Письмо о слепых, предназначенное зрячим
«Письмо о слепых» (фр. Lettre sur les aveugles â l'usage de ceux qui voient) — философское сочинение Дени Дидро, анонимно изданное в 1749 году. Из-за этой и других публикаций его заключили на в Венсенский замок, откуда он вышел через 3 месяца после заступничества влиятельных людей. Во второй половине проанализован вопрос о характере первоначального зрительного восприятия вещей прозревшим слепорожденным человеком, поставленный сенсуалистической гносеологией Дж. Локка, который приобрёл большое мировоззренческое значение в связи с субъективно-идеалистической трактовкой Дж. Беркли. Здесь Дидро внёс значительный вклад в критику берклиевского идеализма и в разработку сенсуализма[1]. В 1782 году Дидро написал «Прибавление к письму о слепых», где перечислил несколько слепых, жизнь которых подтвердила его выводы[2].
Цитаты
[править]Я догадывался, мадам[К 1], что слепорожденный, у которого г-н Реомюр недавно снял катаракту, не сообщит нам того, что вы хотели знать; но мне не приходило в голову, что в этом не будет ни его вины, ни вашей. Я обращался к его благодетелю лично и через его лучших друзей, я прибег к такому средству, как комплименты, но мы ничего не добились, и первая повязка будет снята без вас. Самые знатные особы имели честь получить отказ, как и философы. Одним словом, он пожелал снять покров лишь перед несколькими ничего не значащими глазами[К 2]. Если вы захотите узнать, почему этот искусный академик производит в такой тайне опыты, для которых, по вашему мнению, никогда не может быть слишком много просвещённых свидетелей, то я вам отвечу, что наблюдения столь знаменитого человека нуждаются не столько в зрителях, когда они делаются, сколько в слушателях, когда они уже сделаны. Поэтому, мадам, я вернулся к своему первоначальному намерению, и, вынужденный обойтись без опыта, в котором я не видел ничего ценного ни для моего поучения, ни для вашего, но из которого г-н Реомюр несомненно извлечёт гораздо более ценные выводы, я стал философствовать вместе со своими друзьями по поводу существенного вопроса, поставленного этим опытом. | |
Je me doutais bien, madame, que l’aveugle-né, à qui M. de Réaumur vient de faire abattre la cataracte, ne nous apprendrait pas ce que vous vouliez savoir ; mais je n’avais garde de deviner que ce ne serait ni sa faute, ni la vôtre. J’ai sollicité son bienfaiteur par moi-même, par ses meilleurs amis, par les compliments que je lui ai faits ; nous n’en avons rien obtenu, et le premier appareil se lèvera sans vous. Des personnes de la première distinction ont eu l’honneur de partager son refus avec les philosophes ; en un mot, il n’a voulu laisser tomber le voile que devant quelques yeux sans conséquence. Si vous êtes curieuse de savoir pourquoi cet habile académicien fait si secrètement des expériences qui ne peuvent avoir, selon vous, un trop grand nombre de témoins éclairés, je vous répondrai que les observations d’un homme aussi célèbre ont moins besoin de spectateurs, quand elles se font, que d’auditeurs, quand elles sont faites. Je suis donc revenu, madame, à mon premier dessein ; et, forcé de me passer d’une expérience où je ne voyais guère à gagner pour mon instruction ni pour la vôtre, mais dont M. de Réaumur tirera sans doute un bien meilleur parti, je me suis mis à philosopher avec mes amis sur la matière importante qu’elle a pour objet. |
Кто-то из нас догадался спросить нашего слепого, был ли бы он доволен, если бы имел глаза. «Если бы меня не одолевало любопытство, — ответил он, — я предпочёл бы иметь длинные руки; мне кажется, что мои руки рассказали бы мне о том, что происходит на Луне, лучше, чем ваши глаза и ваши телескопы; кроме того, глаза скорее перестают видеть, чем руки осязать. Поэтому вместо того, чтобы снабдить меня недостающим органом, лучше было бы усовершенствовать у меня тот орган, который я имею». | |
Quelqu’un de nous s’avisa de demander à notre aveugle s’il serait content d’avoir des yeux : « Si la curiosité ne me dominait pas, dit-il, j’aimerais bien autant avoir de longs bras : il me semble que mes mains m’instruiraient mieux de ce qui se passe dans la lune que vos yeux ou vos télescopes ; et puis les yeux cessent plus tôt de voir que les mains de toucher. Il vaudrait donc bien autant qu’on perfectionnât en moi l’organe que j’ai, que de m’accorder celui qui me manque. » |
Наш слепой явился к полицейскому чиновнику как к равному. Угрозы не испугали его. «Что вы можете со мной сделать?» — сказал он г-ну Эро. «Я брошу вас в тюремный карцер», — ответил чиновник. «О, месье! — возразил ему слепой. — Вот уж двадцать пять лет, как я пребываю в нём». <…> Мы покидаем жизнь, как волшебное зрелище, слепой покидает её, как темницу; если мы имеем в жизни больше наслаждений, чем он, то, согласитесь, что он умирает с гораздо меньшими сожалениями. | |
Le nôtre comparut devant le magistrat comme devant son semblable. Les menaces ne l’intimidèrent point. « Que me ferez-vous ? dit-il à M. Hérault. — Je vous jetterai dans un cul de basse-fosse, lui répondit le magistrat. — Eh ! monsieur, lui répliqua l’aveugle, il y a vingt-cinq ans que j’y suis. » <…> Nous sortons de la vie comme d’un spectacle enchanteur ; l’aveugle en sort ainsi que d’un cachot : si nous avons à vivre plus de plaisir que lui, convenez qu’il a bien moins de regret à mourir. |
Я заметил сначала, что он питает сильнейшее отвращение к воровству; это отвращение обусловливалось у него двумя причинами: легкостью, с которой можно обокрасть его так, чтобы он этого не заметил, и, может быть, в ещё большей степени легкостью, с какой можно заметить, что он сам крадёт. <…> Он не придаёт большого значения стыдливости. Если бы не неблагоприятные атмосферные влияния, от которых его предохраняет одежда, ему была бы вовсе непонятна её цель… | |
Je m’aperçus d’abord qu’il avait une aversion prodigieuse pour le vol ; elle naissait en lui de deux causes : de la facilité qu’on avait de le voler sans qu’il s’en aperçût ; et plus encore, peut-être, de celle qu’on avait de l’apercevoir quand il volait. <…> Il ne fait pas grand cas de la pudeur : sans les injures de l’air, dont les vêtements le garantissent, il n’en comprendrait guère l’usage… |
Так как из всех внешних выражений чувств, вызывающих в нас сострадание и мысль о боли, на слепых действует только жалоба, то я предполагаю, что вообще они бессердечны. Какое различие существует для слепого между человеком, который мочится, и человеком, который без жалоб проливает свою кровь? И разве сами мы не перестаём испытывать сострадание, когда значительное расстояние или малый размер предметов производит на нас то же самое действие, что и отсутствие зрения у слепых? До такой степени наши добродетели зависят от нашего способа ощущать и от того, с какой силой действуют на нас внешние предметы! Я ничуть не сомневаюсь, что, не будь страха наказания, многие люди способны были бы так же легко убить человека на расстоянии, на котором он казался бы им величиной с ласточку, как собственноручно заколоть быка. И разве не тем же принципом мы руководствуемся, когда испытываем сострадание к мучающейся лошади и без всяких угрызений совести давим муравья? <…> Как должна бы отличаться нравственность глухого от нравственности слепого и сколь несовершенной — чтобы не сказать худшего — показалась бы человеческая нравственность существу, обладающему лишним, по сравнению с нами, чувством! | |
Comme de toutes les démonstrations extérieures qui réveillent en nous la commisération et les idées de la douleur, les aveugles ne sont affectés que par la plainte, je les soupçonne, en général, d’inhumanité. Quelle différence y a-t-il pour un aveugle, entre un homme qui urine et un homme qui, sans se plaindre, verse son sang ? Nous-mêmes, ne cessons-nous pas de compatir lorsque la distance ou la petitesse des objets produit le même effet sur nous que la privation de la vue sur les aveugles ? tant nos vertus dépendent de notre manière de sentir et du degré auquel les choses extérieures nous affectent ! Aussi je ne doute point que, sans la crainte du châtiment, bien des gens n’eussent moins de peine à tuer un homme à une distance où ils ne le verraient gros que comme une hirondelle, qu’à égorger un bœuf de leurs mains. Si nous avons de la compassion pour un cheval qui souffre, et si nous écrasons une fourmi sans aucun scrupule, n’est-ce pas le même principe qui nous détermine ? <…> Que celle d’un sourd différerait encore de celle d’un aveugle, et qu’un être qui aurait un sens de plus que nous trouverait notre morale imparfaite, pour ne rien dire de pis ! |
Каким образом слепорожденный составляет себе идею о фигурах? <…> Проводя пальцами по хорошо натянутой нити, он получает идею о прямой линии; следуя за изгибами слабо натянутой нити, он получает представление о кривой линии. Вообще благодаря повторяющимся опытам осязания он имеет воспоминание об ощущениях, испытанных им в разных точках <…>. Изучая свойства этих линий, геометр вносит поправки в своё понятие о них. Но слепорожденный, будет ли он геометром или нет, относит всё к концам своих пальцев. Мы комбинируем цветные точки, он же комбинирует только осязаемые точки, или, выражаясь более точно, лишь ощущения осязания, сохранившиеся у него в памяти. В его голове не происходит ничего подобного тому, что происходит в голове у нас: он ничего не воображает; ведь для того, чтобы воображать, надо окрасить некий фон и выделить на этом фоне точки, предполагая у них цвет, отличный от цвета фона. Если придать этим точкам тот же цвет, что и фону, они тотчас же сольются с ним, и фигура исчезнет; по крайней мере так все происходит в моем воображении, и я предполагаю, что другие в этом отношении не отличаются от меня. | |
Comment un aveugle-né se forme-t-il des idées des figures ? <…> S’il les glisse le long d’un fil bien tendu, il prend l’idée d’une ligne droite ; s’il suit la courbe d’un fil lâche, il prend celle d’une ligne courbe. Plus généralement, il a, par des expériences réitérées du toucher, la mémoire de sensations éprouvées en différents points <…>. L’étude rectifie dans le géomètre la notion de ces lignes par les propriétés qu’il leur découvre. Mais, géomètre ou non, l’aveugle-né rapporte tout à l’extrémité de ses doigts. Nous combinons des points colorés ; il ne combine, lui, que des points palpables, ou, pour parler plus exactement, que des sensations du toucher dont il a mémoire. Il ne se passe rien dans sa tête d’analogue à ce qui se passe dans la nôtre : il n’imagine point ; car, pour imaginer, il faut colorer un fond et détacher de ce fond des points, en leur supposant une couleur différente de celle du fond. Restituez à ces points la même couleur qu’au fond, à l’instant ils se confondent avec lui, et la figure disparaît ; du moins, c’est ainsi que les choses s’exécutent dans mon imagination ; et je présume que les autres n’imaginent pas autrement que moi. |
Хотя ощущение само по себе неделимо, оно занимает, если можно так выразиться, определённое пространство, которое слепорожденный способен мысленно увеличивать или уменьшать, увеличивая или уменьшая участок тела, подвергающийся воздействию. Этим способом он составляет точки, поверхности, геометрические тела; он способен был бы даже получить тело величиной с земной шар, если бы предположил, что конец его пальца — величиной с земной шар и ощущение занимает его в длину, ширину и глубину. <…> | |
Quoique la sensation soit indivisible par elle-même, elle occupe, si on peut se servir de ce terme, un espace étendu auquel l’aveugle-né a la faculté d’ajouter ou de retrancher par la pensée, en grossissant ou diminuant la partie affectée. Il compose, par ce moyen, des points, des surfaces, des solides ; il aura même un solide gros comme le globe terrestre, s’il se suppose le bout du doigt gros comme le globe, et occupé par la sensation en longueur, largeur et profondeur. <…> |
Почти безошибочное средство впасть в заблуждение в метафизике — не упрощать в достаточной мере предметов, которыми занимаешься. Столь же верный способ получить неправильные результаты в физико-математических науках — полагать предметы менее сложными, чем они есть. | |
Un moyen presque sûr de se tromper en métaphysique, c’est de ne pas simplifier assez les objets dont on s’occupe ; et un secret infaillible pour arriver en physico-mathématique à des résultats défectueux, c’est de les supposer moins composés qu’ils ne le sont. |
Биографы <Саундерсона> рассказывают, что он был мастер на удачные выражения, и это весьма правдоподобно. <…> это выражения, которые имеют прямой смысл для какого-нибудь чувства, например для осязания, и в то же время носят образный характер для другого чувства, например для зрения. Отсюда получается двойное значение для того, к кому обращаются: прямое и истинное значение выражения и отражённое значение метафоры. Очевидно, что Саундерсон в этих случаях, несмотря на весь свой ум, понимал себя только наполовину — ведь ему была доступна лишь половина идей, связанных с терминами, которые он употреблял. Но кто из нас время от времени не находится в таком же положении? <…> | |
Ceux qui ont écrit sa vie disent qu’il était fécond en expressions heureuses ; et cela est fort vraisemblable. Mais qu’entendez-vous par des expressions heureuses ? me demanderez-vous peut-être. <…> ce sont celles qui sont propres à un sens, au toucher, par exemple, et qui sont métaphoriques en même temps à un autre sens, comme aux yeux ; d’où il résulte une double lumière pour celui à qui l’on parle, la lumière vraie et directe de l’expression, et la lumière réfléchie de la métaphore. Il est évident que dans ces occasions Saunderson, avec tout l’esprit qu’il avait, ne s’entendait qu’à moitié, puisqu’il n’apercevait que la moitié des idées attachées aux termes qu’il employait. Mais qui est-ce qui n’est pas de temps en temps dans le même cas ? <…> |
Саундерсон видел при помощи кожи. Эта оболочка обладала у него исключительной чувствительностью, и можно утверждать, что при некотором навыке он сумел бы научиться узнавать того из своих друзей, портрет которого художник нарисовал бы у него на руке <…>. Значит, существует особый род живописи для слепых, именно тот, где полотном служила бы их собственная кожа. | |
Saunderson voyait donc par la peau ; cette enveloppe était donc en lui d’une sensibilité si exquise, qu’on peut assurer qu’avec un peu d’habitude il serait parvenu à reconnaître un de ses amis dont un dessinateur lui aurait tracé le portrait sur la main <…>. Il y a donc aussi une peinture pour les aveugles, celle à qui leur propre peau servirait de toile. |
Когда он умирал, к нему пригласили очень умного священника, г-на Джервеза Холмса. У них завязалась беседа о бытии божием[К 5] <…>. Священник начал с того, что указал ему на чудеса природы. | |
Lorsqu’il fut sur le point de mourir, on appela auprès de lui un ministre fort habile, M. Gervaise Holmes ; ils eurent ensemble un entretien sur l’existence de Dieu <…>. Le ministre commença par lui objecter les merveilles de la nature : « Eh, monsieur ! lui disait le philosophe aveugle, laissez là tout ce beau spectacle qui n’a jamais été fait pour moi ! <…> Si vous voulez que je croie en Dieu, il faut que vous me le fassiez toucher. |
Какой же позор для людей, не имеющих лучших доводов, чем он, для людей зрячих, которым изумительное зрелище природы возвещает, начиная с восхода солнца до захода самой маленькой звездочки, существование и славу её творца! Они обладают глазами, которых был лишён Саундерсон; но Саундерсон зато обладал тем, чего они были лишены, — чистотой нрава и простодушием. Поэтому они живут, как слепые, а Саундерсон умер так, словно был зрячим. Голос природы был слышен ему в достаточной степени благодаря оставшимся у него органам, и его пример должен иметь тем большую силу против людей, упрямо затыкающих себе уши и закрывающих глаза. | |
Quelle honte pour des gens qui n’ont pas de meilleures raisons que lui, qui voient, et à qui le spectacle étonnant de la nature annonce, depuis le lever du soleil jusqu’au coucher des moindres étoiles, l’existence et la gloire de son auteur ! Ils ont des yeux, dont Saunderson était privé mais Saunderson avait une pureté de mœurs et une ingénuité de caractère qui leur manquent. Aussi ils vivent en aveugles, et Saunderson meurt comme s’il eût vu. La voix de la nature se fait entendre suffisamment à lui à travers les organes qui lui restent, et son témoignage n’en sera que plus fort contre ceux qui se ferment opiniâtrement les oreilles et les yeux. |
… нельзя сомневаться в том, что осязание во многом помогает зрению получить точное знание о соответствии между предметом и получаемым от него представлением. Я думаю, что если бы все в природе не подчинялось бесконечно общим законам, что если бы, например, укол от одних твердых тел был болезненным, а укол от других тел сопровождался удовольствием, то мы умирали бы, не собрав и стомиллионной доли опыта, необходимого для сохранения нашего тела и для нашего благополучия. | |
… on ne peut douter que le toucher ne serve beaucoup à donner à l’œil une connaissance précise de la conformité de l’objet avec la représentation qu’il en reçoit ; et je pense que, si tout ne s’exécutait pas dans la nature par des lois infiniment générales ; si, par exemple, la piqûre de certains corps durs était douloureuse, et celle d’autres corps accompagnée de plaisir, nous mourrions sans avoir recueilli la cent millionième partie des expériences nécessaires à la conservation de notre corps et à notre bien-être. |
Перевод
[править]П. С. Юшкевич (1935), П. С. Попов (1941) под ред. В. Н. Кузнецова[1]
О Письме
[править]… молодому знаменитому учёному <…> было достаточно одного Слепца, чтобы просветить Вселенную и отправиться самому в Венсенн…[2] | |
… jeune & célèbre savant <…> un aveugle a sussi peur éclairer l’univers, & conduire son aucenr à Vincennes… | |
— Жюльен Ламетри, «Предварительное рассуждение», 1751 |
Комментарии
[править]- ↑ Дидро обращается скорее всего к М. де Премонваль, но такая адресация является во многом лишь данью литературной моде[1].
- ↑ По мнению дочери Дидро, Мари-Анжелики, именно эта фраза привела к его заточению, поскольку была воспринята допущенной к первому снятию повязки мадам Дюпре де Сен-Мор как отрицание её ума, и она пожаловалась любовнику, военному министру графу Д'Аржансону[3][1].
- ↑ Здесь не учтена социализация слепых[2].
- ↑ Дидро, не акцентируя на этом внимания, высказывается в поддержку важнейшего материалистического тезиса о мышлении как одном из свойств материи[1].
- ↑ Вымышленная; из-за этого распространённого тогда приёма в 1750 г. появилось «Письмо Жервеза Холмса автору письма о слепых, содержащее правдивый рассказ о последних часах Саундерсона»[2].
- ↑ Набросок эволюционной гипотезы в духе античных идей Эмпедокла и Лукреция, идеи саморазвития природы из 5-й книги «О природе вещей» Лукреция[2].
Примечания
[править]- ↑ 1 2 3 4 5 Дени Дидро. Сочинения в 2 томах / ред. и примечания В. Н. Кузнецова. — Т. 1. — М.: Мысль, 1986. — С. 275-321, 555-9.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 А. Н. Лаврентьев. Примечания // Дени Дидро. Собрание сочинений в 10 томах. Т. I. Философия. — М.—Л.: Academia, 1935. — С. 470-480.
- ↑ Mémoires pour servir à l'histoire de la vie et des ouvrages de Diderot par m-me Vandeul, sa fille // Œuvres complètes de Diderot, t. I. Paris, Garnier, 1875, p. 276.