Предисловие к сочинениям Гюи де Мопассана (Толстой)
Лев Толстой написал 2 апреля 1894 года предисловие к сочинениям Ги де Мопассана.
Цитаты
[править]Судя по томику «Maison Tellier», <…> он, к сожалению, был лишён главного из трёх, кроме таланта, необходимых условий для истинного художественного произведения: <…> 1) правильного, то есть нравственного, отношения автора к предмету, 2) ясности изложения или красоты формы, что одно и то же, и 3) искренности, то есть непритворного чувства любви или ненависти к тому, что изображает художник, из этих трёх условий Мопассан обладал только двумя последними и был совершенно лишён первого. |
Непонимание жизни и интересов рабочего народа и представление людей из него в виде полуживотных, движимых только чувственностью, злобой и корыстью, составляет один из главных и очень важных недостатков большинства новейших французских авторов, в том числе и Мопассана… |
«Une vie» — превосходный роман, не только несравненно лучший роман Мопассана, но едва ли не лучший французский роман после «Misérables» Гюго. <…> |
«Bel amі» — очень грязная книга. Автор, очевидно, даёт себе в ней волю в описании того, что привлекает его, и иногда как бы теряет основную, отрицательную точку зрения на своего героя и переходит на его сторону, но в общем «Bel ami», как и «Une vie», имеет в основе своей серьёзную мысль и чувство. В «Une vie» основная мысль, это — недоумение перед жестокой бессмысленностью страдальческой жизни прекрасной женщины, загубленной грубой чувственностью мужчины; здесь это — не только недоумение, но негодование автора перед благоденствием и успехом грубого, чувственного животного, этой самой чувственностью делающего карьеру <…>. Там автор спрашивает как будто: за что, зачем загублено прекрасное существо? <…> Здесь он как будто отвечает на это: погибло и погибает всё чистое и доброе в нашем обществе, потому что общество это развратно, безумно и ужасно. <…> |
Как мы ни привыкли читать во французских романах о том, как семьи живут втроём и всегда есть любовник, про которого все знают, кроме мужа, для нас остаётся всё-таки совершенно непонятным, каким образом все мужья всегда дураки, cocus и ridicules, а все любовники, которые, в конце концов, женятся и делаются мужьями, не только не ridicules и не cocus, но героичны? И ещё менее понятно то, каким образом все женщины распутные, а все матери святые? |
Вопрос в <…> «Une vie» стоит так. Вот человеческое существо доброе, умное, милое, готовое на всё хорошее, и существо это для чего-то приносится в жертву <…> и бесцельно гибнет, ничего не дав миру. Зачем это? Автор ставит так вопрос и как будто не даёт ответа. Но весь роман его, все чувства сострадания к ней и отвращения к тому, что погубило её, уже служат ответом на его вопрос. <…> И страдание искуплено тем, что, как скоро оно понято людьми, оно, рано или поздно, но будет уничтожено. |
В последнем романе «Notre coeur» положение действующих лиц самое уродливое, дикое и безнравственное, и лица эти ни с чем уже не борются, а только ищут наслаждений — тщеславных и чувственных, половых, и автор как будто вполне сочувствует их стремлениям. <…> |
Во всех романах своих после «Bel ami» <…> Мопассан, очевидно, поддался <…> царствующей везде и теперь между художниками, теории о том, что для художественного произведения не только не нужно иметь никакого ясного представления о том, что хорошо и что дурно, но что, напротив, художник должен совершенно игнорировать всякие нравственные вопросы, что в этом даже некоторая заслуга художника. |
Мопассан был талант, т. е. видел вещи в их сущности, и потому невольно открывал истину: видел невольно дурное в том, что хотел считать хорошим. От этого-то во всех романах ого, за исключением первого, сочувствие его постоянно колеблется <…>. |
Едва ли был другой такой писатель, столь некрепко считавший, что всё благо, весь смысл жизни в женщине, в любви, и с такой силой страсти описывавший со всех сторон женщину и её любовь, и едва ли был когда-нибудь писатель, который до такой ясности и точности показал все ужасные стороны того самого явления, которое казалось ему самым высоким и дающим наибольшее благо жизни. <…> Чем больше он вникал в это явление, тем больше [оно] разоблачалось <…>. |
Трагизм жизни Мопассана в том, что, находясь в самой ужасной по своей уродливости и безнравственности среде, он силою своего таланта, того необыкновенного света, который был в нём, выбивался из мировоззрений этой среды, был уже близок к освобождению, дышал уже воздухом свободы, но, истратив на эту борьбу последние силы, не будучи в силах сделать одного последнего усилия, погиб, не освободившись. |
… люди — их мало, они редки — такие, каким был Мопассан, которые сами своими глазами видят вещи, как они есть, видят их значение, видят скрытые для других противоречия жизни и живо представляют себе то, к чему неизбежно должны привести их эти противоречия, и вперед уже ищут разрешений их. Ищут их везде, но только не там, где они есть, в христианстве, потому что христианство представляется им пережитою, отжитою нелепостью, отталкивающею их своим безобразием. <…> такие энергические, правдивые и даровитые натуры, каков был Мопассан, они не выдерживают этого и так или иначе уходят из этой нелепой жизни. |