Мы (роман)

Материал из Викицитатника

Мы — роман-антиутопия 1920 года Евгения Замятина. Самое известное произведение автора.

Цитаты[править]

Запись 1-я[править]

  •  

Если они не поймут, что мы несём им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми.

Запись 2-я[править]

  •  

…мы любим только такое вот, стерильное, безукоризненное небо.

  — Д-503
  •  

…инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку…

  — Д-503
  •  

Блаженно-синее небо, крошечные детские солнца в каждой из блях, не омраченные безумием мыслей лица…

  •  

И так: будто не целые поколения, а я — именно я — победил старого Бога и старую жизнь, именно я создал все это, и я как башня, я боюсь двинуть локтем, чтобы не посыпались осколки стен, куполов, машин...

  — Д-503

Запись 7-я[править]

  •  

Свобода и преступление так же неразрывно связаны между собой, как… ну, как движение аэро и его скорость: скорость аэро = 0, и он не движется; свобода человека = 0, и он не совершает преступлений. Это ясно. Единственное средство избавить человека от преступлений — это избавить его от свободы.

  — Д-503
  •  

Ландыш пахнет хорошо: так. Но ведь не можете же вы сказать о запахе, о самом понятии «запах», что это хорошо или плохо? Не мо-же-те, ну? Есть запах ландыша ― и есть мерзкий запах белены: и то и другое запах. Были шпионы в древнем государстве ― и есть шпионы у нас… да, шпионы. Я не боюсь слов. Но ведь ясно же: там шпион ― это белена, тут шпион ― ландыш. Да, ландыш, да!

Запись 8-я[править]

  •  

Стены — это основа всякого человеческого…

  — Д-503
  •  

…вы хотите стенкой обгородить бесконечное, а за стенку-то и боитесь заглянуть.

  — R-13
  •  

Мы — счастливейшее среднее арифметическое...

  — R-13
  •  

И все-таки я, он и О — мы треугольник, пусть даже и неравнобедренный, а все-таки треугольник. Мы, если говорить языком наших предков (быть может, вам, планетные мои читатели, этот язык — понятней), мы — семья.

  — Д-503

Запись 9-я[править]

  •  

Судя по дошедшим до нас описаниям, нечто подобное испытывали древние во время своих "богослужений". Но они служили своему нелепому, неведомому Богу — мы служим лепому и точнейшим образом ведомому; их Бог не дал им ничего, кроме вечных, мучительных исканий; их Бог не выдумал ничего умнее, как неизвестно почему принести себя в жертву — мы же приносим жертву нашему Богу, Единому Государству, — спокойную, обдуманную, разумную жертву. Да, это была торжественная литургия Единому Государству, воспоминание о крестных днях-годах Двухсотлетней Войны, величественный праздник победы всех над одним, суммы над единицей...

  — Д-503

Запись 10-я[править]

  •  

Вчерашний день был для меня той самой бумагой, через которую химики фильтруют свои растворы: все взвешенные частицы, всё лишнее остаётся на этой бумаге. И утром я спустился вниз начисто отдистиллированный, прозрачный.

  — Д-503
  •  

Вдруг — рука вокруг моей шеи — губами в губы… нет, куда-то ещё глубже, ещё страшнее… Клянусь, это было совершенно неожиданно для меня, и, может быть, только потому… Ведь не мог же я — сейчас я это понимаю совершенно отчетливо — не мог же я сам хотеть того, что потом случилось.
Нестерпимо-сладкие губы (я полагаю — это был вкус «ликёра») — и в меня влит глоток жгучего яда — и ещё — и ещё… Я отстегнулся от земли и самостоятельной планетой, неистово вращаясь, понёсся вниз, вниз — по какой-то невычисленной орбите…

  — Д-503

Запись 11-я[править]

  •  

Знание, абсолютно уверенное в том, что оно безошибочно, — это вера. У меня была твёрдая вера в себя, я верил, что знаю в себе всё. И вот — — далее эта мысль обрывается

  — Д-503
  •  

Вечер. Легкий туман. Небо задернуто золотисто-молочной тканью, и не видно: что там — дальше, выше. Древние знали, что там их величайший, скучающий скептик — Бог. Мы знаем, что там хрустально-синее, голое, непристойное ничто.

  — Д-503
  •  

Древний Бог и мы — рядом, за одним столом. Да! Мы помогли Богу окончательно одолеть диавола — это ведь он толкнул людей нарушить запрет и вкусить пагубной свободы, он — змий ехидный. А мы сапожищем на головку ему — тррах! И готово: опять рай. И мы снова простодушны, невинны, как Адам и Ева. Никакой этой путаницы о добре, зле: все — очень просто, райски, детски просто. Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители — все это добро, все это — величественно, прекрасно, благородно, возвышенно, кристально-чисто. Потому что это охраняет нашу несвободу — то есть наше счастье.

  — R-13
  •  

Неужели все это сумасшествие — любовь, ревность — не только в идиотских древних книжках?

  — Д-503

Запись 12-я[править]

  •  

Вечно влюблённые дважды два,
Вечно слитые в страстном четыре,
Самые жаркие любовники в мире —
Неотрывающиеся дважды два… — Сонет «Счастье»

  — R-13
  •  

Сталь — ржавеет; древний Бог — создал древнего, т. е. способного ошибаться человека — и, следовательно, сам ошибся. Таблица умножения мудрее, абсолютнее древнего Бога: она никогда — понимаете: никогда — не ошибается. И нет счастливее цифр, живущих по стройным вечным законам таблицы умножения. Ни колебаний, ни заблуждений. Истина — одна, и истинный путь — один; и эта истина — дважды два, и этот истинный путь — четыре. И разве не абсурдом было бы, если бы эти счастливо, идеально перемноженные двойки — стали думать о какой-то свободе, т. е. ясно — об ошибке?

  — Д-503
  •  

Я думал: как могло случиться, что древним не бросалась в глаза вся нелепость их литературы и поэзии. Огромнейшая великолепная сила художественного слова — тратилась совершенно зря. Просто смешно: всякий писал — о чем ему вздумается. Так же смешно и нелепо, как то, что море у древних круглые сутки тупо билось о берег, и заключенные в волнах силлионы килограммометров — уходили только на подогревание чувств у влюбленных. Мы из влюбленного шепота волн — добыли электричество, из брызжущего бешеной пеной зверя — мы сделали домашнее животное: и точно так же у нас приручена и оседлана когда-то дикая стихия поэзии. Теперь поэзия — уже не беспардонный соловьиный свист: поэзия — государственная служба, поэзия — полезность.

  — Д-503
  •  

Наши боги — здесь, с нами — в Бюро, в кухне, в мастерской, в уборной; боги стали, как мы: эрго — мы стали, как боги. И к вам, неведомые мои планетные читатели, к вам мы придем, чтобы сделать вашу жизнь божественно-разумной и точной, как наша...

  — Д-503

Запись 13-я[править]

  •  

Тяжёлая, скрипучая, непрозрачная дверь закрылась, и тотчас же с болью раскрылось сердце широко — ещё шире: — настежь. Её губы — мои, я пил, пил, отрывался, молча глядел в распахнутые мне глаза — и опять…

  — Д-503
  •  

Боишься — потому что это сильнее тебя, ненавидишь — потому что боишься, любишь — потому что не можешь покорить это себе. Ведь только и можно любить непокорное.

  — I-330

Запись 15-я[править]

  •  

Милый — ему показался обидным отдаленный намек на то, что у него может быть фантазия... Впрочем, что же: неделю назад, вероятно, я бы тоже обиделся.

  — Д-503
  •  

"Интеграл" мыслит о великом и страшном своем будущем, о тяжком грузе неизбежного счастья, которое он понесет туда вверх, вам, неведомым, вам, вечно ищущим и никогда не находящим.

  — Д-503

Запись 16-я[править]

  •  

Плохо ваше дело! По-видимому, у вас образовалась душа.

  — доктор в Медицинском Бюро
  •  

Душа? Это странное, древнее, давно забытое слово.

  — Д-503
  •  

Так вот — плоскость, поверхность, ну вот это зеркало. И на поверхности мы с вами, вот — видите, и щурим глаза от солнца, и эта синяя электрическая искра в трубке, и вон — мелькнула тень аэро. Только на поверхности, только секундно. Но представьте — от какого-то огня эта непроницаемая поверхность вдруг размягчилась, и уж ничто не скользит по ней — всё проникает внутрь, туда, в этот зеркальный мир, куда мы с любопытством заглядываем детьми — дети вовсе не так глупы, уверяю вас. Плоскость стала объёмом, телом, миром, и это внутри зеркала — внутри вас — солнце, и вихрь от винта аэро, и ваши дрожащие губы, и ещё чьи-то. И понимаете: холодное зеркало отражает, отбрасывает, а это — впитывает, и от всего след — навеки. Однажды еле заметная морщинка у кого-то на лице — и она уже навсегда в вас; однажды вы услышали: в тишине упала капля — и вы слышите сейчас…

  — Врач в Медицинском бюро

Запись 17-я[править]

  •  

Человек перестал быть диким человеком только тогда, когда мы построили Зеленую Стену, когда мы этой Стеной изолировали свой машинный, совершенный мир — от неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных...

  — Д-503
  •  

А вдруг он, желтоглазый, — в своей нелепой, грязной куче листьев, в своей невычисленной жизни — счастливее нас?

  — Д-503

Запись 18-я[править]

  •  

Моя комната. Ещё зелёное, застывшее утро. На двери шкафа осколок солнца. Я — в кровати. Сон, Но ещё буйно бьётся, вздрагивает, брызжет сердце, ноет в концах пальцев, в коленях. Это — несомненно было. И я не знаю теперь: что сон — что явь; иррациональные величины прорастают сквозь всё прочное, привычное, трёхмерное, и вместо твердых, шлифованных плоскостей — кругом что-то корявое, лохматое…

  — Д-503
  •  

В голове — лёгкий, зыбкий туман. Сквозь туман — длинные, стеклянные столы; медленно, молча, в такт жующие шароголовы. Издалека, сквозь туман потукивает метроном, и под эту привычно-ласкающую музыку я машинально, вместе со всеми, считаю до пятидесяти: пятьдесят узаконенных жевательных движений на каждый кусок. И, машинально отбивая такт, опускаюсь вниз, отмечаю свое имя в книге уходящих — как все. Но чувствую: живу отдельно от всех, один, огороженный мягкой, заглушающей звуки, стеной, и за этой стеной — иной мир...

  — Д-503

Запись 20-я[править]

  •  

И вот — две чашки весов: на одной — грамм, на другой — тонна, на одной — «я», на другой — «Мы», Единое Государство. Не ясно ли: допускать, что у «я» могут быть какие-то «права» по отношению к Государству, и допускать, что грамм может уравновесить тонну, — это совершенно одно и то же. Отсюда — распределение: тонне — права, грамму — обязанности; и естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты — грамм и почувствовать себя миллионной долей тонны…

  — Д-503

Запись 21-я[править]

  •  

Всё время вслушиваюсь, как ветер хлопает темными крыльями о стекло стен, всё время оглядываюсь, жду. Чего? Не знаю.

  — Д-503
  •  

Я очень люблю детей, и я считаю, что самая трудная и высокая любовь — это жестокость […]

  — Ю

Запись 22-я[править]

  •  

Мы идём — одно миллионоголовое тело, и в каждом из нас — та смиренная радость, какою, вероятно, живут молекулы, атомы, фагоциты. В древнем мире — это понимали христиане, единственные наши (хотя и очень несовершенные) предшественники: смирение — добродетель, а гордыня — порок, и что «МЫ» — от Бога, а «Я» — от диавола.

  — Д-503
  •  

Вот я — сейчас в ногу со всеми — и всё-таки отдельно от всех. Я ещё весь дрожу от пережитых волнений, как мост, по которому только что прогрохотал древний железный поезд. Я чувствую себя. Но ведь чувствуют себя, сознают свою индивидуальность — только засоренный глаз, нарывающий палец, больной зуб: здоровый глаз, палец, зуб — их будто и нет. Разве не ясно, что личное сознание — это только болезнь.

  — Д-503

Запись 23-я[править]

  •  

Тишина, пульс… и так: я — кристалл, и я растворяюсь в ней, в I. Я совершенно ясно чувствую, как тают, тают ограничивающие меня в пространстве шлифованные грани — я исчезаю, растворяюсь в её коленях, в ней, я становлюсь всё меньше — и одновременно всё шире, всё больше, всё необъятней. Потому что она — это не она, а Вселенная.

  — Д-503
  •  

Если бы человеческую глупость холили и воспитывали веками так же, как ум, может быть, из неё получилось бы нечто необычайно драгоценное.

  — I-330

Запись 28-я[править]

  •  

Человек — как роман: до самой последней страницы не знаешь, чем кончится. Иначе не стоило бы и читать.

  — I-330
  •  

Голые — они ушли в леса. Они учились там у деревьев, зверей, птиц, цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода, пусть молятся огню.

  — I-330

Запись 29-я[править]

  •  

Там, наверху, уже началась – ещё не слышная нам – буря. Во весь дух несутся тучи. Их пока мало – отдельные зубчатые обломки. И так: будто наверху уже низринут какой-то город, и летят вниз куски стен и башен, растут на глазах с ужасающей быстротой – все ближе – но ещё дни им лететь сквозь голубую бесконечность, пока не рухнут на дно, к нам, вниз.

  — Д-503

Запись 30-я[править]

  •  

Я вскочил:
— Это немыслимо! Это нелепо! Неужели тебе не ясно: то, что вы затеваете, — это революция?
— Да, революция! Почему же это нелепо?
— Нелепо — потому что революции не может быть. Потому что наша революция была последней. И больше никаких революций не может быть. Это известно всякому...
Насмешливый, острый треугольник бровей:
— Милый мой, ты — математик. Так вот, назови мне последнее число.
— То есть?.. Какое последнее?
— Ну, последнее, верхнее, самое большое.
— Но, I, это же нелепо. Раз число чисел бесконечно, какое же ты хочешь последнее?
— А какую же ты хочешь последнюю революцию? Последней — нет, революции — бесконечны. Последняя — это для детей: детей бесконечность пугает, а необходимо — чтобы дети спокойно спали по ночам...

  •  

Дети — единственно смелые философы. И смелые философы — непременно дети. Именно так, как дети, и надо: а что дальше?

  — I-330
  •  

…только разности — разности — температур, только тепловые контрасты — только в них жизнь. А если всюду, по всей Вселенной, одинаково теплые — или одинаково прохладные тела… Их надо столкнуть — чтобы огонь, взрыв, геенна.

  — I-330

Запись 31-я[править]

  •  

Но это не ваша вина — вы больны. Имя этой болезни:
фантазия.
Это — червь, который выгрызает чёрные морщины на лбу. Это — лихорадка, которая гонит вас бежать всё дальше — хотя бы это «дальше» начиналось там, где кончается счастье. Это — последняя баррикада на пути к счастью.
 

  — Из «Государственной газеты».
  •  

Ведь желания — мучительны, не так ли? И ясно: счастье — когда нет уже никаких желаний, нет ни одного…

  — I-330
  •  

Я шел один — по сумеречной улице. Ветер крутил меня, нес, гнал — как бумажку, обломки чугунного неба летели, летели — сквозь бесконечность им лететь ещё день, два… Меня задевали юнифы встречных — но я шел один. Мне было ясно: все спасены, но мне спасения уже нет, [я не хочу спасения]…

  — Д-503

Запись 35-я[править]

  •  

…Нет: бегите наверх! Там вас — вылечат, там вас до отвала накормят сдобным счастьем, и вы, сытые, будете мирно дремать, организованно, в такт, похрапывая, — разве вы не слышите этой великой симфонии храпа? Смешные: вас хотят освободить от извивающихся, как черви, мучительно грызущих, как черви, вопросительных знаков. А вы здесь стоите и слушаете меня. Скорее — наверх — к Великой Операции! Что вам за дело, что я останусь здесь одна? Что вам за дело — если я не хочу, чтобы за меня хотели другие, а хочу хотеть сама, — если я хочу невозможного…

  •  

Смех — самое страшное оружие: смехом можно убить все — даже убийство.

  — Д-503

Запись 36-я[править]

  •  

Вспомните: синий холм, крест, толпа. Одни — вверху, обрызганные кровью, прибивают тело к кресту; другие — внизу, обрызганные слезами, смотрят. Не кажется ли вам, что роль тех, верхних, — самая трудная, самая важная. Да не будь их, разве была бы поставлена вся эта величественная трагедия? Они были освистаны тёмной толпой: но ведь за это автор трагедии — Бог — должен ещё щедрее вознаградить их. А сам христианский, милосерднейший Бог, медленно сжигающий на адском огне всех непокорных — разве Он не палач? И разве сожженных христианами на кострах меньше, чем сожженных христиан? А все-таки — поймите это, всё-таки этого Бога веками славили как Бога любви. Абсурд! Нет, наоборот: написанный кровью патент на неискоренимое благоразумие человека. Даже тогда — дикий, лохматый — он понимал: истинная, алгебраическая любовь к человечеству — непременный признак истины — её жестокость. Как у огня — непременный признак тот, что он сжигает. Покажите мне не жгучий огонь? Ну, — доказывайте же, спорьте!

  — Благодетель
  •  

Я спрашиваю: о чём люди — с самых пелёнок — молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь раз навсегда сказал им, что такое счастье — и потом приковал их к этому счастью на цепь.

  — Благодетель
  •  

Помню только: ноги. Не люди, а именно — ноги: нестройно топающие, откуда-то сверху падающие на мостовую сотни ног, тяжелый дождь ног.

  — Д-503

Запись 37-я[править]

  •  

[…] смех бывает разного цвета. Это — только далекое эхо взрыва внутри вас: может быть — это праздничные, красные, синие, золотые ракеты, может быть — взлетели вверх клочья человеческого тела…

  — Д-503

Запись 39-я[править]

  •  

Да, да, говорю вам: бесконечности нет. Если мир бесконечен, то средняя плотность материи в нём должна быть равна нулю. А так как она не нуль — это мы знаем, — то, следовательно, Вселенная — конечна, она сферической формы и квадрат вселенского радиуса, у² = средней плотности, умноженной на… Вот мне только и надо — подсчитать числовой коэффициент, и тогда… Вы понимаете: всё конечно, всё просто, всё — вычислимо; и тогда мы победим философски, — понимаете?

  — сосед Д-503 на станции подземной дороги

Запись 40-я[править]

  •  

Улыбка — есть нормальное состояние нормального человека.

  — Д-503
  •  

Я уверен, что мы победим. Потому что разум должен победить.

  — Д-503

Отзывы[править]

  •  

Очень слабо и претенциозно. Этакая рваная, «динамическая» проза якобы. Какая-то противненькая.[1]

  Андрей Тарковский, дневник, 1970
  •  

«Мы»: блестящая, сверкающая талантом вещь; среди фантастической литературы редкость тем, что люди — живые и судьба их очень волнует.[2]

  Александр Солженицын

Примечания[править]

  1. СЕМЬ ПЕРЕЧНЕЙ СТРАДАНИЙ АНДРЕЯ ТАРКОВСКОГО. Архивировано из первоисточника 14 апреля 2013. Проверено 12 апреля 2013.
  2. Акимов В. Человек и Единое Государство (возвращение к Евгению Замятину) // Перечитывая заново. — Л., 1989.

Ссылки[править]

  • «Мы» в библиотеке Максима Мошкова.