Детство — тяжёлое время в жизни человека. Однако, как это ни удивительно, из своего пионерского прошлого я бы не хотел вычеркнуть ни единой строки, хотелось бы наоборот — вписать, настолько светлые впечатления оно оставило.
Детство часто держит в своих слабых пальцах истину, которую не могут удержать взрослые люди своими мужественными руками и открытие которой составляет гордость позднейших лет.
Детство — это такой этап нашей жизни, по которому приятно ностальгировать, но который весьма и весьма тяжело проживать. По своей насыщенности и количеству открытий детство, наверное, самая серьёзная пора человеческой жизни.
Когда детство умирает, его трупы, называемые взрослыми, принимаются в общество — одно из более вежливых имён ада. Поэтому мы боимся детей, даже если любим их. Они показывают нам состояние нашего разложения.
Только детский дом, наполненный здоровым детством, знающим, что где-то на фабрике работают отец и мать, имеющим с ними связь, не лишенным ласки матери и заботы отца, только такой детский дом будет настоящим советским соцвосом, потому что в нем объединятся как воспитательные деятели и государство, и новая семья, и совершенно уже новый деятель — ребячий производственный, и образовательный, и коммунистический первичный коллектив.
Только тот, кто в детстве потерял семью, кто не унес с собою в длинную жизнь никакого запаса тепла, тот хорошо знает, как иногда холодно становится на свете, только тот поймет, как это дорого стоит — забота и ласка большого человека, человека богатого и щедрого сердцем[1].
Но еще тише было в детстве: то ли мне исполнилось пять и пуржило четыре дня, то ли исполнилось четыре, а пуржило пять дней. И все бесшумно. Тишина ― враг. Я не верю, что в молчании столько же смысла, сколько в вечности. Молчание, увы, тоже состоит из слов. А еще тишина ― это как незрячий глаз человека, которого никто не видит. Но все боятся… <...> В детстве, при наступлении внезапной тишины, я верил народу: это тихий ангел пролетает. То есть дурак рождается. Глупая примета. Учитывая число дураков, в мире должна стоять бесконечная, но внезапная тишина. Теперь уже тихих ангелов я бы просто извел.[2]