По вопросам иммунитета [растений] работали за последние 20 лет уже очень многие и выдающиеся учёные почти всех стран света, но можно смело утверждать, что ещё никто не подходил к разрешению этих сложных вопросов с тою широтою взглядов при всестороннем освещении вопроса, с какою подходит к нему Вавилов, <…> талантливый учёный, которым ещё будет гордиться русская наука.[1]
— Роберт Регель, рекомендация Вавилову на выборах помощника заведующего Отделом прикладной ботаники, 1917
Ныне профессору Н. И. Вавилову удалось уловить в процессах изменчивости закономерность, которая открывает перед нами в данной области новую эпоху. Н. И. Вавилов заметил удивительную повторяемость или периодичность признаков в различных группах и рядах растительного мира, которая даёт возможность предсказания существования неизвестных ещё форм наподобие того, как периодическая система Менделеева давала возможность предсказывать существование неизвестных элементов. Мы становимся таким образом на путь планомерного изучения законов изменчивости, причём, что чрезвычайно существенно для науки, данные описательных разделов ботаники, морфологии, анатомии и систематики здесь тесно переплетаются с экспериментом, исследованиями генетиков, осуществляется возможность соединения и синтеза, которые должны привести к пониманию способов эволюции. Для практики исследования Н. И. Вавилова также представляют чрезвычайную важность, так как дают возможность планомерно выискивать и создавать путём скрещивания новые ценные культурные породы и сразу сильно облегчают ориентировку среди огромного многообразия культурных растительных форм.[2][3]
— резолюция III Всероссийского съезда по селекции и семеноводству, 1920
Лишь дважды я видел своего друга в волнении. В первый раз, когда он рассказал мне о том, что случилось с ним только что в Кремле. Спеша на заседание Исполнительного Комитета (ЦИК), он торопливо завернул за угол в одном из кремлевских коридоров и столкнулся с шедшим навстречу Сталиным. По счастью, оба тотчас же поняли, что столкнулись случайно, однако и через несколько часов, вернувшись в Институт генетики, Вавилов всё ещё не мог прийти в себя.[4]:с.114 — скорее всего весной 1935; по словам Вавилова друзьям, Сталин сначала с ужасом взглянул на его огромный портфель (очевидно, ему параноидально почудилась взрывчатка)[4]:с.114
Мне очень совестно, когда вы называете меня своим учителем. Ведь мы лишь совместно работали на станции, и я много раз больше заимствовал от вас, чем вы от меня.[4]:с.61
— Дионисий Рудзинский, письмо Вавилову к 25-летию научной деятельности, февраль 1935
Управлять людьми Вам удаётся как-то очень легко, несмотря на то, что количество их исчисляется всегда многими сотнями. Умение подойти к человеку и умение извлечь из него всё, что он вообще может дать, — талант, данный Вам в изобилии. Умея это сделать, Вы ещё лучше умеете внушить своим сотрудникам желание сделать также все, на что они способны.[4]:с.65
Камера была очень узкая, с одной койкой, прикованной к стене, окон не имела. Находилась эта камера в подвальном помещении тюрьмы. Тюрьму эту многоэтажную арестанты по сходству со знаменитым многопалубным кораблём, погибшим в Атлантике, звали «Титаник». В камере круглосуточно горела лампочка. Жара, духота. Температура доходила до тридцати градусов. Сидели потные. Одежду свою — холщовый мешок с прорезью для головы и для рук заключённые называли хитоном. На ногах лапти, плетённые из коры липы. Луппол говорил, что такую одежду носили рабы в Древнем Риме. Питание было трёхразовое: две ложки каши и миска супа из тухлых помидоров солёных с кусочком ржавой селёдки — обед и ложка каши на ужин. Кроме того, полагалось триста или четыреста граммов чёрного хлеба из ячменной муки. Передачи и приобретения для этой категории заключённых были запрещены.[4]:с.228 — слова механику саратовского таксомоторного парка Г. М. Лозовскому в 1944, переданные тем в 1967
— Иван Филатов (бывший работник лесосплавной конторы), сокамерник Вавилова и Луппола в саратовской тюрьме в начале 1942
Берия заодно с теми, кто хочет нажить капитал на деградации нашего сельского хозяйства и нищете крестьянина. Вавилов им мешал. Его нет. И против них мы ничего не в силах сделать.[6][4]:с.219
— Дмитрий Прянишников, слова А. И. Купцову, январь 1944
Его неусыпный разум, его неутомимое тело, его честолюбивые планы, даже его пламенный артистизм имели наполеоновский размах. Но его интеллектуальная честность всегда была несомненной. <…> Сам Вавилов подходил к своим проблемам как энергичный исследователь и оптимист, никогда не забывая, однако, что, как он любил говорить, «жизнь коротка». <…>
Множество друзей в Европе и Америке будут оплакивать его смерть. Они не забудут робсоновской глубины его голоса, широких фальстафовских жестов. А наука будет помнить его достижения, которые переживут его личное несчастье.[4]:с.260
His unsleeping mind, his untiring body, his ambitious plans, even his flamboyant showmanship, were all Napoleonic in character. But his intellectual integrity was never in doubt. <…> Vavilov himself approached his problems in a spirit of perpetually youthful inquiry and optimism, never forgetting however, as he used to say, that "Life is short". <…>
A host of friends in Europe and America will lament his death. They are not likely to forget his Robesonian depth of voice, his Falstaman breadth of gesture. But science at large will remember his achievement, an achievement that survives his personal disaster.[7]
Где Вавилов — один из величайших русских учёных, один из величайших генетиков мира? Вавилов был избран президентом Международного конгресса в Эдинбурге в 1939 году. Но Вавилов там не появился, и с тех пор мы ничего о нём не слышали.[4]:с.202 — далее Сакс призвал учёных мира не прекращать протестов до тех пор, пока русские не дадут вразумительного объяснения случившемуся; это обращение вызвало целый поток некрологов, статей, писем в редакцию о Вавилове[4]:с.258
Vavilov was elected president of the International Genetics Congress which met in Edinburgh in 1939, but Vavilov did not attend, and we have not heard from him since.[8]
Вавилов предан забвению без почестей, тогда как Лысенко стал национальным героем, он награждён орденом Ленина. <…> Говорят, что Вавилов умер от голода в концентрационном лагере. Этот факт замалчивается государством. Но великие люди умирают не так-то просто…[9][4]:с.258 — американский генетик
— Роберт Симпсон
Не будучи революционером, Вавилов искренне верил, что революция в России создала беспрецедентные возможности для прогресса науки, для интернационального содружества в науке и через объединение теории с практикой для улучшения благосостояния людей не только в России, но и в других частях мира. Какой иронией звучит тот, отнюдь не новый в истории, факт, что столь выдающийся представитель лучших идей прогрессивной марксистской идеологии, такой замечательный выразитель мощного прогрессивного научного духа своей страны погублен людьми, стоящими значительно ниже его, людьми, которые по невежеству или из тщеславия вообразили себя единственными последователями прошлого, единственными, способными реализовать его в практике настоящего.[4]:с.261
Я всегда считал академика Вавилова учёным мирового значения. [Наши споры носили сугубо специальный характер] и имели целью выяснение научных истин в области биологии.[4]:с.265
За короткое время он создал много лабораторий и исследовательских станций по всей России. Его феноменальная продуктивность быстро доставила ему и на родине и за границей почести и славу. <…> Говорят, что созданная им коллекция культурных растений и их диких родичей не имела себе равной в прошлом и вряд ли может быть воспроизведена в наше время.[4]:с.260
— Панчанам Магешвари, Нирмала Матур (Nirmala Mathur), «Карьера и падение Лысенко» (The Rise and Fall of Lysenko), 1956
Сижу я как-то в конце августа 1928 года в институте. Смеркалось. Зажёг лампу. Вдруг входит Николай Иванович: «Милый мой, мне для «Земледельческого Афганистана» нужно снять веточку масличных крестоцветных. Доставьте-ка их из Детского Села». «Хорошо, говорю, завтра они у вас будут». — «Да не завтра, а сейчас надо!» — «Но ведь скоро девять часов, в Детском Селе я буду в десять-одиннадцать, вернусь около полуночи, даже за полночь, кто же будет фотографировать в это время?» — «А я уже договорился с Александром Сидоровичем (фотографом), он обещал к утру всё сделать». — «Ну, тогда хорошо». Еду в Детское. Разыскиваю и бужу нужных сотрудников, зажигаем фонари, едем на коллекцию. Веточки выбраны, срезаны, доставлены фотографу. Часам к десяти утра Вавилов рассматривает готовые снимки и доволен, они сразу же идут в цинкографию. Вот при таком темпе работы за месяц-два был создан капитальный труд «Земледельческий Афганистан».[6][4]:с.66
— А. И. Купцов, «Памяти Николая Ивановича Вавилова», 1958
[В апреле 1932 г. <…> не знакомый со страной, не зная русского языка, Дончо Костов с тревогой и серьёзными опасениями вступил на ленинградскую землю. Телеграмму он не послал, и никто его не встретил. Вдобавок на Московском вокзале учёный не нашёл транспорта в сторону Института растениеводства. Шёл дождь. Весь четырёхкилометровый Невский проспект Костов прошагал пешком.] До ВИРа добрёл он промокший, в плачевном виде. В вестибюле около раздевалки увидел толпящихся людей. Спросил у швейцара: «Где можно найти академика Вавилова?» — «А вот он стоит спиной к вам». Стоящий впереди обернулся, и Дончо увидел карие, внимательно-вдумчивые глаза. Услышав, что перед ним Дончо Костов, Николай Иванович широким жестом обнял его и просто, ласково, как будто старому знакомому, сказал: «А мы вас давно ждём…» После этого Николай Иванович взял Дончо Костова под руку и повёл в зал, а затем на сцену в президиум. «Вот к нам приехал болгарский учёный доктор Дончо Костов, приветствуем его». И захлопал. Присутствующие в зале поддержали. Услышав аплодисменты, увидев приветливые улыбки вокруг себя, Костов освободился от тревог и сомнений. Именно в этот момент и на всю жизнь полюбил он Николая Ивановича Вавилова, советских учёных и весь Советский Союз. Никакие мелочи и неприятности в дальнейшем не трогали его.[4]:с.54
— Анна Костова-Маринова, «Крупнейший советский учёный академик Н. И. Вавилов — олицетворение русского сердечного гостеприимства», 1963
В 1945 году Сталин пригласил академика физика Сергея Вавилова в Кремль. Вождь был настроен благостно, всячески обласкал учёного, сказал, что знает и ценит его труды, рад знакомству. После этой «художественной части» последовала часть деловая: Сергея Ивановича просили возглавить Академию наук СССР. Не подготовленный к такому предложению, Вавилов-младший растерялся, стал мяться, отнекиваться, вспомнил о репрессированном брате. Однако Сталин настойчиво повторил, что объективные обстоятельства в данном случае не играют никакой роли. Сергей Иванович должен стать президентом по соображениям политическим. Такое «объяснение» оказалось решающим. Гость через силу выдавил — «да», и хозяин снова вернулся к дружелюбной, даже сердечной манере разговора. Между прочим он поинтересовался, нет ли у Сергея Ивановича каких-либо личных просьб к правительству. Не нужна ли квартира или ещё что-нибудь в этом роде. И тут, набравшись смелости, Вавилов-младший решился наконец замолвить слово о брате. Вождь позвонил куда-то по телефону, ему ответили, что наведут справки. Через несколько минут телефон зазвонил снова. Сталин выслушал короткое донесение, шмякнул трубку на рычаг и голосом, имитирующим негодование, произнёс: А чёрт побери, погубили такого учёного!..
Этой театральной сценой аудиенция и завершилась.[4]:с.253
— К. И. Барулин (шурин Н. И. Вавилова), слова М. А. Поповскому, 9 июня 1965
Летом 1939 года <…> Дончо Костов переслал Вавилову диплом об избрании советского академика доктором наук Софийского университета. В том же пакете Костов направил характеристику Вавилова, которую он прочёл в переполненном актовом зале университета в Софии. «Спасибо за Ваш некролог», — устало пошутил Вавилов в ответном письме. Предчувствие близкой гибели не покидало его.[4]:с.162
— Анна Костова-Маринова, ответ М. А. Поповскому
Был он весёлым, подвижным. Самая походка у него была лёгкая, быстрая. <…> Несмотря на то, что он всегда куда-то бежал, он легко и останавливался, притом, остановившись так на всем ходу, мог долго проговорить «со встречным. Если вопрос его сильно интересовал, он как бы забывал обо всём, а когда разговор заканчивался, мчался дальше. Сотрудники привыкали ловить его на лету.[4]:с.23
[В 1939 г.] все считали его обречённым. Сам он в меньшей мере, чем другие, поддавался таким настроениям, но и у него они стали преобладающими.[4]:с.162
— Евгения Синская, ответ М. А. Поповскому
Николай Иванович не просто крупный учёный, он олицетворяет все самое лучшее, что присуще советской науке. Он был настоящим патриотом, причем его патриотизм ни на йоту не был загрязнен национализмом, национальной ограниченностью и спесью. Страстная борьба Николая Ивановича за научную правду навсегда останется образцом научной и общественной принципиальности, образцом гражданского мужества.[4]:с.274
— Даниил Владимирович Лебедев, слова на первом заседании Всесоюзного общества селекционеров и генетиков, май 1966
Я часто задумываюсь над тем, что такое было в нём, в этом искреннем, даже подчас наивном человеке, что заставляло делать всё по его воле. Только очень мелкие и злобные лица пытались, и то исподтишка, выступать против. <…> Но девяносто пять процентов окружающих его сотрудников беспрекословно и с радостью выполняли все его указания.[4]:с.64 <…>
Какую пустоту в жизни ощутили мы, когда ушёл от нас этот великий, умный и весёлый человек, который так просто и по виду легко нёс бремя такой громадной научной и общественной работы.[4]:с.202
— Лидия Бреславец, «Встречи с Николаем Ивановичем Вавиловым»
К сожалению, доброта и наивность, почти детская, такие чудесные в этом большом человеке, иногда мешали ему с должной ясностью разглядеть другого человека. Этим воспользовались некоторые низкие лица. Я бы не хотела, чтобы создавалось впечатление, что Николай Иванович не разбирался в людях. Он видел недостатки некоторых из своих коллег, но считал, что любовь к науке их перевоспитает.[4]:с.98
— Лидия Бреславец, воспоминания
Николай Иванович сам втягивал Лысенко на высоту. Вот как-то раз я была на научном заседании в тридцать четвертом году, когда Николай Иванович говорил: «Мы сейчас попросим [выступить], есть такой молодой человек, подающий большие надежды, учёный Лысенко». Лысенко себя тогда уже держал так, что мы не выдержали и сказали Николаю Ивановичу — это страшно, зачем он так его тянет кверху.[4]:с.98
— Лидия Бреславец, интервью А. Г. Хлавне (Всесоюзное радио), 1967
Ораторствовать Вавилов не любил, это было просто не в его натуре, но его неторопливо произнесённая речь всегда оставляла неизгладимое впечатление. Звучным приятным голосом, без всякого нарочитого пафоса, он с предельной чёткостью произносит каждое слово, каждую фразу, словно боясь, что без этого слушатели потеряют главную нить. Его речь напоминает абсолютно точную материально весомую конструкцию мысли, в которой не только фраза, слово, но и отдельная буква имели свой смысл. — рукопись статьи[10]
— П. П. Померанцев, «Николай Иванович Вавилов в Географическом обществе»
Он был совершенно неспособен к тому, что мы называем борьбой. Он был учёный, и всё.[4]:с.123
— Александра Зайцева, интервью А. Г. Хлавне (Всесоюзное радио), 21 июля 1968
Работали мы не по часам. Часто, проходя мимо здания ВИР, можно было видеть и в двенадцать и в час ночи освещённые окна: в это время Николай Иванович и сотрудники работали по своему доброму желанию. Мы не любили выходных дней. В выходные мы старались проникнуть в здание института с чёрного хода. <…> бывало, поздно вечером Николай Иванович прибежит к нам в отдел и кричит: «Ну, переплётчики, что нового у вас? Рассказывайте!» А то вбежит с корзиной пирожных, уговаривает: «Берите больше, самые свежие, только из кондитерской».[4]:с.67 — одна из старейших учениц и сотрудниц Вавилова
— Е. А. Столетова, «Воспоминания о Н. И. Вавилове»
Характерной спецификой Института растениеводства времён Николая Ивановича была особенная праздничная атмосфера, общее бодрое, приподнятое настроение у коллектива сотрудников; не могу сказать про других, но я всегда уходил домой по окончании работы с каким-то светлым и радостным чувством.[4]:с.67
Или я, или Вавилов. Пусть я ошибаюсь, но одного из нас не должно быть.[11][4]:с.133 — по словам аспиранта Донского на профсоюзном собрании в ВИРе 8 мая 1937
Целиком на основах метафизики морганизма, ещё более углубляя его лженаучные положения, строит свою теорию гомологических рядов и центров генофонда академик Вавилов. Академик Н. И. Вавилов по праву считает своим учителем наиболее реакционного из генетиков англичанина Бэтсон. Этот Бэтсон выступал с позорными для науки речами в 1914 году в Австралии, отстаивая антиэволюционизм, и делал открытые фашистские расовые выводы из своей антиэволюционной генетической концепции.[12][4]:с.134 — подразумевался типичный для логики сталинизма вывод, что Бэтсон и Вавилов — фашисты[4]:с.134
Хору капиталистических шавок от генетики в последнее время начали подпевать и наши отечественные морганисты. Вавилов в ряде публичных выступлений заявляет, что «мы пойдём на костёр»[13], изображая дело так, будто бы в нашей стране возрождены времена Галилея. Поведение Вавилова и его группы приобретает в последнее время совершенно не терпимый характер. Вавилов и вавиловцы окончательно распоясались, и нельзя не сделать вывод, что они постараются использовать международный генетический конгресс для укрепления своих позиций и положения. <…> В настоящее время подготовка к участию в конгрессе находится целиком в руках Вавилова, и это далее никоим образом нельзя терпеть. Если судить по той агрессивности, с которой выступают Вавилов и его единомышленники, то не исключена возможность своеобразной политической демонстрации «в защиту науки» против её «притеснения» в Советской стране. Конгресс может стать средством борьбы против поворота нашей советской науки к практике, к нуждам социалистического производства, средством борьбы против передовой науки.[14] — Летом 1939 в Москве намечалось провести VII Международный Генетический конгресс, однако вмешательства лысенковцев и советских властей в составление научной программы привели к тому, что Международный комитет по организации конгресса перенёс его в Эдинбург[15]. На записке стоят подпись и виза Лысенко, как президента ВАСХНИЛ, по одной из распространённых версий, именно она послужила поводом для ареста Вавилова[14].
— Исаак Презент, докладная записка В. М. Молотову, июнь 1939
Н. И. Вавилов пытается спрятаться за одобрение его теории мировой, то есть буржуазной, научной литературой. Кому же неизвестно, что эта литература не признаёт научной значимости марксизма-ленинизма, отрицает материалистическую диалектику?!»[16][4]:с.135 — дальше идёт целая страница о том, что закон гомологических рядов не только порождение буржуазной науки, но и научная база нацистских расовых законов[4]:с.135
↑Пантеева Н. М. Памяти Н. И. Вавилова // Вестник Саратовского госагроуниверситета им. Н. И. Вавилова: Гуманитарные науки. Спецвыпуск. — Саратов, 2007. — С. 8-9.
↑Труды Всероссийского съезда по селекции и семеноводству в г. Саратове, июнь 4—13, 1920 г. — 1920. — Вып. 1.
↑Делоне Н. Л. У времени в плену: Записки генетика. — М.: Российское гуманистическое общество, 2010. — Глава I.
