Лысенковщина

«Лысенковщина» — политико-лженаучная кампания по преследованию и шельмованию генетиков, отрицанию генетики («вейсманизма-морганизма» и «менделизма») и её временному запрету в СССР. Развёртывалась под лозунгами «мичуринской агробиологии» с середины 1930-х до первой половины 1960-х годов. Получила своё популярное название по имени агронома Т. Д. Лысенко, ставшего её символом. Среди его главных сторонников были И. И. Презент, О. Д. Лепешинская.

Примеры риторики лысенковцев

Остальные цитаты указанных в преамбуле лиц см. в статьях о них.

Для того чтобы собрать 300 000 номеров в свой «фонд мировых растительных ресурсов», ВИРу пришлось организовать во все части Старого и Нового Света десятки экскурсий и затратить на это миллионные средства. А что от этого ценного получила селекция? Да ровным счётом ничего. <…> Заморозив в своих 2-3 растительных кладовых сотни тысяч подчас ценнейших для производства и селекционной работы растений, работники ВИРа ревниво охраняют этот запас, как скупые рыцари, сидящие на сундуках с золотом. <…> Правда, иногда И. В. Мичурин получал от ВИРа несколько штук семян или косточек кое-каких растений, но они, как правило, всегда были невсхожи. Вероятно, ВИР, для того чтобы отвязаться от настойчивых требований Мичурина, посылал ему первые попавшиеся семена музейной давности с навсегда уже потерянной всхожестью.:с.134 — Экспедиции ВИРа, а не экскурсии, совершались, как правило, одним-двумя научными сотрудниками и, при огромной научной эффективности, были предельно скромны. Так, экспедиция 1926 1927 гг., когда Н. И. Вавилов один объехал Средиземноморье и послал в СССР десятки посылок с ценнейшими материалами, стоила всего 36 тыс. рублей.:с.134

— П. Яковлев, «О теориях настоящих генетиков»

Вы боитесь критики, до смерти боитесь. Она по шкуре бьёт. <…> Теория Вавилова <…> — это вредная теория, которая должна быть калёным железом выжжена, ибо рабочий класс без буржуазии справился со своими задачами и сам начал править и добился определённых результатов. Во всей стране знают ВИР и о дискуссии, которая происходит между Вавиловым и Лысенко. Вавилову надо будет перестроиться, потому что Сталин сказал, что нужно не так работать, как работает Вавилов, а так, как работает Лысенко.:с.132-3

— А. М. Куприянов (аспирант:с.299), речь на профсоюзном собрании в ВИРе, 8 мая 1937

Вавилов. Ботаническая наука международна, и поэтому наиболее удобной терминологией является латынь. Лысенко. Чтобы народ не понял. Презент. Тогда и исследовать не надо.:с.166 — Вавилов предложил использовать для скрещивания найденный им в Средиземноморье не поддающийся ржавчине овёс «Византина», чтобы не откладывать дела в долгий ящик, он тут же вынул из кармана пакет с семенами и подал секретарю. При этом выяснилось, что надпись на пакете сделана по-латыни.:с.166 Реплика Презента двусмысленна: либо констатация «факта сокрытия» в ВИРе полезных растений и семян от посторонних (типичное обвинение), либо предложение не исследовать этот овёс.

— заседание президиума ВАСХНИЛ, 19-21 января 1940

Гены, по утверждению вейсманистов-морганистов, <…> существуют от начала жизни, они неизменяемы и непознаваемы, а могут со временем только утрачиваться. Морганисты пророчествуют, что неизбежна близкая гибель живого вследствие растрачивания «генного богатства», или генофонда. <…> Потерпев полный провал в сельскохозяйственной практике, в выведении новых пород животных и новых сортов растений, вейсманисты-морганисты с благословения своих боссов усиленно занимаются человеководством, выполняя самую грязную, реакционную роль. Они подводят теоретическую «основу» под расистские измышления империалистов, стремятся оправдать политику истребления народов, колониального гнёта, невероятной эксплуатации трудящихся. Вейсманисты-морганисты обосновывают разделение людей на расу господ и расу рабов. Первые сконцентрировали в себе полноценные гены, вторые — второсортные и самой природой навеки обречены быть на положении эксплуатируемых. Морганисты высказывают сожаление, что их «наука» не была известна раньше, тогда можно было бы своевременно вывести породу людей, лишённых столь тягостных для эксплуататоров свойств, как стремление к свободе, человеческому существованию, социализму.

— Пётр Макаров, «Новые принципы в клеточной теории и разоблачение реакционной сущности вирховианства», 1954

О лысенковщине

Выступали в основном лысенковцы. Ничего нового они не сказали, но в массе употребляли всякие и без того опротивевшие эпитеты и клички. От массового повторения всей этой пошлости изо дня в день возникала какая-то физиологическая тошнота.:с.132 <…> Одна за другой следовали нелепые принудительные кампании. Сначала мы несколько лет ездили в колхозы для постановки «опытов» по яровизации, где большей частью отсутствовала точная методика и не проводились сравнения с стандартом. Потом друг Лысенко Донат Долгушин изобрёл какие-то особые ножницы для стрижки колосьев, и всю страну заставили заниматься внутрисортовым скрещиванием. <…> Научные работники, вместо того чтобы выезжать в экспедиции или проводить срочные наблюдения на своих участках, по приказу отправлялись стричь колосья.:с.140 <…> Жизнь в институте давно уже была тревожной, но всё-таки случались и передышки. С развитием и укреплением лысенковского психоза спокойных промежутков совершенно не стало. <…> Нападки на ВИР и на самого Николая Ивановича превратились в перманентную травлю. Положение института резко пошатнулось. Участились всякие ревизии, комиссии, проверки.:с.160

— Евгения Синская, «Воспоминания о Н. И. Вавилове»

	Школа Лысенко не возникла из какой-либо умирающей тенденции в науке, она восстала против науки вообще. <…> Как потаённые закономерности бомбардировок обнаруживают себя в жестоких и слепых случайностях, так и законы террора проявились в уничтожении специалистов. [Составленный мной] список 83 биологов и агрономов, где указаны также их возраст, специальность, положение до ареста, свидетельствуют о противоречивой ситуации, сложившейся вокруг агробиологии. Большинство из этих людей не занимали никакой активной позиции. В этом одна из самых поразительных особенностей данного списка. Однако, все, кроме шестерых, были антилысенковцами, хотя и не очень видными. Некоторые занимали примиренческие позиции, большинство вообще не обращало особого внимания на агробиологию, целиком отдаваясь своей работе. Короче, большинство было настоящими учёными и агротехниками <…>. По самым осторожным подсчётам, среди жертв сталинистского террора не-лысенковцев было в 10–12 раз больше, чем лысенковцев. <…> При прочих равных условиях, организаторы террора рассматривали энтузиазм специалиста к «нашей родной агробиологической науке» как знак лояльности к Советскому Союзу. Тип человека, который мог бы стать лысенковцем, вероятно, должен был вызывать доверительные чувства у организатора террора, в то время как тип человека, который мог бы быть не-лысенковцем, вероятно, должен был вызывать подозрение. — американский историк науки
	Lysenko's school did not derive from a moribund tradition in science; it rebelled against science altogether. <…> As lopsided regularities manifest themselves in the random violence of mob outbursts or military bombardments, so they do in the repression of specialists by administrators of terror. The appendices list eighty-three repressed biologists and agricultural specialists, with information on their ages, specialties, posts, and stand taken in the controversy over agrobiology. Most of them did not take an active stand. That is the most striking feature of the list. Nevertheless, all but six were non-Lysenkoites, though they were not active anti-Lysenkoites. A few tried appeasement. Most tried to pay no attention to agrobiology, while they went on with their own work. In other words, most of the repressed people were genuine scientists and technicians <…>. On the most conservative estimate, such non-Lysenkoites were ten or twelve times as numerous as Lysenkoites among the victims of Stalinist terror. <…> Other things being equal, the administrators of terror regarded a specialist's enthusiasm for "our native agrobiological science" as a sign of loyalty to the Soviet Union. The type of person likely to become a Lysenkoite was also likely to arouse feelings of trust in the administrator of terror, while the type of person likely to be a non-Lysenkoite was also likely to provoke suspicion.
	— Дэвид Журавский, «Дело Лысенко»

	… лысенковщина, вероятно, самое уродливое явление в истории науки нашего времени.
	— Андрей Сахаров, «О книге Марка Поповского» (предисловие), 1978

• см. Марк Поповский, «Дело академика Вавилова», 1980

• см. Кир Булычёв, «Дискуссия о звёздах», 1988 (метафора)

	Я авторитетно заявляю, что не было ни одного образованного биолога в тридцатые и сороковые годы, кто мог бы вполне серьёзно воспринимать лысенковское «учение». Если грамотный биолог стоял на позиции Лысенко — он врал, выслуживался, он делал карьеру, он имел при этом какие угодно цели, но он не мог не понимать, что лысенковщина — это бред!
	— Владимир Эфроимсон, «Авторитет, а не авторитарность»

Те, которые хуже всех, зимой ещё греются на печи да детей зачинают, а мы уже на поля вышли с песнями да знамёнами. Они ждут милостей от природы, когда весна сама к ним в гости придёт, когда солнышко пригреет, и только тогда идут сеять, а мы дожидаться не стали и по снегу всё засеяли и этих, которые хуже всех, враз догнали и перегнали. Эти, которые хуже, по осени ещё на полях ковыряются, урожай собирают, а у нас уже всё готово и собирать нечего. Опять зима наступила, эти пряники жуют, а мы лапу сосём как медведи. Лапа, как известно, продукт диетический. Ни диабета, ни холестерина, ни солей, ни жировых отложений. При таком питании мозг отлично работает, всё время одну и ту же мысль вырабатывает: где бы чего поесть? А поскольку поесть в общем-то нечего, то мозг ещё лучше работает, и стала возникать в нём такая мысль, что, может быть, мы лучше всех тем, что мы хуже всех. И мысль эта уже распространяется, проникает и внедряется в наши массы.

— Владимир Войнович, «Мы лучше всех», 1991

Когда-то [в Краков] приехал Голощенко, правая рука Лысенки, и показал нам помидор размером больше мяча для регби. Это вызвало всеобщее восхищение, изумление и потрясение краковской аудитории, которую составляли как-никак люди польской науки. Кто-то захотел потрогать помидор. Тогда русский сказал, что это только восковой муляж. Оригинал находится в Москве. Этот профессор потом сказал, но уже в частном порядке, что хотя он и видел, как сам вытаскивает из цилиндра за уши белого кролика, но не верит в кроликов, которые рождаются в середине цилиндра.

— Станислав Лем, «О знании и невежестве», 1996

1930-е

У меня сложилось такое представление, что Лысенко плохо знает содержание науки. <…> У него не хватает эрудиции. Этой эрудицией ему помогает Презент, который тоже не знает физиологии, но в последнее время интересуется ею. Получается комбинация, синтез, который дал, с одной стороны, интересную мысль, с другой стороны, пестрит рискованными местами. Поскольку пресса подхватывает некоторые утверждения Лысенко — Презента, они приобретают, с моей точки зрения, угрожающий характер. <…> Шумиха, которая имеет место <…> не только выворачивает мозги у молодёжи и аспирантов, выворачивает мозги и у самих работников; а у Лысенко получается головокружение от успехов, которое лишает его возможности держаться на ногах.:с.103

— Михаил Завадовский, слова на заседании президиума ВАСХНИЛ, 17 июля 1935

Презент и Лысенко шельмуют данные современной генетики, явно не прочитав ни строчки из Моргана и Менделя. <…> Наша селекция построена на генетике, а генетика имеет массу достижений, особенно за последние годы. Не принимать в расчет эти достижения — значит, ничего не понимать. Так критиковать, как критикуют Презент и Лысенко, неприлично, особенно неприлично нам в СССР, где ЦК партии и Совнарком решили устроить международный конгресс по генетике, а наши академики помещают критику рыночного характера. <…> Пишут, что есть только два селекционера, Мичурин и Лысенко. <…> Действительно, в СССР был выдающийся селекционер Мичурин, который имел огромные достижения, но ставить Лысенко на одну доску с Мичуриным нельзя, ведь он на протяжении десятка лет не вывел ни одного сорта.:с.104

— Георгий Мейстер, там же

	Если наши выдающиеся практики будут высказываться в пользу теорий и мнений, явно абсурдных для каждого, кто хоть немного знает генетику, такие, как положения, выдвинутые недавно президентом Лысенко и его единомышленниками, <…> то стоящий перед нами выбор будет аналогичен выбору между знахарством и медициной, между астрологией и астрономией и между алхимией и химией.:с.122
	— Герман Мёллер, речь на IV сессии ВАСХНИЛ, декабрь 1936

	Это же какая-то религия!:с.135 — после одного особенно бездоказательного доклада лысенковца
	— Николай Вавилов

1940-е

	Зимой 1940 года <…> [мы] заговорили о судьбах института. Николай Иванович высказывал убеждение, что дело ещё далеко не проиграно. Сказал решительно: «Если всех наших врагов утопить в Фонтанке, то по малой их значимости даже пузыри не пойдут». В реальность своего ареста не верил: «Не посмеют».:с.163
	— А. В. Гурский (профессор ВИРа)

	Берия заодно с теми, кто хочет нажить капитал на деградации нашего сельского хозяйства и нищете крестьянина. Вавилов им мешал. Его нет. И против них мы ничего не в силах сделать.:с.219
	— Дмитрий Прянишников, слова А. И. Купцову, январь 1944

	К сожалению, у нас уничтожены все центры научной работы по генетике. По подбору научных кадров в Академии я вижу пагубные последствия этой государственной ошибки.:с.215
	— Владимир Вернадский, письмо Н. Г. Холодному 16 сентября 1944

Я пришёл к решению, вынудившему меня отказаться от звания почётного члена Академии наук СССР, каковым я был избран в мае 1942 года. <…> Покойный Н. И. Вавилов был заменён Т. Д. Лысенко, проповедником доктрины эволюции, которая, по сути дела, отрицает все успехи, достигнутые <…> со времён Ламарка. Хотя труды Дарвина все ещё формально признаются в Советском Союзе, его основное открытие будет отныне отвергаться. Всё великое построение точного знания, которое продолжает расти усилиями последователей Менделя, Бэтсона и Моргана, отрицается и поносится, и последние немногие, кто ещё содействовал его сохранению в СССР, теперь лишены своего положения и возможности трудиться. Это — не результат честного и открытого конфликта научных мнений. Из выступлений и заявлений самого Лысенко ясно, что его догмат установлен и насильственно введён Центральным Комитетом Коммунистической партии как отвечающий политической философии Маркса и Ленина. <…> Постановления, опубликованные президиумом Вашей Академии 27 августа текущего года, являются ясным выражением этой политической тирании. <…> С тех пор как Галилей угрозами был принужден к своему историческому отречению, было много попыток подавить или исказить научную истину в интересах той или иной чуждой науке веры, но ни одна из этих попыток не имела длительного успеха. Последним потерпел в этом неудачу Гитлер.:с.262

— Генри Дейл, письмо в Академию наук СССР (на имя президента С. И. Вавилова), 1948

2000-е

	… взращенные под сталинской опекой цветисто-террористические аферы Лепешинской и Лысенко не исчезли вместе с падением Советов.
	… wyhodowane pod parasolem stalinowskim kwiecisto-terrorystyczne oszustwa Lepieszyńskiej i Łysenki bynajmniej nie sczezły wraz z upadkiem Sowietów.
	— Станислав Лем, «Фатальное положение вещей», 2000

В целом, зарождение лысенкоизма и тем более разрастание его были закономерными, вытекали из причин социальных, отражали реалии складывавшегося общественного порядка. Аналоги лысенкоизма можно найти не только в биологии, но и во всех других отраслях советской науки, а научные деятели, поступавшие сходным образом, имелись во множестве. И поэтому приходится <…> признать, что если бы на сцену не вышел человек по фамилии Лысенко, его место неминуемо занял бы другой такой же деятель, фамилия которого звучала бы иначе, но основные действия которого были бы такими же. Так складывались нормы поведения в те времена, что для любителя триумфов иного пути не было, в таком поведении заключалась железная закономерность Системы.

— Валерий Сойфер, «Власть и наука. Разгром коммунистами генетики в СССР», 1989, 2002

На примере деятельности Лысенко можно воочию показать сущность вмешательства коммунистов в сферу, где их участия не требовалось, где они нанесли урон, не преодолённый и сегодня. Парадоксальной стороной сегодняшней жизни в России стало то, что вред лысенкоизма до сих пор здесь не понят, хотя на Западе пример Лысенко стал аксиоматической формулой доказательства уродливости тоталитаризма. Умиление неоценёнными трудами шарлатанов было бы невозможно в цивилизованных странах, но ещё находит себе лазейки в обществе российском. Ведь до сих пор в России встречаются люди, публикующие статьи о якобы неоценённом современниками положительном вкладе Лысенко в науку, с напыщенным видом разглагольствующие на эту тему с экранов телевизора.

— Валерий Сойфер, «Власть и наука», 2001