Монументальная пропаганда (Войнович)

«Монументальная пропаганда» — четвёртый роман Владимира Войновича. Впервые опубликован в марте 2000 года. Продолжает линию побочного персонажа трилогии «Жизнь <…> Ивана Чонкина» Аглаи Ревкиной. Главу «Как овдовела Аглая Ревкина» из «Замысла» (1995) автор не повторил, отсылая читателей туда.

Цитаты

Часть первая

… сверкнувшая молния, причём сверкнувшая совершенно без грома и в зимнем-то небе, и вовсе повергла присутствующих в состояние полного оторопения. Молния сверкнула, и глаза у чугунного генералиссимуса засветились жадным оранжевым пламенем. Пламя задержалось в глазницах и медленно угасало, как бы втягиваясь вовнутрь. Тут некоторых участников церемонии обуял необъяснимый страх, они невольно вспомнили о своих прегрешениях перед женой, родиной, партией и лично товарищем Сталиным, вспомнили о растратах, взятках, недоплаченных членских партийных взносах и с мыслью о возможном возмездии заворожённо застыли на месте. <…> — Да, — многозначительно отозвался секретарь обкома Кужельников, бывают ещё в некоторых районах такие необъяснимости. — И прошаркал галошами в сторону ожидавшей его «Победы», оставив участникам мероприятия возможность подумать, что бы значила его реплика и какой содержала намёк. К тому, что район не относился к числу примерных? Но при чём же здесь природные явления? Природное явление само выбирает место своего явления и к руководящим районным органам за визой не обращается. Тем не менее, высший партийный руководитель выразил недовольство, а младшие поняли, что дело идёт к кадровым переменам. — 4

Обилие поэтов — признак дикости народа. <…> он перечислил страны и части света, где люди погрязают в нищете и невежестве, иные не знают электричества и туалетной бумаги, однако имеют среди себя огромное количество акынов, ашугов, народных или придворных поэтов. — 5

Влад Распадов — 5

Партийные указания были для неё законом. К тому же обстановка пока не определилась, и в ней две любви жили ещё в полном согласии: любовь к Сталину и любовь к партии. Но теперь её толкали на поступок, который уже никак, никакими теориями она оправдать не могла. Теперь всё сказано ясно и до конца, и перед ней прямой выбор: остаться с партией или со Сталиным. Выбор невозможный, противоестественный. Сталин для неё был партией, партия была Сталиным. Партия и Сталин вместе были для неё народом, честью и совестью всей страны, её собственной совестью тоже. Резкая, прямая, оглашенная, <…> она привыкла идти напролом, но до сих пор ломилась туда, куда указывал Сталин, и это было легко и радостно. Теперь же её путеводная звезда раскололась на две половины, на два отдельных светила, и каждое звало её в свою сторону. В ту же ночь она заболела, как сама потом говорила, на нервной почве, хотя вызванная соседкой врачиха сказала, что это просто грипп. — 6

… коммунальными сооружениями в виде дощатых сарайчиков с двумя отдельными входами, двумя дверьми, часто сорванными с петель, на одной из которых было написано М, а на другой — Ж. В сарайчиках этих, естественно (молодые поколения, может, даже уже и не представляют), и на стороне М, и на стороне Ж деревянный пол украшался большими дырами, штук по двенадцать в ряд, и с кучами, наложенными вокруг и вразброс, как будто обстрел производился не в упор, а из дальнобойных орудий с недолётом и перелётом. <…> эти кучи, залитые карболкой и засыпанные извёсткой, отчего летом запах был такой, что в носу сильно щипало, а глаза слезились так, словно в них швырнули горсть табаку. Запах этот выдерживали только советские люди и мухи, зелёные, большие, размером с полворобья. В жару здесь было слишком жарко, в мороз слишком морозно, а скользко — всегда. Посетители высаживались в ряд, как стоящие на поле снопы, и с особым сочувствием вспоминаются старики, которые, страдая от артрозов, запоров и геморроя, тужились до посинения, хрипели, стонали и стенали, словно в родильном доме. Алексей Михайлович Макаров <…> говорил, что, если бы от него зависело, какой памятник поставить нашей советской эпохе, он бы поставил его не Сталину, не Ленину и не кому-то ещё, а Неизвестному Советскому Человеку, сидящему орлом на вершине высокой горы (пик Коммунизма), наложенной им же. — 7

Марксисты-ленинцы были хорошие марксисты, добрые. Они хотели установить на земле хорошую жизнь для хороших людей и плохую для плохих, но обязательно в соответствии с Мировоззрением. И поэтому плохих людей убивали, а хороших по возможности оставляли в живых. А сталинисты были по сути своей демократы — убивали всех без разбору,.. — 17

Опрыжкин — 21; фамилия

— Ленин — это, знаешь, ого, а я — это совсем другое. У Ленина мечта была, может, с километр, а у меня токо полметра, а всё ж таки мечтать кажный имеет право. — 24

… у главного входа в вокзал было вывешено на понятном иностранцам языке объявление: «TUALET NAKHODITSYA ZA UGLOM» — 27

Общее количество подлости и глупости в человечестве не увеличивается и не уменьшается, но, к счастью, не всегда бывает полностью востребовано временем. — 28

— У Ленина был мозг идеологический. <…> тип нечасто встречающийся. Не склад, не мельница, не лаборатория, а что-то вроде головного желудка. Закладывается много всяких продуктов высокого качества, все они перевариваются и превращаются в дерьмо. <…> — Но Ленин, он же ставил перед собой не простую, он ставил грандиозную цель. — Поэтому он и дурак не простой. <…> Грандиозный дурак <…> или гениальный дурак, если вам это приятней слышать. <…> Сталин как раз не дурак. Он ставил перед собой ясные ему самому цели и чётко их исполнял. — Но он при этом говорил… — Какая разница, что он говорил? <…> Важно, что он делал. А делал он всегда именно то, что хотел. — 32

Часть вторая

… Дмитрия Ивановича, прозванного Диванычем… — 1

Полковник стянул с себя фуражку с красным околышем и треснувшим козырьком, тряхнул головой, отчего перхоть легким белесым роем вспорхнула и, прежде чем просыпаться на плечи, зависла над головой Диваныча, словно блекло сияющий нимб. — 1

Произведя живого человека в кумиры, мы только таким его признаём. А как только усомнились в его божественных качествах, то сразу свергаем его в пропасть, уже даже и действительных достоинств в нём не замечая. — 7

Она прыгала, дразнила невидимого своего врага, кривила губы и высовывала язык, приговаривая: — Наш любимый… дорогой… дорогой очень… драгоценный… кукурузник, совнархозник, навозник… — 9

Хозяйка <…> предложила участковому выпить за здоровье товарища Сталина. И хотя капитан усомнился, можно ли пить за здоровье умершего, но рассудил про себя, что если подносят, то можно. И вообще, мёртвых людей можно считать здоровыми, потому что они ничем никогда не болеют. — 11

Возмущённая поведением ночных хулиганов, Ида Самойловна стала кричать на них и топать ногами. Тогда капитан Сараев вскочил и стал на неё топать ногами, как он потом объяснял, просто передразнивал её ради шутки. Она шутки не поняла и плюнула ему в лицо. Он такого оскорбления перенести не мог, тем более что был в форме и при оружии, кобура его висела на стуле. Он выхватил из кобуры револьвер и направил его на потерпевшую Бауман. — Застрелю, сука! — закричал он, но тут же, вспомнив про хозяйку, оборотился к ней: — Извиняюсь за выражение. — 12

Часть третья

В районе появился свой диссидент. Чем местные органы поначалу были очень довольны. При отсутствии диссидентов у центрального начальства могла возникнуть мысль, что и органы в этой местности не нужны. А есть диссиденты — есть и работа. Можно расширять штаты, требовать увеличения бюджета, возрастает объем работы и шансы отличиться на героическом поприще без малейшего риска для жизни. Потому что диссидент опасен идеологически, а не физически. Он не вооружён, неловок, не умеет прятаться и уходить от слежки. Поэтому, если бы не было в Долгове Шубкина, его стоило бы выдумать. Выдумывать они тоже умели,.. — 3

В конце концов Шубкин оказался в просторном кабинете, где за столом справа под портретом Дзержинского сидел человек по фамилии Муходав, хмурый, худощавый, желчный и как раз очень похожий на чекиста 20-х годов. Левый стол, под вторым портретом Дзержинского, принадлежал Коротышкину. — 3

Обычно иностранцев возили по привычным маршрутам: «Москва — Ленинград — Киев — Волгоград — Загорск», но стоило свернуть в сторону от привычных путей, как возникали непредвиденные курьезы. Индийский премьер-министр Джавахарлал Неру, которого Зоя тоже однажды сопровождала, хотел посетить почему-то город Целиноград, его сперва отговаривали, а пока отговаривали, было дано указание в авральном порядке достроить центральную гостиницу города, которую возводили уже несколько лет. Местные строительные бригады укрепили асами Мосстроя, те вылезли вон из кожи и к приезду высокого гостя успели доделать второй этаж, лестницу к нему (что не доделали, покрыли красной ковровой дорожкой) и холл, в котором стояли важные швейцары с простоватыми лицами, каждый чином не ниже майора. Стены украсили какими-то светильниками и рогами, в баре в этот день продавались никогда не виданные местными жителями разного рода напитки, а в газетном киоске всякие газеты и журналы, включая иностранные и, конечно, индийские. Чтобы создать видимость свободно покупаемой прессы и напитков, агенты КГБ подходили, покупали то и другое, но на выходе у них все это отбиралось, чтобы они сами, отведав кока-колы, не заразились потребительским духом или не подверглись идеологической обработке через газеты, которых они, впрочем, по незнанию иностранных языков прочесть не могли бы. Номер люкс для высокого гостя обставили собственной мебелью секретаря обкома, очень шикарной и без клопов. Все шло хорошо и даже немножко лучше, чем хорошо, но в гостинице ещё не было водопровода и не закончено подведение канализации. А поскольку гость был высокий и до ветру ходить бы не мог, на третьем этаже поставили две бочки, в которые воду носили с черного хода, и в одну бочку заливали холодную, а в другую горячую. Что же касается канализации, то тут обошлись совсем просто: сливная труба обрывалась в номере люкс на первом этаже, под ней стояло ведро, а у ведра дежурила уборщица тётя Сима. — 5

— … после культа личности Сталина был культ личности Хрущёва, сейчас создаётся культ личности ныне живущего Генерального секретаря, а после него будет следующий ныне живущий, а потом и так далее, а мёртвый соперник никому не нужен. Из мёртвых достаточно одного Ленина. <…> — Мне кажется, теперешнее руководство относится к Сталину с уважением, почему же… — Потому, <…>что лизать живую задницу гораздо приятнее, чем чугунную. — 5

— Опять полная луна, — сказал Брежнев недовольно. — Раньше любил полнолуние, а теперь нет. С тех пор, как американцы там высадились, просто смотреть на неё не могу. Кажется, даже вижу — они там, как тараканы, ползают. — 16

Растроганный подарком, Леонид Ильич обнял генерала, похлопал по спине, пообещал, что кинжал найдёт место на стене его дачи среди самых ценных экспонатов его оружейной коллекции. При этом он тоже обратил внимание на странную надпись: — «Друга спасёт врага паразит». Это что? Это как? Это в каком же смысле понимать? Как может спасти друга вражеский паразит? — Да вот я сам голову ломаю, Леонид Ильич, и никак не могу сообразить. — А может быть, в том смысле, что если врага кусает, допустим, клоп, враг не может выспаться и потом плохо сражается. Или вошь, она может заразить врага сыпным тифом… <…> Вот что, это кинжал грузинский, так? Возьмём его, пойдём ко мне, там найдем грузинского министра внутренних дел, спросим у него, он должен знать. <…> Министр повертел в руках кинжал и передал референту. Тот посмотрел, ногтем провёл по острию, заметил, что сталь дамасская, обратил внимание на фамилию мастера. — О-о! — сказал он. — Это настоящий <…> Отар Меладзе, известный оружейный мастер. Это, как у нас говорили, оружейный Страдивари. Услышав такое, генерал Бурдалаков подумал, что он с подарком, может быть, погорячился. Но успокоился, прикинув, что за такой подарок можно получить третью звезду на погоны. — Ха-ха, — засмеялся Брежнев, — я себя уже чувствую Ойстрахом. — Зачем Ойстрахом? — сказал министр Эдуард. — Вы наш Паганини. — Ну, уж скажешь, — стыдливо потупился вождь, но видно было, что сравнение ему понравилось. — А надпись эта что значит? — спросил он референта. — Ну, я думаю… — сказал референт и, правда, задумался. — Здесь, я думаю, не хватает одной запятой. Надо читать так: Друга спасёт — запятая врага паразит, <…> нанесёт ему, панимаете, паражение. — 16

Часть четвёртая

… поп Редиска, тогда ещё довольно молодой, но уже неопрятный, немытый, с всклокоченной бородой с навсегда засохшим в ней тараканом. Насчёт таракана — это, может быть, обман памяти, трудно себе представить, чтобы этот таракан, если даже его не вычесать, сам бы по себе никогда не слетел. Но вот мне так помнится, что он в бороде отца Редиски всегда присутствовал. — 2

— Крещаемый раб Божий Марк, признаешь ли ты, что прошлые твои веры были суть заблудительного свойства? — Признаю, батюшка, — тихо повинился крещаемый. — Отрекаешься от заблуждений? — Отрекаюсь. — Тогда, — сказал батюшка и вдруг протянул правую руку в сторону полок с ленинскими томами, и голос его зазвенел: — Вот оно, дьявольское учение, коему ты поклонялся. Проклинаешь ли ты его? — Проклинаю! — решительно ответил крещаемый. — Подуй на него и трижды плюнь на него. Шубкин проворно выпрыгнул из таза и, оставляя мокрые следы, подбежал к собранию сочинений и стал плевать на книги в красном переплете, вытаскивать их и швырять на пол, рыча, как собака. Батюшка подбежал к Шубкину и тоже стал швырять на пол книги, приговаривая: — А ты, о сатана, о дьявол, враг Господа нашего Иисуса Христа, истинного Бога нашего, заклинаю тебя, духа наглого, скверного, нечистого, вселукавого, омерзительного и чуждого, силою Иисуса Христа заклинаю: изыди из человека сего, сейчас, немедленно и навсегда и не входи в него более. — 2

… Россия — такая страна, где очень много говорят о покаянии, но редко кто может просто сказать «извините». — 14

Макаров <…> делил нашу послеоктябрьскую историю на эпохи Террора подвального (когда при Ленине расстреливали людей в подвалах ЧК), Большого Террора (при Сталине), Террора в пределах ленинских норм (при Хрущёве), Террора выборочного (при Брежневе), Террора промежуточного (при Андропове, Черненко и Горбачёве) и Террора без границ (настоящего времени). Последний террор отличается от предыдущих тем, что осуществляется уже не во имя Епэнэмэ, перестал быть централизованным и упростился. Кто попало приговаривает к смертной казни кого попало за что попало. — 16

Способность воображать себя кем-то — работа для писателя самая обыкновенная. Он может ощущать себя Эммой Бовари, Пьером Безуховым, Чичиковым, Коробочкой, а то Холстомером или Каштанкой. Ведь даже у лошади и собаки есть доступные нашему пониманию чувства и побуждения, но я не знаю ни одного сочинителя, сумевшего вжиться в роль Ленина, Сталина, Гитлера или того же Чикатило. — 19

… свой «мерседес» Валидол застраховал и освятил. Было бы странно, что тачка Валентина Юрьевича, имея Высшую защиту, все-таки взорвалась. Было бы странно, если не знать, что подложенная под «мерседес» адская машина была тоже освящена. Мосол специально носил её в церковь и был щедрее, чем Валидол. К тому же сработано было это устройство на совесть. — 19

Часть пятая

Когда она всё-таки засыпала, мелкие существа — тараканы, мыши, летучие мыши — подступали к ней, смеялись и скалили зубы. Иногда эти твари были похожи на членов Политбюро. Иногда снились члены Политбюро, похожие на этих тварей. — 1

Сидя на диване, она задремала, и опять появились маленькие не то тараканы, не то мыши, не то помесь того и другого. Они корчили рожи, скалились, смеялись, а когда Аглая спросила их, кто они, появился маленький Диваныч и сказал: «Жиды». — 3

— Демократия? — Она посмотрела на него с сомнением. — И что? И никого не сажают? — Аглая Степановна, — улыбнулся Жердык, — так это же гнилая демократия. — 3

… заметила, что в трезвой жизни есть много хорошего. Сознание прояснилось. Перестали посещать её тараканы, мыши и мелкие члены Политбюро. — 4

… лысое темя, покатое, загорелое и растресканное, как старая черепица. — 5

… уверял, что Сталин — незаконный сын генерала Пржевальского, и шутил, что Сталин — гибрид Пржевальского и лошади Пржевальского и похож на них обоих. — 5 (развитие расхожей шутки)

Он заметно хромал, и весьма интересным способом: левую ногу ставил мягко, а правой ударял, словно забивал гвоздь. — 8

… Аглая портрет свой забыла, пришлось воспользоваться казённым. На нём Сталин был в мундире со всеми орденами и в фуражке, но почему-то в облике — никакого величия. Изображенный походил не на славного генералиссимуса, а на участкового милиционера перед пенсией. — 8

… портрет печальной старушки с просьбой: «Пожалуйста, заплатите налоги». Косой дождь заливал плакат, и по лицу старушки слёзы текли живым настоящим ручьём. <…> Дождь прекратился. <…> старуха, просившая заплатить налоги, и с высыхающими слезами оставалась печальной, словно напоминала согражданам, что солнце вышло, а налоги ещё не уплачены. — 9, 10

— Короленко сказал: «Человек рождён для счастья, как птица для полёта». — Можно я переформулирую, — благодушно возразил Крыша. — Я смотрю на это проще: человек — это постоянно действующая фабрика по переработке продуктов природы в говно. — 16

В пожарных бочках вода имеет обыкновение замерзать при температуре, не опустившейся ещё до нуля. — 19

Эпилог

— Чахлые организмы живут долго. Потому что они не горят, а тлеют. — вариант трюизма

— Ещё недавно мы жили при ужасном тоталитарном режиме. У нас не было свободы. <…> И вот она пришла, но она нам не нравится. И очень многие хотят возвращения старых порядков, даже мечтают о Сталине. В чём, собственно, дело? — <…> До недавнего времени мы жили в зоопарке. У всех свои клетки. У хищников одни, у травоядных другие. Все обитатели зоопарка, естественно, мечтали о свободе и рвались из клеток вон. Теперь нам клетки открыли. Мы вышли на волю и увидели, что здесь за удовольствие побегать по травке можно заплатить своей жизнью. Здесь безусловно хорошо только хищникам, которые теперь свободны пожирать нас в ничем не ограниченных количествах. И наглядевшись на эту свободу, натерпевшись страху, мы думаем: не лучше ль вернуться в клетку, но и хищников туда же вернуть? Их всё равно будут кормить нами, но зато по норме. И поэтому мы смотрим вокруг и ищем… <…> Ну, скажем, директора зоопарка. Который наведёт порядок и всех рассадит по своим клеткам, хищников подкармливать будет, но и нам выделит сена, капусты, а иногда за хорошее поведение и морковкой побалует. <…> Но Епэнэмэ, которое он нам придумает, не будет сильно отличаться от предыдущего, потому что вообще вариантов немного. Основа его — мечта о счастье всем поровну. Как её достичь, рецепт известен: у богатых отнять, бедным раздать, чиновников наказать, врагов уничтожить. <…> Но этот кто-то, он уже на подходе. Он уже перед зеркалом репетирует жесты. <…> Он скромно одет. Во что-то полувоенное. В быту неприхотлив. К материальным ценностям равнодушен. К предметам роскоши тем более. Ростом невысок, но коренаст. <…> держится загадочно, говорит медленно, негромко, но всегда уверенно. Жесты у него скупые, но выразительные. Мужчин одним взглядом приводит в ужас, женщин в иное состояние, но импотент. — Обязательно импотент? — Обязательно. Настоящим народным кумиром может стать только человек, для которого нет никаких страстей и соблазнов, кроме безграничной власти над телами и душами. <…> Обыкновенный образ тирана. Люди такого рода большим разнообразием не отличаются.

О романе

Долгов, этот своеобразный «город N», где происходит основное действие романа, предстаёт этаким топонимическим символом, сгустком, «узлом» государства. На его фоне и дана явь, причём дана во всём богатстве своих проявлений <…>. В этом трагикомическом контексте <…> сам образ опустевшего пьедестала, с которого то ли навеки, то ли, скорее всего, временно сняли зловещий монумент, становится серьёзной метафорой, которая олицетворяет современный кризис в российском кумиротворении.

— Татьяна Бек, «Владимир Войнович и его герои», 2000