Рея нивой влажной, Корабль взрезал свой путь браздой протяжной
И рассыпал, как величавый плуг,
Дробимых волн предутренний жемчуг; <…> Дельфинов прядал рой, Зарю встречая резвою игрой.
А звёзды робкие лучей бежали;
В лазурной мгле ресницы их дрожали.
И груди белые день обличал
Раздутых парусов… — I
The morning watch was come; the vessel lay
Her course, and gently made her liquid way;
The cloven billow flashed from off her prow
In furrows formed by that majestic plough; <…>
The dolphins, not unconscious of the day,
Swam high, as eager of the coming ray;
The stars from broader beams began to creep,
And lift their shining eyelids from the deep;
The sail resumed its lately shadowed white…
Руль буйною толпой
Захвачен. Юные горят сердца —
И лета алчут, лета без конца,
С улыбкой женщин солнечных!.. Бродяг
Бездомных не манит родной очаг.
В скитаньях одичалым, им милей
Вертепы дикарей[1][2], чем стон морей.
Зовёт их рай избыточных плодов,
Леса, где не найдёт чужих следов
Охотник вольный, — тучные поля,
И злак густой, и без межей земля[3][2].
В нас голод древний всё не укрощён —
Свой произвол один вменять в закон!
Им снятся залежи, чей блещет клад
Не в недрах, — въявь очам: в садах услад.
Там — Воля: ей в пещере каждой — храм.
Там — сад мирской, доступный всем стопам!
Природа там лелеет у грудей
Род дико-резвый радостных детей.
Плод, раковина — всё богатство там… — II
Wilder hands would hold the vessel's sheet;
Young hearts, which languished for some sunny isle,
Where summer years and summer women smile;
Men without country, who, too long estranged,
Had found no native home, or found it changed,
And, half uncivilised, preferred the cave
Of some soft savage to the uncertain wave—
The gushing fruits that nature gave untilled;
The wood without a path—but where they willed;
The field o'er which promiscuous Plenty poured
Her horn; the equal land without a lord;
The wish—which ages have not yet subdued
In man—to have no master save his mood;
The earth, whose mine was on its face, unsold,
The glowing sun and produce all its gold;
The Freedom which can call each grot a home;
The general garden, where all steps may roam,
Where Nature owns a nation as her child,
Exulting in the enjoyment of the wild;
Their shells, their fruits, the only wealth they know…
Встань, храбрый Блэй! Враг у дверей! Воспрянь!..
Но — поздно! Смута преступила грань!
Стоит у ложа наглый бунтовщик;
К твоей груди приставлен острый штык, —
И связан ты! Мятеж провозглашён.
Кто уст твоих дрожал, тем ты лишён
Свободы рук <…>.
«Из-за чего крамола?..» Твой вопрос
Рёв заглушил проклятий и угроз. <…>
Ни разу вид убийства не вдохнул
В жестоких трепета… Но ты дерзнул
На вызов, и вскричал: «Пали!..» Восторг —
Из душ безжалостных тот клик исторг.
Всё своевольем втоптано во прах:
Но пред вождём недавний ожил страх,
Тебя убить — нет гнева, ни отваги…
«Отдать его на прихоть шаткой влаги!..» — III, IV
Awake, bold Bligh! the foe is at the gate!
Awake! awake!——Alas! it is too late!
Fiercely beside thy cot the mutineer
Stands, and proclaims the reign of rage and fear.
Thy limbs are bound, the bayonet at thy breast;
The hands, which trembled at thy voice, arrest <…>.
In vain thou dost demand the cause: a curse
Is all the answer, with the threat of worse. <…>
In hands as steeled to do the deadly rest.
Thou dar'st them to their worst, exclaiming—"Fire!"
But they who pitied not could yet admire;
Some lurking remnant of their former awe
Restrained them longer than their broken law;
They would not dip their souls at once in blood,
But left thee to the mercies of the flood.
Звучит «На Отаити!» дружный крик…
Как странно сладок буйственный язык!
Прекрасный остров, изобильный мир,
Приязнь, вседневный праздник, вечный пир,
Детей Природы кротость, нрав приятный,
Дары любви, избыток благодатный, —
Так вот что снится морякам суровым,
Всю жизнь гонимым каждым ветром новым, —
Присвоившим злодейскою рукой
То, в чём благим отказано, — покой!
Так создан человек; дорогой разной
Мы к цели все спешим однообразной.
Богатства, рода, племени различье,
Удача, нрав и бренное обличье —
Всё глину мягкую в нас мнёт властней,
Чем страшный зов за гранью наших дней… — VI
"Huzza! for Otaheite!" was the cry.
How strange such shouts from sons of Mutiny!
The gentle island, and the genial soil,
The friendly hearts, the feasts without a toil,
The courteous manners but from nature caught,
The wealth unhoarded, and the love unbought;
Could these have charms for rudest sea-boys, driven
Before the mast by every wind of heaven?
And now, even now prepared with others' woes
To earn mild Virtue's vain desire, repose?
Alas! such is our nature! all but aim
At the same end by pathways not the same;
Our means—our birth—our nation, and our name,
Our fortune—temper—even our outward frame,
Are far more potent o'er our yielding clay
Than aught we know beyond our little day…
Их гортань и внутренность горела,
И туча каждая, что в небе зрела,
Надеждой зрела им, — и до костей
Мочил их, благодарных, штурм ночей, —
И капли, выжатые из холста,
Как жизнь — впивали жаждущих уста;.. — IX
The incessant fever of that arid thirst
Which welcomes, as a well, the clouds that burst
Above their naked bones, and feels delight
In the cold drenching of the stormy night,
And from the outspread canvass gladly wrings
A drop to moisten Life's all-gasping springs;..
Век золотой, — что золота не знает, —
Царит меж дикарей — или царил,
Доколь Европы меч не умирил
Невинной вольности простых уставов
И не привил заразы наших нравов…
Прочь, эта мысль! Ещё они верны
Природе: с ней чисты, и с ней грешны…
«Ура! На Отаити!» — общий зов;
Ему послушен трепет парусов. — X
The goldless Age, where Gold disturbs no dreams,
Inhabits or inhabited the shore,
Till Europe taught them better than before;
Bestowed her customs, and amended theirs,
But left her vices also to their heirs.
Away with this! behold them as they were,
Do good with Nature, or with Nature err.
"Huzza! for Otaheite!" was the cry,
As stately swept the gallant vessel by.
Вдвойне порочны мы
Грехами просвещения и тьмы;
И сочетает наше лицедейство —
Лик Авеля и Каина злодейство. — IV
The sordor of civilisation, mixed
With all the savage which Man's fall hath fixed.
Who hath not seen Dissimulation's reign,
The prayers of Abel linked to deeds of Cain?
Так пелись славы стародавних дней
И длили память доблестных теней <…>.
Неверью вымысл — песенная быль;
Но оживает урн могильных пыль
Тобой, Гармония!.. <…>
Каждый гимн, что отрок выводил,
С прибоем слитый иль ручьём журчливым,
Иль в долах эхом множимый пугливым, —
Вечней в сердцах отзывчивых звенит,
Чем всё, что столпный рассказал гранит.
Песнь — вся душа; вникает мысль, одна,
В иерогли́фах тёмных письмена.
Докучен длинной летописи лепет.
Песнь — почка чувства. — V
Such was this ditty of Tradition's days,
Which to the dead a lingering fame conveys
In song; <…>
Which leaves no record to the sceptic eye,
But yields young History all to Harmony <…>.
For one long-cherished ballad's simple stave,
Rung from the rock, or mingled with the wave,
Or from the bubbling streamlet's grassy side,
Or gathering mountain echoes as they glide,
Hath greater power o'er each true heart and ear,
Than all the columns Conquest's minions rear;
Invites, when Hieroglyphics are a theme
For sages' labours, or the student's dream;
Attracts, when History's volumes are a toil,—
The first, the freshest bud of Feeling's soil.
Уж расцвела, меж дикими цветами,
Дикарка женщиной, хотя летами
Была дитя, по наших стран счисленью,
Где рано зреть дано — лишь преступленью.
Дитя земли младенческой, мила
Красой невинно-знойной и смугла,
Как ночь в звездах или вертеп заветный,
Мерцающий рудою самоцветной.
Её глаза — язык. <…>
И смех её, и слёзы мимолётны;
Так гладь озёр расплещет ветр залётный, —
Но вновь покой глубин встаёт со дна,
И родники питают лоно сна,
Пока землетрясенье не нарушит
Дремы Наяд, и в недрах не иссушит
Живых ключей, и в чёрный ил болот
Не втопчет зеркала прекрасных вод… — VII
There sat the gentle savage of the wild,
In growth a woman, though in years a child,
As childhood dates within our colder clime,
Where nought is ripened rapidly save crime;
The infant of an infant world, as pure
From Nature—lovely, warm, and premature;
Dusky like night, but night with all her stars;
Or cavern sparkling with its native spars;
With eyes that were a language and a spell, <…>;
Her smiles and tears had passed, as light winds pass
O'er lakes to ruffle, not destroy, their glass,
Whose depths unsearched, and fountains from the hill,
Restore their surface, in itself so still,
Until the Earthquake tear the Naiad's cave,
Root up the spring, and trample on the wave,
And crush the living waters to a mass,
The amphibious desert of the dank morass!
… валы живые
Ему семейный заменили круг,
А друга — океан, гигантский друг.
Пестун, товарищ мрачный, Ментор тайный,
Он детский челн по прихоти случайной,
Играючи, кидал. Родные саги
Да случай тёмный, поприще отваги,
Взлюбив, беспечный дух познал мятежность
Всех чувств, — одно изъемля: безнадёжность. — VIII
Had from that moment deemed the deep his home,
The giant comrade of his pensive moods,
The sharer of his craggy solitudes,
The only Mentor of his youth, where'er
His bark was borne; the sport of wave and air;
A careless thing, who placed his choice in chance,
Nursed by the legends of his land's romance;
Eager to hope, but not less firm to bear,
Acquainted with all feelings save despair.
Хмель кавы, что пьянее сока лоз;
Плод, чаша, молоко за раз — кокос;
И дерево-кормилец, чьи плоды —
Без пахот нива, жатва без страды, —
Воздушный пекарь дарового хлеба,
Его пекущий в жаркой печи неба
(Далече голод от него кочует:
Он самобраным яством не торгует), —
Весь тот избыток божьих благостынь,
Те радости общественных пустынь
Смягчили нрав согретых добротой
Одной семьи счастливой и простой:
Очеловечил темнокожий белых,
В гражданственном устройстве озверелых. — XI
The Cava feast, the Yam, the Cocoa's root,
Which bears at once the cup, and milk, and fruit;
The Bread-tree, which, without the ploughshare, yields
The unreaped harvest of unfurrowed fields,
And bakes its unadulterated loaves
Without a furnace in unpurchased groves,
And flings off famine from its fertile breast,
A priceless market for the gathering guest;—
These, with the luxuries of seas and woods,
The airy joys of social solitudes,
Tamed each rude wanderer to the sympathies
Of those who were more happy, if less wise,
Did more than Europe's discipline had done,
And civilised Civilisation's son!
Дух непоседный не мутил покоя,
Как нудит он орла в его гнезде,
Далёким оком рыща, бдеть везде… — XIII
Disturbed him like the eagle in her nest,
Whose whetted beak and far-pervading eye
Darts for a victim over all the sky…
Зовёт исполнить так завет свободы,
Как Брут[2], один, посмел, — велит дерзнуть
И самовластья обезьян стряхнуть
С высоких сучьев! Нас пугают совы, —
За соколов принять мы их готовы.
Но пугала (гляди, их корчит страх!)
Один свободы клич сметёт во прах. — XIII
Roused millions do what single Brutus did—
Sweep these mere mock-birds of the Despot's song
From the tall bough where they have perched so long,—
Still are we hawked at by such mousing owls,
And take for falcons those ignoble fowls,
When but a word of freedom would dispel
These bugbears, as their terrors show too well.
В пещере, вырытой волной напевной,
Они таились в рдяный жар полдневный. — XV
Here, in this grotto of the wave-worn shore,
They passed the Tropic's red meridian o'er;
… все [души] мира в алчущие сферы
Наш дух влекут, его сосуд скудельный
Хотят разбить, — зовут нас в беспредельный
Вселенский океан!.. Я — отметнём!
Кто не забылся, упоён огнём
Лазури сладкой? И кто мыслил, прежде
Чем предал мысль корысти и надежде,
В дни юные — о низком личном Я, — Любовью царь над раем бытия? — XVI
… they woo and clasp us to their spheres,
Dissolve this clog and clod of clay before
Its hour, and merge our soul in the great shore.
Strip off this fond and false identity!—
Who thinks of self when gazing on the sky?
And who, though gazing lower, ever thought,
In the young moments ere the heart is taught
Time's lesson, of Man's baseness or his own?
All Nature is his realm, and Love his throne.
О, мир любви средь тишины согласной!..
Глух волн бессонных одношумный ход,
Как раковины рокот, эхо вод,
Что, от родных сосцов отлучена,
Малютка бездн глухих, не знает сна
И молит детским неутомным стоном —
Не разлучать её с глубинным лоном… — XVII
Lovely as Love—the Spirit!—when serene.
The Ocean scarce spoke louder with his swell,
Than breathes his mimic murmurer in the shell,
As, far divided from his parent deep,
The sea-born infant cries, and will not sleep,
Raising his little plaint in vain, to rave
For the broad bosom of his nursing wave…
И потянул во мгле благоуханной,
Пришельца возвещая, запах странный. <…>
Был выдыхаем он короткой, хрупкой,
Но Юг и Север продымившей трубкой.
От Портсмута до полюса свой дым
Она пускала в нос валам седым
И всех стихий слепому произволу, —
Неугасимой жертвою Эолу
К сменявшимся вскуряясь небесам,
Всегда, повсюду… <…>
О, табак, табак!
С востока до страны, где гаснет день,
Равно ты услаждаешь — турка лень
И труд матроса. В негах мусульмане
Соперник ты гаремного дивана
И опиума;.. — XIX
But here the herald of the self-same mouth
Came breathing o'er the aromatic south,
Not like a «bed of violets" on the gale,
But such as wafts its cloud o'er grog or ale,
Borne from a short frail pipe, which yet had blown
Its gentle odours over either zone,
And, puffed where'er winds rise or waters roll,
Had wafted smoke from Portsmouth to the Pole,
Opposed its vapour as the lightning flashed,
And reeked, 'midst mountain-billows, unabashed,
To ?olus a constant sacrifice,
Through every change of all the varying skies. <…>
Sublime Tobacco! which from East to West
Cheers the tar's labour or the Turkman's rest;
Which on the Moslem's ottoman divides
His hours, and rivals opium and his brides;..
Немногим, что попрятались в дубравы,
Стал остров милый — островом облавы.
Им нет пристанища. В кольце морей,
Отступников отчизны, как зверей,
Их травят. Не дитя бежит к родимой —
То ищут люди дебри нелюдимой;
Но от людей верней спасут берлоги
Волков и львов, чем жертв двуногих ноги. <…>
Дружины островные
Сплотились с ними за поля родные,
Союзники, — с копьём и булавой.
Но что доспех Геракла боевой
Меж серных чар и волхвований громных,
До схватки бьющих воинов огромных?
Как веянье чумы, дохнув, их сила
Не храбрым лишь, но храбрости могила! <…>
Семье подобясь загнанных оленей,
В чьих взорах жар недужный и томлений
Тоска смертельная, но чьи рога
Ещё алеют кровию врага, —
Их горсть укрылась под скалою мрачной. — I—III
Few, few escaped, and these were hunted o'er
The isle they loved beyond their native shore.
No further home was theirs, it seemed, on earth,
Once renegades to that which gave them birth;
Tracked like wild beasts, like them they sought the wild,
As to a Mother's bosom flies the child;
But vainly wolves and lions seek their den,
And still more vainly men escape from men. <…>
Their new allies
Had fought and bled in mutual sacrifice;
But what availed the club and spear, and arm
Of Hercules, against the sulphury charm,
The magic of the thunder, which destroyed
The warrior ere his strength could be employed?
Dug, like a spreading pestilence, the grave
No less of human bravery than the brave! <…>
Beside the jutting rock the few appeared,
Like the last remnant of the red-deer's herd;
Their eyes were feverish, and their aspect worn,
But still the hunter's blood was on their horn.
Грот <…>.
Землетрясений сила подняла
Надстолпия и выперла колонны
Из горных недр, когда с земного лона
Не сбыл потоп и трескалась кора.
В пожарище всемирного костра
Стен первозданных плавились опоры;.. — VII
The grot <…>.
The architrave some Earthquake might erect;
The buttress from some mountain's bosom hurled,
When the Poles crashed, and water was the world;
Or hardened from some earth-absorbing fire,
While yet the globe reeked from its funeral pyre;..
… был скатертью банана лист обширный,
А блюдом панцирь черепахи жирной
С её же мясом;.. — VIII
… for board the plantain spread
With its broad leaf, or turtle-shell which bore
A banquet in the flesh it covered o'er;..
… Любовь стара, как мирозданье,
Но кто пришёл и кто придёт на свет,
Приходит обновить её завет… — IX
… Love is old,
Old as eternity, but not outworn
With each new being born or to be born…
Окружают, <…>
Их, что живыми взять нельзя нигде,
Смерть, как акулу, держит на уде;.. — XII
Surrounded, <…>
The desperate trio held aloof their fate
But by a thread, like sharks who have gorged the bait;..
