Доверие к себе
«Доверие к себе» (англ. Self-Reliance) — эссе Ралфа Эмерсона, впервые опубликованное в 1841 году в первой серии его «Эссе». Одно из самых известных его произведений.
Цитаты
[править]Самый назидательный урок, который могут преподать нам великие творения искусства, состоит именно в этом: они учат нас без самонадеянного упорства, но непреклонно держаться инстинктивно сложившегося у нас впечатления — и особенно в тех случаях, когда хором твердят нечто прямо противоположное. | |
A man should learn to detect and watch that gleam of light which flashes across his mind from within, more than the lustre of the firmament of bards and sages. <…> They teach us to abide by our spontaneous impression with good-humored inflexibility than most when the whole cry of voices is on the other side. |
Кто жаждет стать человеком, должен обладать самостоятельностью духа. Тот, кому суждено пожать неувядающие лавры, не должен слепо верить в благо лишь потому, что оно почитается благом; он призван сам убедиться, действительно ли это благо. В конечном счёте священно лишь одно — неповторимость твоего собственного духовного мира. Отпусти грехи свои самому себе, и ты получишь право простить весь мир. | |
Whoso would be a man must be a nonconformist. He who would gather immortal palms must not be hindered by the name of goodness, but must explore if it be goodness. Nothing is at last sacred but the integrity of your own mind. Absolve you to yourself, and you shall have the suffrage of the world. |
Люди брали свои уроки у королей, околдовавших ум целых народов. Равняясь на такого рода величественные примеры, люди научились взаимоуважению, необходимому в отношениях друг с другом. Повсюду люди с радостной покорностью сносили власть монарха, благородного, великого правителя, утверждавшего над ними силу придуманного им самим закона, судившего о людях и событиях, руководствуясь собственными критериями и не признавая никаких других, расплачивавшегося за предоставляемые ему блага не деньгами, но славой и олицетворявшего закон собственной персоной; но эта радостная покорность была и смутным проявлением того, что люди сознают свои права, своё достоинство, права каждого человека. | |
The world has been instructed by its kings, who have so magnetized the eyes of nations. It has been taught by this colossal symbol the mutual reverence that is due from man to man. The joyful loyalty with which men have everywhere suffered the king, the noble, or the great proprietor to walk among them by a law of his own, make his own scale of men and things, and reverse theirs, pay for benefits not with money but with honor, and represent the law in his person, was the hieroglyphic by which they obscurely signified their consciousness of their own right and comeliness, the right of every man. |
Какие молитвы возносят люди! То, что они называют священным, на деле не назвать даже просто смелым и достойным. Молитва устремлена в иные края и просит добавления извне, которое должно появиться вместе с какой-то извне позаимствованной добродетелью; молитва исчезает в нескончаемых лабиринтах рассуждений о естественном и сверхъестественном, об открытом через чьё-то посредство или чудотворном. Если в молитве просят добиться той или иной частной цели, просят чего угодно, кроме вселейского добра, это порочно. Молитва — это созерцание фактов жизни с самой высокой точки наблюдения. Молитва — это монолог созерцающей и ликующей души. Молитва — это голос Бога, говорящий, что всё, им созданное, хорошо. Но когда молитву делают средством достичь какого-нибудь блага для себя, мы имеем дело с низостью и плутовством. Такой молящийся исходит из дуализма природы и духа, а не из их единства. Коль скоро человек един с Господом, он не станет заниматься вымогательством у неба. Он поймёт таким путём суть молитвы как действия. Молитва фермера, склоняющегося над полем, чтобы прополоть его, молитва гребца, преклоняющего колено, чтобы глубже опустить в воду весло, не преследует целей возвышенных, но это искренние молитвы, которые можно услышать повсюду в природе. <…> | |
In what prayers do men allow themselves! That which they call a holy office is not so much as brave and manly. Prayer looks abroad and asks for some foreign addition to come through some foreign virtue, and loses itself in endless mazes of natural and supernatural, and mediatorial and miraculous. Prayer that craves a particular commodity,—any thing less than all good, —is vicious. Prayer is the contemplation of the facts of life from the highest point of view. It is the soliloquy of a beholding and jubilant soul. It is the spirit of God pronouncing his works good. But prayer as a means to effect a private end is meanness and theft. It supposes dualism and not unity in nature and consciousness. As soon as the man is at one with God, he will not beg. He will then see prayer in all action. The prayer of the farmer kneeling in his field to weed it, the prayer of the rower kneeling with the stroke of his oar, are true prayers heard throughout nature, though for cheap ends. <…> |
Когда мы бываем подлинно людьми, мы чувствуем, что страна, где мы должны жить, носит название долг. Душа — не путешественница, и человек умудрённый остаётся дома; если необходимость, если его долг призывают его покинуть родной кров и отправиться в чужеземные края, он всё равно продолжает быть дома и по самому выражению его лица понятно, что он пустился в путь с миссией добра и мудрости; он приезжает в другие города как лицо суверенное, а не как контрабандист или лакей. | |
The soul is no traveller; the wise man stays at home, and when his necessities, his duties, on any occasion call him from his house, or into foreign lands, he is at home still, and shall make men sensible by the expression of his countenance, that he goes the missionary of wisdom and virtue, and visits cities and men like a sovereign, and not like an interloper or a valet. |
Путешествие — рай для дураков. Стоит съездить раз-другой, как мы убеждаемся, что все города одинаковы. <…> | |
Travelling is a fool's paradise. Our first journeys discover to us the indifference of places. <…> |
Подобно тому, как наши Религия, Образование, Искусство проникнуты подражанием чужому, дух подражания господствует и в нашем обществе. Каждый изо всех сил тщится представить себя поборником совершенствования общества, но никто его не совершенствует. | |
As our Religion, our Education, our Art look abroad, so does our spirit of society. All men plume themselves on the improvement of society, and no man improves. |
Общество похоже на волну. Волна набегает на берег, но вода, из которой она состоит, не движется. Частица не может подняться из глубин к вершине и остаться той же самой. Общее движение — только иллюзия. Люди, из которых состоит сегодня нация, завтра умрут, и их опыт умрёт вместе с ними. | |
Society is a wave. The wave moves onward, but the water of which it is composed does not. The same particle does not rise from the valley to the ridge. Its unity is only phenomenal. The persons who make up a nation to-day, next year die, and their experience with them. |
Итак, поставь себе на службу всё, что называют Судьбой. Большинство людей играют с ней в азартную игру, и с каждым поворотом её колеса кто-то приобретает всё на свете, а кто-то всё теряет, но ты научись считать эти приобретения незаконными и не стремись к ним, ты отдайся служению Делу и Пользе, этим канцлерам Всевышнего. Отдайся Воле, трудись, приобретай, и ты сумеешь сковать движение колеса Случая и не будешь страшиться нового его поворота. | |
So use all that is called Fortune. Most men gamble with her, and gain all, and lose all, as her wheel rolls. But do thou leave as unlawful these winnings, and deal with Cause and Effect, the chancellors of God. In the Will work and acquire, and thou hast chained the wheel of Chance, and shalt sit hereafter out of fear from her rotations. |
Перевод
[править]А. М. Зверев, 1982.
Об эссе
[править]— Абель Старцев |
Фетишам накопительства, грубого материального успеха, мертвящей бездуховности Эмерсон в «Доверии к себе» противопоставляет идеал нравственного самоусовершенствования коренной принцип своего этического индивидуализма. Однако этическая программа Эмерсона, возвеличивающая отдельную личность <…> носила противоречивый характер. Здесь Эмерсон выразил свою веру в идеальную демократию, с которой был связан его аболиционизм, сближавший философа с наиболее радикальными кругами американского общества.[2] | |
— Борис Гиленсон, А. Шемякин |