Недовольно

«Недовольно» — статья Владимира Одоевского, законченная 31 декабря 1866 года, подробный ответ на этюд Ивана Тургенева «Довольно» (1865). Он прочёл её Тургеневу 9 марта 1867. Идеи статьи разделяло большинство читателей.

Цитаты

… нумера в нашей статье соответствуют до некоторой степени таким же нумерам статьи «Довольно».

Мы дали художнику право нас изучать, разлагать наши духовные силы, высматривать нашу красоту и наше безобразие, особенности нашего быта, нашей природы; взял он у нас родное Русское слово, в своих произведениях приучил нас читать самих себя, — эта привычка нам дорога, и мы нисколько не намерены её покинуть, — как вдруг ни с того ни с сего художник говорит: «будет с вас! довольно!» …нет! так легко с нами он не разделается! своей умною мыслью, своею изящною речью он закабалил себя нам; — нам принадлежит каждая его мысль, каждое чувство, каждое слово; они — наша собственность, и мы не намерены уступить её даром. — I

Прочь уныние! прочь метафизические пеленки! не один я в мире, и не безответен я пред моими собратиями — кто бы они ни были: друг, товарищ, любимая женщина, соплеменник, человек с другого полушария. — То, что я творю, — волею или неволею приемлется ими; не умирает сотворённое мною, но живёт в других жизнию бесконечною. Мысль, которую я посеял сегодня, взойдёт завтра, через год, через тысячу лет; я привёл в колебание одну струну, оно не исчезнет, но отзовётся в других струнах гармоническим гласовным отданием. Моя жизнь связана с жизнью моих прапрадедов; моё потомство связано с моею жизнию. — VI

Судьба! — что это за дама? откуда она вышла? где живёт она? любопытно было бы о том проведать. По свету бродит лишь её имя, вроде того исполинского морского змея, о котором ежегодно писали в газетах, но который ещё не потопил ни одного корабля и на днях обратился в смиренного моллюска. <…> Неужели наука напрасно доказала, что случайности или судьбы не существует — в обыденном смысле этого слова; что все возможные случайности повинуются общим, неизменным законам, которые… стоит изучить. <…> Но возразят: а грозные, нежданные явления Природы: бури, землетрясения, взрывы?.. к числу этих нежданных явлений некогда причисляли солнечное затмение. Когда и для земли наука выработает такие же данные, какие она добыла в звёздных пространствах, — тогда все нежданные явления Природы будут предсказываться в календарях, наравне с восходом и закатом солнца или месяца. Когда дрожания земли будут изучены, как дрожания струны или Хладниевы фигуры, тогда не станет дело и за снарядом против землетрясений, вроде громоотвода. Наука, кажется, ещё далеко не дошла до такого успеха; конечно! но что же из этого следует? — единственно то, что мы ещё не кончили нашего урока на земле, что ещё не следует нам покидать указку… словом, что недовольно! недовольно! Дело в том, что все мы больны одною болезнию: неприложением рук, — но мы как-то стыдимся этой болезни и находим удобнее сваливать продукты нашей лени на судьбу, благо она безответна. <…> Всё зависит от умения обращаться с жизнию, от смысла, который мы придаем её явлениям. Влияние, производимое на нас нашей деятельностию, вполне подчинено той идее, которую мы к ней присоединяем. Возьмём пример самый простой: что может быть скучнее проверки счетных книг? Человек жалуется: я рождён поэтом, живописцем, музыкантом, а из меня судьба сделала бухгалтера. Заметим мимоходом, что истинное призвание остановить трудно; оно прорвётся сквозь все препятствия; много ли было великих людей, изобретателей, художников, которые бы родились на розах? всякому пришлось бороться и с людским равнодушием, и с занятиями, ему несвойственными, нередко в длинные ночи вытачивать самые грубые инструменты для своего изобретения… может быть, в этой борьбе и закалился их дух на великое делание. Обратимся к счётным книгам; неужели остаётся лишь тосковать при такой работе? — нет! это дело имеет разные значения: один видит за ним лишь жалованье, хлеб для жены и детей, получаемый за честную работу, — и это не дурно; другой, например, фабрикант, землевладелец — оценку своих удач или ошибок; третий — долг гражданский, возможность предотвратить расхищение казны, обличить воровство, подлоги и проч. т. п. Если человек способен присоединить какой-нибудь из этих смыслов к своему делу, то нет следа приходить в отчаяние; судьба человека в руках его. — XIII

Красота — есть ли дело условное? мне кажется, этот вопрос и существовать не может. Вопрос не в красоте того или другого произведения, а в чувстве красоты, в потребности красоты, а это чувство, эта потребность суть стихии, общие всем людям. Что нужды, что китаец любуется картиной без перспективы или последованием звуков, для нас непонятным, — дело в том, что он любуется, что он находит удовлетворение своей потребности изящного. <…> Не за что слишком досадовать и на червя, который съедает «драгоценнейшие строки Софокла»; того действия, которое производил Софокл на современников и которое отозвалось и на нас, червь не подточит! <…> Отчего искусство не умеет ещё говорить тем общим для всех языком, которым говорят солнце, звёзды и другие явления Природы? отчего Рафаэль, Бах, Гомер, Дант — понятны лишь немногим? — Сколько веков работы ещё нужно для того, чтобы искусство заговорило языком для всех доступным? — мы видим, как медленно развивается в толпе не только сознание, но даже наслаждение искусством. <…> Но одна ли толпа в том виновата? нет ли в самом искусстве чего-то неполного, недосказанного? не требует ли оно новой, нам даже ещё непонятной разработки? <…> Кто же виноват, если поэты не добывают своих сокровищ из новых рудников, не возводят сих сокровищ в художественное создание!.. мы не видим ещё и приступа к этой новой художественной деятельности. Следовательно — нечего пока печалиться о Гомерах и Софоклах. Поэзия ещё впереди — и в её мире нет для нас права на отдых и успокоение… недовольно! недовольно! — XIV, XV

Наука выросла в борьбе, и даже посредством борьбы. Разветвление идей — как разветвление растений. Возле здоровых листьев есть как будто больные; возле цветка лилии есть прицветник, — пожелтевший свёрток, который бы хотелось сорвать и бросить; пред появлением плода вянут красивые лепестки, — но эти, по-видимому, ненужные придатки, эти будто бы уклонения Природы суть охрана развития… <…> Исчисление всё более и более разрастающихся успехов науки обыкновенно прерывается вопросом… так сказать, домашним: а стали ли мы от того счастливее? на этот стародавний вопрос осмелюсь отвечать решительным «да!» с условием: слову счастье не придавать фантастического смысла, а видеть в нём, что есть в самом деле, т. е. отсутствие или, по крайней мере, уменьшение страданий. <…> Я слышу возражение: а война, говорят мне, а способы истребления людей — добытые у науки же, разве не увеличили массы страданий другого рода, но всё-таки страданий?.. возражение сильно, — но, однако, можно ли обвинять науку? можно ли обвинять огонь за то, — что он хотя и греет и освещает, но с тем вместе и производит пожары? Можно ли обвинять и солнце и оптика, если полоумный наведёт зажигательное стекло на стог сена, и стог загорится? — Кто виноват, если данные, выработанные наукою, до сих пор лишь в весьма малой степени входят в государственное, общественное и семейное дело? <…> что мы ответим тому, который сказал: любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас? — наши общественные науки не только далеко отстали от естественных, но, сказать по правде, находятся ещё в младенческом состоянии. Ещё ныне невольно думается, что века пройдут до тех пор, когда мы, наконец, выразумеем и сознаем вполне это неземное внушение, и бессильны мы даже вообразить себе семейное, а тем более государственное устройство, где бы это высокое начало могло быть применимо во всём своём пространстве!.. — XVI

К тому же Россия не без врагов! хмурится на нас завистливый Запад. Не по сердцу ему наше новое подви́женье. И прежде он частию боялся нас, частию завидовал. Но теперь, когда уже нельзя нас упрекнуть ни в обожании рабства, ни в строгости наказаний, ни в отсутствии земской самостоятельности, ни в господстве произвола и самоуправства… когда зреют в нас и нравственное чувство, и сознание человеческого достоинства, и материальные силы, когда крепче… сплотилось наше единство, — трусливая ненависть Запада в крайних его органах, в этом сопряжении невольного невежества и сознательной лжи, доходит до истинного безумия. Разумеется, не забывается старое. По-прежнему является на сцену нелепая фабрикация парижской полиции, известная под названием «завещания Петра первого» <…>. Есть на Западе город-памятник, — памятник насилия, грабежа, гнета, всех родов человеческого самоуправства и уничтожения; в древности там ковались цепи на целый мир; но времена переменились; занесло песком следы рабской крови, пролитой на потеху патрициев; на этом песке устроилось новоязыческое капище: здесь иезуитизм открыл свою торговлю; его товар — человеческая совесть; здесь он покупает, продаёт и променивает веру, правду, свободу совести, словом, всё, что есть на земле святого; здесь дистиллируются тонкие, для всего мира, яды; смрадный туман подымается от треножника преступной лаборатории; в этой душной среде бродят позорные тени; здесь изуверы призывают благословение божие на отравленные кинжалы; здесь иезуиты с шляхтою обмениваются поцелуями; полумёртвый командир латинства, в бессильной злобе на нас, вместе с женолюбивым кардиналом канонизирует изверга Кунцевича; из-под кардинальской рясы сыплются мириады лжей, сплетен, иезуитов, иезуиток и стараются облепить славянское племя, разорвать его связи и задушить его. И в Россию проникает тлетворный туман и… находит Иванушек, Репетиловых, княжен Зизи, Мими… Неужели на всё это мы должны смотреть сложа руки, уныло повторяя: довольно! неужели должна замолкнуть наша сатира, которая испокон века не переставала на Руси выговаривать своё крепкое и умное слово. <…> Было бы ошибочно предполагать, что Простаковы и Скотинины вымерли и духа их не стало — они все живехоньки, только умылись и принарядились. <…> Будущее впереди, а между тем, с Божиею помощью, даже стоя одною ногою в могиле, — хоть бы нам погрозиться на внешних и внутренних врагов России… авось вразумятся! — go a head! never mind, help yourself! что по-русски переводится: «брось прохладушки, неделанного дела много». — XVIII (конец)

О статье

	Каков наш Одоевский? Так и валяет картечью в соловья.
	— Николай Колюбакин