Сталинизм

Сталини́зм (по партийному псевдониму Иосифа Сталина) — политическая система, сложившаяся в СССР (а затем и в зависимых от него государствах) после окончания внутрипартийной борьбы в конце 1920-х — начале 1930-х годов и существовавшая до смерти Сталина в 1953 году. Главными признаками были: тоталитарная диктатура, массовые репрессии (см. также ГУЛАГ), цензурой, пропагандой, продвигающей культ его личности. В СССР после начала хрущёвской оттепели «сталинизм» именовали «периодом (годами и т.п.) культа личности Сталина» или просто «культом личности», в сам термин официально считался изобретением западной пропаганды.

Обобщения

	Нынешний русский режим почти наверняка отнесётся враждебно к любой революции на Западе.
	The present Russian régime must almost certainly be hostile to any revolution in the West.
	— Джордж Оруэлл, «Лев и единорог: социализм и английский гений», февраль 1941

… энергичен, активен и в то же время абсолютно послушен. Именно таких людей Сталин ценит более всего. Самых послушных использует он в качестве «фюреров» той или иной области научной или общественной жизни. Такие доверенные «фюреры» управляют от имени вождя и своим профессиональным авторитетом как бы подкрепляют авторитет высшей власти. <…> Эпоха, которая сожгла в тюремных тиглях тысячи рукописей, дневников, тонны личных писем и научных трудов, повелела «хранить вечно» образцы творчества своих добровольных доносчиков.

— Марк Поповский, «Дело академика Вавилова», 1980

1930-е

Десять лет назад рабочий класс, почти безоружный, разутый, раздетый, голодный, вышвырнул из своей страны богато вооружённые капиталистами Европы белые армии, вышвырнул вышвырнул войска интервентов. За тринадцать лет, работая над строительством своего государства с небольшим количеством честных, искренно преданных ему специалистов, прослоенных множеством гнусных предателей, которые отвратительно компрометируют и своих товарищей и даже самую науку, работая в атмосфере ненависти мировой буржуазии, в змеином шипении «механических граждан», которые злорадно подмечают все мелкие ошибки, недостатки, пороки, работая в условиях, о тяжести и ужасе которых он сам ещё не имеет ясного представления, — в этих адских условиях он развил совершенно изумительное напряжение подлинно революционной и чудотворной энергии. Только героическое мужество рабочих и партии, выражающей его разум — разум революционной массы, может создавать при всех данных отрицательных условиях такие подвиги, как, например, то, что по плану на 1929—30 годы рабочие должны были поднять промышленность на 22 процента, а подняли на 25 <…>! Внутри страны против нас хитрейшие враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами, поджогами, различными подлостями, — против нас всё, что отжило свои сроки, отведённые ему историей, и это даёт нам право считать себя всё ещё в состоянии гражданской войны. Отсюда следует естественный вывод: если враг не сдаётся, — его истребляют. Извне против творческой работы Союза Советов — европейский капитал. Он тоже отжил свой срок и обречён на гибель. Но он всё ещё хочет и всё ещё имеет силы сопротивляться неизбежному. Он связан с теми предателями, которые вредительствуют внутри Союза, и они, в меру своей подлости, помогают его намерениям разбойника. <…> Теперь у нас есть Красная Армия, армия бойцов, каждый из которых хорошо знает, за что он будет драться.

— Максим Горький, «Если враг не сдаётся, — его уничтожают» («…истребляют»), 1930

	… в нынешних сталинских условиях все «маленькие недостатки» нашего старого правительственного механизма развернулись в планетарном масштабе.
	— Александр Керенский, «На службе России», 1937

Надо, чтобы несколько человек исторического масштаба было бы во главе страны. Впрочем, где их взять, никого уже нет. Нужны люди, имеющие прочный опыт в международной политике. Их нет. <…> Существующее руководство РКП(б) прекрасно понимает, только не выражает открыто, кто такие люди, как Раковский, Радек, Сокольников, Кольцов… Это люди, отмеченные печатью большого таланта, и на много голов возвышаются над окружающей посредственностью нынешнего руководства… — очевидно, характеристика относится и к Сталину

— Исаак Бабель (из доноса осведомителя НКВД на него), февраль 1939

1950-е

	… нерасторжимое единство умирающей революции и нарождающейся реакции…
	— Фёдор Степун, «Пушкин и русская культура», 1952

• см. Станислав Лем, «Диалоги» (гл. VII, рассуждения о развитии плановой экономики), 1957

Ну, посудите сами: вступать на берега «Птичьего острова» и не слышать соловьиного пения! — это невыносимо для просвещённого человека. <…> К крайнему моему удивлению, я узнал, что Горный Орёл отнюдь не был родоначальником царствующей фамилии — он был всего-навсего последователем Удода. <…> скончался он в непогожую пору — одни лишь зяблики да снигири мрачно шествовали за гробом к заснеженному кладбищу. И только тогда-то, в дни «безутешного траура», освобождённые пернатые впервые почувствовали на своих головах освежающее прикосновение орлиных когтей. Нет, он тогда ещё не был страшен, этот Горный Орёл. Чувствовалось, что в его величественной птичьей голове ещё только «гнездились» смелые замыслы, в его клекоте ещё не слышно было угрожающих нот, — но орлиные очи его уже в ту пору не предвещали царству пернатых ничего доброго. И действительно — не прошло и года, как начался культурный переворот, который прежде всего коснулся области философской мысли «Птичьего острова». Уже издавна повелось в мире пернатых, что всякий, имеющий крылья, волен излагать основы своего мировоззрения в соответствии с объёмом зоба и интеллектуальности. <…> Но, как известно, чувства орлов, а тем более — горных — чрезвычайно изощрены: там, где обыкновенный пернатый слышит просто кудахтанье, горный орёл может довольно явственно различить «автономию» и «суверенитет». Потому и неудивительно, что «вскормленный дикостью владыка» первым делом основательно взялся за оппозиционно настроенных кур. Операция продолжалась два дня, в продолжение которых все центральные газеты буквально были испещрены мудрой сентенцией: «Курица не птица, баба не человек». Оппозиция была сломлена. Вместе с ней уходило в прошлое поколение великих дедов. <…> На смену им приходили полчища культурно возрождающихся воробьёв. А Горного Орла между тем мучили угрызения совести. И день, и ночь в его больном воображении звенело предсмертное куриное: «Ко-ко-ко». Временами ему казалось, что всё бескрайнее птичье царство надрывается в этом самом рыдающем «Ко-ко-ко». И Горный Орёл издал конституцию. Вся суть которой сводилась к следующему: а) все дождевые черви и насекомые, обитающие в пределах «Птичьего острова», объявляются собственностью общественной и потому неприкосновенной; б) официально господствующим и официально единственным классом провозглашаются воробьи; в) дозволяется полная свобода мнений в пределах «чик-чирик». Кудахтанье, кукареканье, соловьиное пение и пр. и пр. отвергаются как абсолютно бесклассовые. В вышеобозначенных пределах вполне укладывается миропонимание класса единственного и потому наиболее передового; г) государственным строем объявляется республика, соединённая с революционной диктатурой; последняя, как явление временно необходимое, носит исключительно семейный характер. Свежепахнущие номера конституции были распроданы в три дня. И один уже этот факт свидетельствовал о наступлении «золотого века». Но враги не дремали. Скрежетали зубами от агрессивной злости невоспитанные «заморские страусы». Страшным призраком надвигающейся катастрофы доносилось с запада ястребиное шипение. С высоты птичьего полёта можно было отчётливо разглядеть за мерцающей далью странное передвижение птичьих стай, агрессивных по самому своему темпераменту. И гроза не замедлила разразиться. «Птичий остров» облачался в мундиры. На скорую руку реорганизовывалась индустрия. — Ворроны накарркали!! — судорожно сжимал кулаки Горный Орёл. Однако перед частями мобилизованных воробьев попытался преобразиться в «канарейку радужных надежд»: — Снова злые корршуны заносят над миром освобожденных пернатых ястребиные чёррные когти! Будьте же орлами, бесстрашные соколы! <…> Прощающиеся жены попробовали затянуть популярную в то время песенку «Крови жаждет сизокрылый голубок». Но от волнения произносили только: — Кррр! Поговаривали даже, что «сражённый воробей» своей парадоксальностию несколько напоминает «жареный лёд» и «птичье молоко». Оптимизм обуял всех. <…> Шёл уже 47-ой месяц беспрерывной, тягостной войны, когда, наконец, на прилегающих к столице дорогах показались первые стайки уцелевших освободителей. <…> Не прошло и трёх лет, как пернатое население острова стало жертвой нового стихийного бедствия: Горный Орёл «погрузился в размышления». Страшны были не размышления; страшны были те интернациональные словечки, в которые он их облекал и о которых он не имел «совершенно определённого понятия». Так, он ещё с детства путал приставки «ре» и «де» в приложении к «милитаризации». Будучи уже в полном цвете лет, «коронованный любитель интернациональных эпитетов» предложил произвести поголовную перепись населения «Птичьего острова». Когда ему был, наконец, представлен довольно объёмистый «Список нашего народонаселения», — он, видимо, возмущённый отсутствием эпитета к слову «список», извлёк из головы первый пришедший на ум; к несчастью, им оказался «проскрипционный». Запахло жжёным пером, задёргались скворцы в наглухо забитых скворешниках. Специфически воробьиное «чик-чирик» уступило место интернациональному «пиф-паф». И всё-таки без особой радости восприняли воробьиные стаи весть о кончине Горного Орла.

— Венедикт Ерофеев, «Записки психопата», 1957 (?)

1960-е

Он что-то задумал. Он лишь отдохнуть прикорнул. И я обращаюсь к правительству нашему с просьбою: удвоить, утроить у этой стены караул, чтоб Сталин не встал и со Сталиным — прошлое. <…> Он, веря в великую цель, не считал, что средства должны быть достойны величия цели. Он был дальновиден. В законах борьбы умудрён, наследников многих на шаре земном он оставил. Мне чудится будто поставлен в гробу телефон. Кому-то опять сообщает свои указания Сталин. <…> Мы вынесли из мавзолея его. Но как из наследников Сталина — Сталина вынести? Иные наследники розы в отставке стригут, но втайне считают, что временна эта отставка.

— Евгений Евтушенко, «Наследники Сталина», ноябрь 1961

	О воспоминаниях Эренбурга в № 4 «Нового мира». Эренбург вознёс до небес Сталина (пусть с отрицательным знаком, но это тоже сталинизм). Эренбург подробно объясняет, что лизал задницу Сталину именно потому, что тот был богом, а не человеком. Это вреднейшая концепция, создающая всех сталинистов <…>. Самое худшее, самое вредное объяснение.
	— Варлам Шаламов, письмо Я. Д. Гродзенскому 24 мая 1965

Наивно представлять себе, что всё, что происходило в 30–40–50-х годах с двухсотмиллионным народом, можно сразу забыть по чьему-то приказу. Для этого необходимо пустить в ход громадное, сложное, дорогостоящее устройство лжи, маскировки, искажений. Но, во-первых, оно неизбежно будет давать и уже даёт — осечки, подрывающие престиж нашего государства. А во-вторых, нет более верного способа усугубить в сотню раз интерес к прошлому, чем попытаться скрыть это прошлое или исказить его, что делается, в общем, весьма бездарно. — парафраз из его речи на заседании московской писательской организации Союза писателей РСФСР 16 ноября 1966

— Вениамин Каверин, речь, не произнесённая на IV съезде писателей СССР, май 1967

Александр Солженицын

Справедливо усумниться: а есть ли такой отдельный «сталинизм»? Существовал ли он когда? Сам Сталин никогда не утверждал ни своего отдельного учения (по низкому умственному уровню он и не мог бы построить такого), ни своей отдельной политической системы. Все сегодняшние поклонники, избранники и плакальщики Сталина в нашей стране, а также последователи его в Китае гранитно стоят на том, что Сталин был верный ленинец и никогда ни в чём существенном от Ленина не отступил. И автор этих строк, в своё время попавший в тюрьму именно за ненависть к Сталину и за упрёки, что тот отступил от Ленина, сегодня должен признаться, что таких существенных отступлений не может найти, указать, доказать. <…> К Сталину отнесём кровавое насаждение коллективизации, — но расправы с тамбовским (1920-21) и сибирским (1921) крестьянскими восстаниями не были мягче, они лишь не захватывали всей страны. Сочли бы за ним усиленную искусственную индустриализацию с подавлением лёгкой промышленности, — так и это не Сталиным придумано. Разве только в одном Сталин явно отступил от Ленина (но и повторяя общий закон всех революций): в расправе над собственной партией, начиная с 1924 года и возвышаясь к 1937. Так не в этом ли решающем отличии и видят наши нынешние передовые историки тот признак, по которому «сталинизм» попадает в исключительный список античеловеческих идеологий, попадает без своей материнской? «Сталинизм» — это очень удобное понятие для тех наших «очищенных» марксистских кругов, которые силятся отличаться от официальной линии, на самом деле отличаясь от неё ничтожно. (Типичным представителем этой линии можно назвать Роя Медведева.) Для той же цели ещё важней и нужней понятие «сталинизма» западным компартиям — чтобы сбросить на него всё кровавое бремя прошлого и тем облегчить свои сегодняшние позиции. <…> Но пристальное изучение нашей новейшей истории показывает, что никакого сталинизма (ни — учения, ни — направления жизни, ни — государственной системы) не было, как справедливо утверждают официальные круги нашей страны, да и руководители Китая. Сталин был хотя и очень бездарный, но очень последовательный и верный продолжатель духа ленинского учения.

— «На возврате дыхания и сознания», 1969

Теперь, видя китайскую культурную революцию (тоже на 17-м году после окончательной победы), мы можем с большой вероятностью заподозрить тут историческую закономерность. И даже Сталин начинает казаться лишь слепой и поверхностной исполнительной силой. <…> Какой отпечаток собственный, личный он придал событиям — это унылую тупость, самодурство, самовосхваление. А в остальном он точно шёл стопой в указанную стопу.

— «Архипелаг ГУЛАГ», части 1 и 2, 1969 [1973]

Придумали такое слово «сталинизм». И оно очень пошло́. <…> Но никакого сталинизма никогда не было. Это выдумка хрущёвской группы для того, чтобы свалить на Сталина все коренные особенности, все коренные вины коммунизма. И она очень эффектно удалась. А между тем всё самое главное успел сделать Ленин до Сталина. <…> Всего-навсего-то Сталин сделал по своей недоверчивости вот что: там, где достаточно было для общего страха посадить двух человек, он сажал сто. А следующее руководство вернулось к прежней тактике. <…> Вся вина Сталина была перед своей собственной партией. Что он <…> партии не доверял.

— речь в Нью-Йорке перед представителями АФТ—КПП 9 июля 1975

1974

Сталин и в первые годы революции не всегда следовал ленинской «стопе». А уж потом он с каждым шагом уводил партию в другую сторону. Внешнее сходство в данном случае лишь маскирует очень большое внутреннее различие, в некоторых отношениях даже противоположность, и переход в эту противоположность вовсе не был закономерным, детерминированным, неизбежным. <…> даже внутри и в рамках той системы партийных, государственных и общественных отношений, которая была создана в России при Ленине, Сталин произвёл в несколько приёмов коренной переворот, сохранив лишь внешнюю оболочку так называемых ленинских норм, лишь терминологию марксизма-ленинизма. Сталинизм во многих отношениях есть отрицание и кровавое уничтожение большевизма и всех революционных сил, в определённом смысле сталинизм — это самая настоящая контрреволюция.

— Рой Медведев, «О книге Солженицына „Архипелаг ГУЛаг“», 27 января

Мы требуем: 1) Опубликовать «Архипелаг ГУЛаг» в СССР и сделать его доступным каждому соотечественнику. 2) Опубликовать архивные и иные материалы, которые дали бы полную картину деятельности ЧК, ГПУ, НКВД, МГБ. 3) Создать международный общественный трибунал по расследованию совершённых преступлений. <…> Мы заранее отвергаем попытки объявить международный сбор подписей под нашим воззванием вмешательством во внутренние дела СССР, тем более что жертвами террора явились не только граждане СССР, но и сотни тысяч граждан других стран. Правда о том, что произошло в СССР, нужна всем людям на земле.

— Андрей Сахаров, Елена Боннэр, Владимир Максимов и ещё 7 человек, «Московское обращение», 3 февраля

Теория потока «лагерной литературы», который якобы заполнял страницы наших журналов, выдумана. Практически, было в своё время напечатано несколько книг <…> и ряд стихотворных произведений <…>. Затем эти произведения никогда не перепечатывались — зато печатался ряд мемуаров и романов, где искусственно замазывались ошибки Сталина и история искажалась приукрашиванием. Особенно это опасно для духовного здоровья нашей молодёжи, ибо молодёжь, не знающая подлинную историю, не сможет разобраться в настоящем. Приведу один пример. В прошлом году у костра в Сибири одна хорошая девочка-студентка лет восемнадцати подняла тост за Сталина. Я был потрясён. Почему? — спросил я. «Потому что тогда все люди верили в Сталина, и с этой верой побеждали», — ответила она. «А знаешь о том, сколько людей было арестовано за годы правления Сталина?» — спросил я. «Подумаешь, человек двадцать-тридцать…» — ответила она. Вокруг костра сидели другие студенты, примерно её возраста. Я стал спрашивать их. «Человек двести», — сказал один парень. «Тысячи две…» — ответила другая девушка. Только один студент из 15–20 человек сказал: «Кажется, тысяч десять». Когда я им сказал, что цифра арестованных измеряется не тысячами, а миллионами, они не поверили. «Ну, а вы читали моё стихотворение „Наследники Сталина“?» — спросил я. «Разве у вас есть такое стихотворение? — спросила девушка. — Где оно было напечатано?» — «В „Правде“ в 1963 году». — «Но ведь мне тогда было только восемь лет», — ответила она с растерянностью. И вдруг я понял, как никогда, что молодому поколению действительно неоткуда узнать сейчас трагическую правду о том времени, потому что об этом они не могут прочесть ни в книгах, ни в учебниках. Даже когда в газетах помещают статьи о героях нашей революции, погибших во время сталинских репрессий, то замалчивается причина их смерти. <…> Правду заменяют умолчанием. А ведь умолчание — ложь. Но у русского народа есть прекрасная пословица: «Ложь, как дуга. Спрячешь концы в воду, серёдка высовывается. Спрячешь серёдку — концы выглядывают». Несоответствие исторической реальности и описания истории в книгах и газетах может привести нашу молодёжь лишь к безверию, к цинизму. А нам нужна вера, но настоящая вера может быть основана только на правде. <…> Моральный закон социалистического общества именно в том и состоит, чтобы заступаться за людей. Наш долг заступиться за тех мёртвых, кто погиб в сталинских лагерях, ибо они сами безгласны. Наш долг заступаться и за живых людей, критиковать их, помогать найти правильный путь, если они ошибаются, но методы администрирования, грубого нажима не есть методы убеждения, а могут привести лишь к обратным результатам.

— Евгений Евтушенко, письмо советским телерадиослушателям 16 февраля

Многие на Западе равнодушно, а иные с благожелательным сочувствием смотрели на осуществлявшиеся в Советском Союзе жестокости, не давая себе труда осознать их смысл и их масштаб. Помните: у вас есть общественное мнение, а у нас только мнение цензуры, у вас есть свобода слова, а у нас — только серия наказаний за попытки ею воспользоваться. Не пора ли попытаться покончить с этим? Не пора ли осознать со всей ответственностью, что, пользуясь разобщённостью наших миров, пользуясь нашей взаимной неосведомлённостью, вас превращают в соучастников? Международное общественное расследование преступлений против человечности, совершенных в Советском Союзе, необходимо для того, чтобы не только вскрыть, но и подтвердить известные факты. Не пора ли миру узнать наконец, сколько же человеческих жизней было загублено в советских тюрьмах и концентрационных лагерях — десятки тысяч? миллионы? десятки миллионов? — сколько?

— Евгений Барабанов, Татьяна Великанова, Сергей Ковалёв, Татьяна Ходорович, присоединение к «Московскому обращению», 17 февраля

То время, которое мы условно покрываем жгучим именем «сталинщина», — в исторической проекции литературного процесса в России — тоже внесло сюда, быть может, свою законную лепту. Быть может, слишком долгое молчание и отчаяние заставили заговорить так страстно и горячо уже в условиях современной, относительно терпимой (и даже, как я сказал, чем-то выгодной писателям) несвободы, то есть — едва авторам удалось раскрыть рот. <…> специфика художественного развития в нашем отечестве, в какую-то минуту полностью замещённого игрою одного Чародея, который самой истории сумел на длительный срок придать силу и видимость сказочной фантастики. Искусство улетучилось, сгинуло, чтобы жизнь на время (если посмотреть на неё сторонним, притерпевшимся к злодеяниям оком) получила эстетический привкус кошмарного и кровавого фарса, разыгранного по правилам сцены и изящной словесности. Взять хотя бы детективное понимание истории, которое вождь сумел привить миллионам, или его любовь к реализации метафор, <…> когда по всей стране вдруг заползали какие-то невидимые (и потому особенно опасные) гады, змеи, скорпионы под страшными кличками «троцкист» или «вредитель». Вероятно, Сталин хотел внушить народу чувство гадливости к уничтожаемым повсюду политическим конкурентам и просто к подозрительным лицам. Чтобы не больно было убивать вчерашних отцов и братьев. Но вышло так, что Россия наполнилась «врагами» буквальными, пускай и невидимыми, которые действовали, как бесы, и стирали грань между действительностью и вымыслом. Сталин включил (возможно, не подозревая о том) магические силы, заключенные в языке, и русское общество, падкое всегда на образное восприятие слова, на чудесное преображение жизни в фабулу романа, <…> поддалось этой жуткой иллюзии жить в мире чудес, колдовства, вероломства, искусства, которые у всех на глазах правят реальностью и, подирая морозом по коже, доставляют какое-то острое зрелищное наслаждение.

— Андрей Синявский, «Литературный процесс в России», июнь

2000-е

Масса исследований была посвящена вопросу, почему ленинская гвардия так покорно пошла под нож сталинских репрессий и даже поставленные к стенке продолжали восклицать: «Да здравствует Иосиф Виссарионович!»? Ведь среди них были и люди недюжинной смелости, проявленной в ходе Гражданской войны, и недюжинного ума, которые не могли не понимать, куда влечёт их ход событий. Разгадка лежит на поверхности. Коммунистическая номенклатура не могла выступить против сталинской диктатуры потому, что она сама шаг за шагом создавала её, была к ней абсолютно лояльна, чувствовала в ней себя абсолютно комфортно, совершила вместе с ней все преступления <…>. Страстно желая остаться внутри этой системы, они аплодировали любым репрессиям, включая расстрелы собственных жён и братьев. Сталинизм не был для них отрицанием ленинизма. Он стал его логичным и естественным продолжением.

— Андрей Пионтковский, «Бурные, продолжительные аплодисменты. Все встают. Чтобы не сесть», 2003

Очевидно, что установка на ограничение информации о преступлениях сталинской эпохи являлась для её преемников в руководстве КПСС средством самосохранения. Фактически скрытым от широких масс населения оказался доклад Н. С. Хрущёва на XX съезде КПСС <…>. Боязнь диалога с обществом, засекречивание фактов, которые оставались живой памятью поколений, неизбежно подрывало доверие к власти и оказывало ей в итоге самую дурную услугу, поскольку способствовало возникновению слухов, легенд и мифов, порой самых невероятных, а также и соответствующих им исторических концепций. Главный, поистине абсурдистский парадокс состоял в том, что цифры погибших от репрессий, на основании которых в стране и за рубежом строились обобщающие спекулятивные концепции «репрессивного коммунистического тоталитаризма», начавшегося с 1917 года, многократно завышались, но ревностные хранители кремлёвских тайн не решались обнародовать гораздо меньшие реальные данные. В то же время властью была инициирована полуофициальная реабилитация И. В. Сталина, нашедшая немало сторонников, несмотря на протесты интеллигенции. Во многом в результате этой двусмысленности даже в период перестройки советское общество в целом осталось достаточно индифферентным к призывам ко всенародному «покаянию» или «трауру» по жертвам сталинских репрессий. Всё это свидетельствует не только об огромной сложности сталинской проблемы в её сопряжениях с ментальностью российского общества, но и об известной ущербности интеллекта высшей политической элиты СССР, показавшей свою неспособность к решению задач социально-психологического характера и подменявшей анализ состояния общества политической риторикой.

— Валерий Есипов, «Варлам Шаламов и его современники», 2007

Миф о том, что Сталин-де НЕ был беспощадным убийцей и классическим тираном миллионов, а был лишь умелым менеджером, «наводящим порядок», — миф этот порождён «сталинскими недобитками», мощным слоем маленьких и средних чиновников рухнувшей империи, замаранных кровью, попорченных подлостью и лакейством тех времён, никак не способных забыть жалких, но таких сладких привилегий, которые были им некогда дарованы свыше… И поддерживается этот неувядаемый Миф — холопским менталитетом Слабого Человека, извечно мечтающего прижаться к барскому сапогу очередного начальника, который обещает «Порядок и всё поделить по справедливости». И не помогут развенчанию этого Мифа никакие документы, никакие настежь распахнутые архивы, никакие солженицыны и шаламовы. Ибо Миф этот, как вера в Высшую Силу, растёт в самОй душе всеподавляющего большинства, корни его уходят <…> в глубокое прошлое, о котором мы знаем только, что Вожак всегда прав, а вокруг — враги. И остаётся надежда только на то, что вера в этот Миф безусловно «контрпродуктивна», она не помогает, а мешает и модернизации, и прогрессу вообще…

— Борис Стругацкий, Off-line интервью, 26 октября 2009

	Каковы бы они ни были — Троцкий, Каменев, Сокольников, Радек, Тухачевский, — то, что с ними случилось, было не поражением одних и победой других в политической борьбе. Это была метастаза до чудовищных размеров разросшейся раковой опухоли, сжиравшей и в конце концов сожравшей более тонко и сложно организованную живую ткань.
	— Бенедикт Сарнов, «Бабель и Сталин», 2010

Владимир Сорокин

• см. «Голубое сало» (гл. «Синяя Таблетка»), 1999

… <большевики> подхватили падающий труп империи у самой земли. Я так и вижу Ленина и Троцкого в виде маленьких кариатид, с яростным кряхтением поддерживающих мёртвую красавицу. Несмотря на “лютую ненависть” к царскому режиму, большевики оказались стихийными неоимпериалистами <…>. Но чистым империалистом новой формации оказался Сталин. Он не стал кариатидой, а просто решил поднять имперский труп. Это называлось kollektivizacia + industrializacia. За десять лет он сделал это, поднимая великаншу по методу древних цивилизаций, когда под воздвигаемое изваяние последовательно подкладывались камни. Вместо камней Сталин подкладывал тела граждан СССР. В результате имперский труп занял вертикальное положение. Затем его подкрасили, подрумянили и подморозили. Холодильник сталинского режима работал исправно. Но, как известно, техника не вечно служит нам…

— «Теллурия», 2013

• см. там же XLVIII

	Почему Сталину так легко удалось раскрутить маховик насилия? Потому что было много людей, которых оно не удивляло. Крепостное, холопское сознание, готовность к насилию и унижению. Причина — запоздалая крестьянская реформа, которая опоздала лет на пятьдесят. Александр I её не провёл, побоялся. А потом уже было поздновато…
	— интервью, ноябрь 2013

Приметы сталинизма

• см. рецензию Джорджа Оруэлла на «Командировку в утопию» Ю. Лайонса, июнь 1938

	Был ход вещей уже разгадан. Народ молчал и предвкушал. Великий вождь дышал на ладан, Хотя и медленно дышал… Но власть идей была упряма, И понимал уже народ, Что ладан вместо фимиама Есть, несомненно, шаг вперёд.
	— Дон Аминадо, 1939-51

Человек, знающий за собой вину, понимает, как вести себя: уголовник добывает подложный паспорт, бежит в другой город. А будущие враги народа, не двигаясь, ждали удара страшной антихристовой печати. Они чуяли кровь, как быки на бойне, чуяли, что печать «враг народа» пришибает без отбора, любого, — и стояли на месте, покорно, как быки, подставляя голову. Как бежать, не зная за собой вины? Как держаться на допросах? И люди гибли, как в бреду, признаваясь в неслыханных преступлениях <…>. Нет, этого ещё никто не переживал за всю свою жизнь, никто не засыпал и не просыпался с чувством невиданной, ни на что не похожей беды, обрушившейся на страну. Нет ничего более косного, чем быт. Мы жили внешне как прежде. <…> К [1937] воцарилась во всей стране чума. Как ещё назвать бедствие, поразившее нас. От семей репрессированных шарахались, как от зачумлённых. Да и они вскоре исчезали, поражённые той же страшной заразой.

— Евгений Шварц, дневник, 7 и 10 декабря 1956

	… показательные суды, какие устраивались у нас в двадцатые годы в школах над литературными героями Онегиным и Печориным, когда ученики, поощряемые наставниками-педологами, учились искусству общественного поношения.
	— Владимир Лакшин, «Иван Денисович, его друзья и недруги», 1964

	Россия впилась зубами в кусок хлеба, словно то была пресуществлённая сталинская плоть. — реплика персонажа-немца
	Russia <…> tore at a piece of pumpernickel as though it were a transubstantiation of Stalin.
	— Энтони Бёрджесс, «Трепет намерения», 1966

	Вот какая странная эпоха — Не горим в огне и тонем в луже!
	— Александр Галич, «На сопках Маньчжурии», 1969 [1988]

	Фруктово-ягодный глава НКВД в ежовых рукавицах за горло держит полстраны как полбутылки бормотухи собачий бред сивой Бурки в папахе Папы…
	— Вагрич Бахчанян, «Сочинение №78», конец 1980-х

	… на пьедестале где стоит Сталин в сапогах из стали с чугунной головой и медными как всадник усами. Из трубки валит трупный дым пропитанный дешёвой карамелью. Глаза его из льда <…>. Из носа сопли-вопли миллионов простых как правда коммунистов и тех кто не вернулся с поля боя боясь чего-то и кого-то почему-то.
	— Вагрич Бахчанян, «Сочинение №79»

	Как цвела поэзия тех дней! Сделался любому сердцу близким Пятистопный сталинский хорей «Десять лет без права переписки».
	— Евгений Вербин, «Поэзия соцреализма»

… «подвиг Павлика Морозова». Это был СИМВОЛ ВЕРЫ — краеугольный камень новой религии, основу основ которой Сталин заимствовал из той, к которой его приобщали в духовной семинарии, где он некогда учился. <…> Всем детям, подросткам, юношам и девушкам Страны Советов надлежало принять «подвиг Павлика Морозова» как руководство к действию, и в случае, если придётся выбирать между родным отцом и отцом народов, сделать правильный выбор, не задумываясь, без всяких психологических колебаний и переживаний.

— Бенедикт Сарнов, «Бабель и Сталин»

• см. статью Александры Архиповой и Елены Михайлик «Опасные знаки и советские вещи», 2017

Владимир Войнович

Чонкин <…> повёл глазами вокруг и только сейчас осознал со всей ясностью, что здесь происходит, осознал, что за столом сплошь сидят никакие не люди, а обыкновенные свиньи, стучат копытами по столу и хрюкают, как и положено свиньям. <…> И тут раздался громкий среди тишины голос кабана Плечевого: — Чонкин, а ты почему же не хрюкал? <…> — Не хрюкал! Не хрюкал! — на весь зал пропищала молоденькая свинка, соседка с бантиком возле ушей. <…> — Интересно, — весело поблёскивая глазами, сказал жених Борька. — Все хрюкают, а он нет. Может, тебе не нравится хрюкать? У Чонкина пересохло во рту. — Да и это… — Что — «это»? — Не знаю, — промямлил, потупившись, Чонкин. <…> — На что вам всем это нужно, <…> ну на что? Я же вам ничего не говорю, хрюкайте, если нравится, только я-то при чём? Я же всё-таки не свинья, а человек. <…> Это утверждение Чонкина показалось настолько смешным, что все свиньи, дружно ударив копытами в стол, захрюкали от удовольствия <…>. Чонкин рассердился. — Хрю-хрю-хрю, — сказал он, передразнивая свиней. — Довольны? — Нет, — поморщился Плечевой, — не довольны. Ты хрюкаешь так, как будто тебя заставляют. А ты должен хрюкать весело и от всей души, чтоб тебе самому это нравилось. <…> И тут с дальнего конца стола появились золотые подносы, свиньи подхватывали их и передавали дальше с копыт на копыта. «Неужто свинина?» — содрогнулся Чонкин, но тут же пришёл в ещё больший ужас, увидев, что это совсем не свинина, а даже наоборот — человечина.

— «Лицо неприкосновенное», 1969 [1975]

В прошлые времена сидишь, бывало, на собрании, помалкиваешь, никому ничего плохого не делаешь. И вдруг слышишь, председательствующий произносит твоё имя. «А теперь послушаем, о чем молчит товарищ Такой-то». И ослабевшие ноги несут товарища Такого-то к трибуне, и коснеющий язык лепечет невнятно о преданности партии и правительству и лично товарищу Сталину… А ему говорят: «Нет, мы вам не верим, что-то вы ваши слова неохотно говорите, как бы по принуждению, а мы вас вовсе не принуждаем, что ж, не любите вы советскую власть, так и скажите, советская власть и без вас обойдётся, мы вас выкинем, и ваш труп будет гнить на мусорной свалке истории».

— «Метро „Аэропорт“», 1985

Иногда политической становится обыкновенная грамматическая ошибка. Во время и после войны во всех газетах печатались приказы Верховного Главнокомандующего Сталина. Было несколько случаев, когда в слове «главнокомандующий» по недосмотру была пропущена буква «л». При Сталине такие ошибки приравнивались к саботажу. Мне лично известен случай, когда, допустив эту ошибку, ответственный редактор областной газеты «Большевик Запорожья» (на Украине) немедленно застрелился. Лидия Корнеевна Чуковская рассказывала мне о редакторе газеты, которому во время войны по ночам снились кошмары. Ему снилось, что в свежем номере его газеты напечатано И. В. Ленин и В. И. Сталин (перепутаны инициалы).

— «Главный цензор», 1985

Пока лавировали между рифами, капитан простудился и умер, уступив место на мостике своему помощнику. Тот, вставши на мостик, огляделся, заглянул в «Капитал», принял новое решение. «Ну, что ж, — сказал он, покуривая трубку, — полавировали немножко и хватит. Полный вперёд!» <…> Плывут, плывут, а горизонт всё впереди и, совсем близко. Земля покинутая давно удалилась, уже и сзади, и с боков ничего не видать, окромя горизонта. Уже некоторые люди стали забывать, что когда-то жили на суше, уже бабушки внукам сказки стали сказывать, что далеко за задним горизонтом есть такая штука, как земля. Лимоны, правда, там не растут, реки текут не молочные, а люди как-то всё же живут. Команде-то всё равно, она уголь шурует, пар держит, а среди пассажиров брожение намечается. Если, мол, за передним горизонтом никакой Лимонии не видно, то не лучше ли повернуть назад к заднему горизонту, там хотя и не Лимония, но всё же какая никакая земля. Пришлось и этих пассажиров скормить акулам.

— «Сказка о пароходе», 1991

	Сталинисты были по сути своей демократы — убивали всех без разбору…
	— «Монументальная пропаганда», 2000