На тему из Горация (Байрон)

«На тему из Горация» (англ. Hints from Horace) — сатирическая поэма Джорджа Байрона марта 1811 года об английской литературе, готовившееся осенью издание автор остановил в корректуре, и она впервые вышла лишь через 20 лет, посмертно. Подражание «Искусству поэзии» и продолжение поэмы «Английские барды и шотландские обозреватели» 1809 года. Автор не публиковал её по советам друзей, хотя высоко ценил.

Цитаты

	Напрягая Свои все силы, стихотворцев стая Спешит воспеть лепечущий ручей, Долину Гранты, замок королей, Цветные окна, стрельчатые своды И Кема быстро льющияся воды, Иль радугу вдруг славит в ряде строк, Иль даже — Темзы царственный поток.
	Thus many a Bard describes in pompous strain The clear brook babbling through the goodly plain: The groves of Granta, and her Gothic halls, King's Coll—Cam's stream—stained windows, and old walls: Or, in adventurous numbers, neatly aims To paint a rainbow, or—the river Thames.

У большинства поэтов есть беда — <…> Какой-то рок их странно От цели отвлекает беспрестанно, Заботится ль о краткости поэт, — Так ясности в его поэме нет; Старается ль парить в высокой сфере, — Становится надутым в высшей мере; Изяществом иной блеснуть бы рад, — Лишь деланность и сухость — результат; Иной, боясь лишиться почвы верной, Плетёт рассказ с подробностью чрезмерной; Иной украсить хочет свой рассказ Разнообразьем, — и, глядишь, как раз Ошибся: рыб в лесу он поселяет, Кабан же — в море у него гуляет! Чей ум не изощрён, в ком такта нет, — Тому и осторожность лишь во вред: Нет полноты ни в чём, везде пробелы <…>. Писатели! Касайтесь тем своих По силам, взвесив суть и важность их! Обдумайте, снесут ли ваши плечи То, что избрали вы предметом речи, Лишь тот поэт, чей выбор был умён, В своих созданьях будет награждён…

The greater portion of the rhyming tribe <…> Are led astray by some peculiar lure. I labour to be brief—become obscure; One falls while following Elegance too fast; Another soars, inflated with Bombast; Too low a third crawls on, afraid to fly, He spins his subject to Satiety; Absurdly varying, he at last engraves Fish in the woods, and boars beneath the waves! Unless your care's exact, your judgment nice, The flight from Folly leads but into Vice; None are complete, all wanting in some part <…>. Dear Authors! suit your topics to your strength, And ponder well your subject, and its length; Nor lift your load, before you're quite aware What weight your shoulders will, or will not, bear. But lucid Order, and Wit's siren voice, Await the Poet, skilful in his choice…

	Как опадает осенью листва, Так отцветут и модные слова;..
	As forests shed their foliage by degrees, So fade expressions which in season please;..

Стих белый стал, — хоть пишут им немного, — Стихом трагедий с некоторых пор. <…> Ныне нет примера, чтоб герой Надсаживал, рифмуя, голос свой. Комедия, по скромности натуры Стихи совсем покинув, завела На место их смешные каламбуры И к самой плоской прозе перешла; Не то, чтоб наши Бены и Бомоны, Боясь стихов, в них видели препоны, — Но Талии так вздумалось. И вот Бранят бедняжку раз по двадцать в год!

Blank verse is now, with one consent, allied To Tragedy, and rarely quits her side. <…> No sing-song Hero rants in modern plays; Whilst modest Comedy her verse foregoes For jest and pun in very middling prose. Not that our Bens or Beaumonts show the worse, Or lose one point, because they wrote in verse. But so Thalia pleases to appear, Poor Virgin! damned some twenty times a year!

	Толпе что за дело, — Жил или нет сценический герой? Один рецепт всегда приводит к цели: Пишите так, как быть могло б на деле.
	Who cares if mimic heroes lived or not! One precept serves to regulate the scene: Make it appear as if it might have been.

	… так кроток и терпим Наш новый век, что, кроме пантомим, На сцене даже нет и превращений <…>. А главное, почтеннейший поэт, Прошу вас, — излагайте свой предмет С участьем только смертного народа; Не призывайте призраков, — иль вам Бежать придётся к потайным дверям Для быстрого невольного ухода.
	… our tolerating times Stint Metamorphoses to Pantomimes <…>. Above all things, Dan Poet, if you can, Eke out your acts, I pray, with mortal man, Nor call a ghost, unless some cursed scrape Must open ten trap-doors for your escape.

Что нравилось в былые времена, В дни Свифта, — грязь и грубость выраженья <…>. Но мир ошибкам Свифтовым! Он спас Своим умом всю грубость в изложеньи Своих сатир, и в этом отношеньи Их выше лишь чудесный Гудибрас, Чей автор первый, дело взвесив строго, Наш длинный стих урезал на два слога, И мы не меньше им увлечены, Чем строчками значительной длины На первый взгляд в стихе, лишь восьмисложном, Нам кажется едва-едва возможным Осуществить серьёзных дум полёт; Казалось бы, он годен лишь для од; Но Скотт сумел вопросы высшей сферы Вместить искусно в краткие размеры, — И вот узнали скоро все о том, Что краткий стих, в разнообразьи вечном, Взял верх над героическим стихом, Особенно в призыве боевом Иль в гимне страсти, нежном и сердечном, Где, в колебаньи мерном, как волна, Почаще рифма слух ласкать должна.

The dirty language, and the noisome jest, Which pleased in Swift of yore <…>. Peace to Swift's faults! his wit hath made them pass, Unmatched by all, save matchless Hudibras! Whose author is perhaps the first we meet, Who from our couplet lopped two final feet; Nor less in merit than the longer line, This measure moves a favourite of the Nine. Though at first view eight feet may seem in vain Formed, save in Ode, to bear a serious strain, Yet Scott has shown our wondering isle of late This measure shrinks not from a theme of weight, And, varied skilfully, surpasses far Heroic rhyme, but most in Love and War, Whose fluctuations, tender or sublime, Are curbed too much by long-recurring rhyme.

	Вы, критики, которые так падки Разыскивать в поэтах недостатки И слишком резки в строгости своей! Сам Демокрит был вас стократ добрей: Он думал лишь, что люди бестолковы, А вы и впрямь с ума нас свесть готовы!
	Lords of the quill, whose critical assaults O'erthrow whole quartos with their quires of faults, Who soon detect, and mark where'er we fail, And prove our marble with too nice a nail! Democritus himself was not so bad; He only thought—but you would make us—mad!

Друг Джеффри! <…> Я чувствую, при имени твоём, Что вновь горю привычным мне огнём, Каким горят и каледонцы, знаю, Когда южане выступают в путь, Чтоб колесо их критики свернуть, Каким пылают в ревности священной И кроткие эклектики, когда Враги хотят, как турок злых орда, Отнять у бедной «веры», столь почтенной, Дар «добрых дел».<…> Добычи мелкой сокол мой не бьёт. О ты, среди всей дичи Денедина Крупнейшая, сильнейшая скотина! К тебе свой путь направил мой Пегас; Прими мой вызов, иль в последний раз Грожу пером такому великану! Пока тебя я не сразил, не стану Сражаться против «жалких мужиков».

Again, my Jeffrey, <…> How wakes my bosom to its wonted fires! Fires, such as gentle Caledonians feel When Southrons writhe upon their critic wheel, Or mild Eclectics, when some, worse than Turks, Would rob poor Faith to decorate "Good Works." <…> My Falcon flies not at ignoble game. Mightiest of all Dunedin's beasts of chase! For thee my Pegasus would mend his pace. Arise, my Jeffrey! or my inkless pen Shall never blunt its edge on meaner men; Till thee or thine mine evil eye discerns, "Alas! I cannot strike at wretched kernes."

	На стол нельзя подать известных блюд, — Ну, например, лягушку вместо рыбы; Пусть на прованском масле подадут Жаркое нам: стерпеть мы не могли бы; Так к пирожкам совсем некстати мак; Для нас всё это — чуть не преступленье; Тем более в стихах обязан всяк Разнообразьем красить изложенье.
	As if at table some discordant dish, Should shock our optics, such as frogs for fish; As oil in lieu of butter men decry, And poppies please not in a modern pie; If all such mixtures then be half a crime, We must have Excellence to relish rhyme.

	Какое б мы оружье ни имели, — Кулак, рапиру, булаву, кастет, — Чтоб им владеть и достигать им цели, Нам упражняться надо много лет; Но пятьдесят болванов, всем на диво, Нам двадцать тысяч строк срифмуют живо.
	Whate'er the weapon, cudgel, fist, or foil, None reach expertness without years of toil; But fifty dunces can, with perfect ease, Tag twenty thousand couplets, when they please.

Певицы (речь идёт о тех, конечно, Которые пред публикой поют) Науке пенья годы отдают; А рифмоплёты хвастают беспечно: «Я создал пьеску и в печать сдаю!» <…> Их тысячи стремятся на арену, И если б чёрт последнего хватал, Всё новые являлись бы на смену. И вот купец бросать прилавок стал, Помещик — свору и коней; девицы В провинции и жители столицы, И войск вожди, и баронетов род, — Все, все в чернильный бросились поход; И касса даже их не укрощает: У Поллиона на текущий счёт Сам Аполлон бумаги помещает; И не живые только, — мертвых рать, Восстав из гроба, стала роль играть Красноречивей головы Орфея; При жизни все, успеха не имея, В загоне были, — их творенья жгли, — А мёртвые вдруг славой процвели!

Ladies who sing, at least who sing at sight, Have followed Music through her farthest flight; But rhymers tell you neither more nor less, "I've got a pretty poem for the Press;" <…> If Satan take the hindmost, who'd be last? They storm the Types, they publish, one and all, They leap the counter, and they leave the stall. Provincial Maidens, men of high command, Yea! Baronets have inked the bloody hand! Cash cannot quell them; Pollio played this prank, (Then Phœbus first found credit in a Bank!) Not all the living only, but the dead, Fool on, as fluent as an Orpheus' Head; Damned all their days, they posthumously thrive, Dug up from dust, though buried when alive!

Как от шотландской скрипки, взбешены, Как от влиянья вредного луны, — Так от писак, чрезмерно говорливых, Бегут все прочь; лакеев терпеливых — И тех из клубной залы гонит вскачь Своим протяжным воем Фиц-рифмач <…>. Когда такой поэт, с одушевленьем Болтающий нам вздор, гулять пойдёт В глухих местах и в яму попадёт И заревёт, что силы есть, в испуге: «Верёвку! Гибну! Помогайте, други!» — Тогда никто, могу уверить я, — Будь то мужчина, женщина, дитя, — Не двинется к нему: одни с досады, Другие для потехи, — очень рады, Что гибнет он.

As the Scotch fiddle, with its touching tune, Or the sad influence of the angry Moon, All men avoid bad writers' ready tongues As yawning waiters fly Fitzscribble's lungs <…>. While such a minstrel, muttering fustian, strays O'er hedge and ditch, through unfrequented ways, If by some chance he walks into a well, And shouts for succour with stentorian yell, "A rope! help, Christians, as ye hope for grace!" Nor woman, man, nor child will stir a pace; For there his carcass he might freely fling, From frenzy, or the humour of the thing.

А может быть и совесть очень больно Иных поэтов мучит: их стихи На них лежат проклятьем, как грехи. Поэт, быть может, пьяным в воскресенье Был найден, или в церкви уличён В прелюбодействе; вот, взбесившись, он Стихи всё пишет, страшен всем соседям; Все перед ним дрожат, как пред медведем, Из клетки убежавшим; мудрецу Он столько же ужасен, как глупцу; А если кто, несчастный, попадётся Во власть его, — беда! Ему придётся До самой смерти слушать дикий вздор: С него всю шкуру спустит живодёр, Сверлит его и колет, как булавка, Сосет его, как стряпчий или пьявка! — конец

Nor is it certain that some sorts of verse Prick not the Poet's conscience as a curse; Dosed with vile drams on Sunday he was found, Or got a child on consecrated ground! And hence is haunted with a rhyming rage— Feared like a bear just bursting from his cage. If free, all fly his versifying fit, Fatal at once to Simpleton or Wit: But him, unhappy! whom he seizes,—him He flays with Recitation limb by limb; Probes to the quick where'er he makes his breach, And gorges like a Lawyer—or a Leech.

Перевод

Н. А. Холодковский, 1905

Примечания автора

	Старые баллады и пьесы и россказни старых баб в настоящее время так же ценятся, как старое вино или новые речи.
	Old ballads, old plays, and old women's stories, are at present in as much request as old wine or new speeches.

	«Ад» — так называется игорный дом, где вы немного рискуете и где вас много надувают. Клуб — это весёлое чистилище, где вы многое теряете и где, как предполагается, вас вовсе не надувают.
	"Hell," a gaming-house so called, where you risk little, and are cheated a good deal. "Club," a pleasant purgatory, where you lose more, and are not supposed to be cheated at all.