах и ощущениях. Она поцеловала Мишеля в щёку и, назвав его своим сыном, всхлипнула при этом от неподдельности своих чувств. Мишель стоял как в воду опущенный, не зная что сказать и что сделать и как выпутаться из беды. Он проводил вдову до дверей и, подавленный её волей, поцеловал даже неожиданно для себя её руку и, окончательно смешавшись, попрощался до скорого свидания, лепеча какие-то отдельные слова, мало идущие к делу. — 4

… потрясение было настолько значительное и серьёзное, что ночью Мишель почувствовал сильное сердцебиение, безотчётный страх, тошноту и головокружение. Думая, что помирает, с трясущимися руками, в одних подштанниках, поэт вскочил с кровати и, хватаясь за сердце, с тоской и страхом разбудил свою мамашу и тётку, которые не были ещё посвящены в эту историю. И, ничего не объясняя, он начал лепетать о смерти и о том, что он хочет отдать свои последние распоряжения по поводу рукописей. Он, качаясь, подошёл к столу и начал вытаскивать груды рукописей, перебирая их, сортируя и указывая, что, по его мнению, следовало бы издать и что следует отложить на будущие времена. Обе немолодые дамы, <…> заламывая руки, пытались уговорить и даже силой уложить Мишеля в постель, считая нужным поставить ему компресс на сердце или смазать йодом бок и тем самым оттянуть кровь, бросившуюся в голову. Но Мишель, прося не тревожиться за свою, в сущности, ничтожную жизнь, велел лучше запоминать то, что он говорит по поводу своего литературного наследства. Разобрав рукописи, Мишель, бегая по комнате в своих подштанниках, начал диктовать тётке Марье Аркадьевне новый вариант «Лепестков и незабудок», который он не успел ещё переложить на бумагу. Плача и захлёбываясь слезами, тётка Марья, при свете свечи, марала бумагу, путая и перевирая строфы и рифмы. Лихорадочная работа несколько отвлекла Мишеля от его заболевания. <…> Мишель, неожиданно для всех, тихо заснул, прикорнув в кресле. — 5

… Мишель быстро стал собираться <…>. Молодая дама <…> не смела его удерживать, говоря, что <…> она его любит по-прежнему и несмотря ни на что, и пусть он знает, что тут, в Пскове, остаётся верный ему человек, готовый следовать за ним по пятам и в Ленинград и в ссылку. Пугаясь, как бы она не увязалась за ним в Ленинград, Мишель переводил разговор на другие темы, но молодая дама, рыдая, продолжала говорить о своей любви и самопожертвовании. Да, она ему не пара, она всегда это знала, но если когда-нибудь он будет старый, безногий, если когда-нибудь он ослепнет или будет сослан в Сибирь, — тогда он может позвать её, и она с радостью отзовётся на его приглашение. Да, она даже хотела бы для него беды и несчастья — это их уравняло бы в жизни. — 5

… Мишель вдруг успокоился и поплыл по течению, мало заботясь о том, что будет. <…> Уже все жильцы в квартире видели и знали, как обстоят дела Мишеля, и сторонились его, побаиваясь, как бы он не сел им на шею. — 9

Портной Егор Ёлкин, заходя в комнату Мишеля, пьяным голосом иной раз просил его присмотреть за своим младенцем, так как надо было портному отлучиться, а супруга невесть где бродит по случаю своей красоты и молодости. И Мишель заходил в комнату к портному и без интереса глядел, как полуголый ребёнок скользит по полу, шаля, забавляясь и поедая тараканов. Дни шли за днями, и Мишель ничего не предпринимал. Он стал иногда просить милостыню. <…> Он не замечал в себе перемены, его душа была по-прежнему спокойна, и никакого горя он более не ощущал в себе. Автору кажется, что это форменная брехня и вздор, когда многие и даже знаменитые писатели описывают разные трогательные мучения и переживания отдельных граждан, попавших в беду, или, скажем, не жалея никаких красок, сильными мазками описывают душевное состояние уличной женщины, накручивая на неё чёрт знает чего, и сами удивляются тому, чего у них получается. <…> Жизнь устроена гораздо, как бы сказать, проще, лучше и пригодней. И беллетристам от неё совершенно мало проку. Нищий перестаёт беспокоиться, как только он становится нищим. Миллионер, привыкнув к своим миллионам, также не думает о том, что он миллионер. И крыса, по мнению автора, не слишком страдает от того, что она крыса. Ну, насчёт миллионера автор, возможно, что и прихватил лишнее, <…> тем более что жизнь миллионеров проходит для автора как в тумане. Но это дела не меняет, и величественная картина нашей жизни остаётся в силе. — 9

О повести

По страницам этой повести гуляет задумчивая «благородная» личность, не имеющая никакой реальной цели в жизни и лишённая какой-либо определённой профессии. Это не человек, а пародия, собирательный тип бездельника, приобретшего этакий интеллигентский облик и в дореволюционной беллетристике выставлявшийся иногда даже как тип положительный. Это, пожалуй, самая резкая, самая издевательская из повестей Зощенко. С ней может поспорить в этом отношении разве только рассказ «Дама с цветами», где в самом отвратительном виде показана фальшь выспренних «переживаний», существующих у мещанина только для самолюбования и умиления перед самим собой.

— Михаил Слонимский, «Михаил Зощенко», 1965

	В «Мишеле Синягине» <…> [Зощенко] себя уже похоронил. Он уже доказал себе, что выживает только грубое и тупое.
	— Дмитрий Быков, «Отравленный. Михаил Зощенко», 2012