Жюльен Офре де Ламетри

Жюльен Офре де Ламетри

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Жюлье́н Офре́ де Ламетри́ (Julien Offray de La Mettrie; Lamettrie; 25 декабря 1709 — 11 ноября 1751) — французский врач и философ-материалист. Его наиболее известное сочинение — «Человек-машина» 1747 года.

Цитаты

Честь быть приближённым великого короля не избавляет от грустной мысли, что находишься подле хозяина, каким бы любезным он ни был. <…> При дворе требуется больше услужливости и льстивости, чем философии, а я до сих пор прилежно занимался лишь последней, <…> и нечего, конечно, в тридцатидевятилетнем возрасте начинать учиться низкопоклонству.

Система Эпикура

Système d’Épicure, 1750; перевод: В. Левицкий, 1925

	Материи пришлось пройти через бесчисленное количество всяких комбинаций, прежде чем она достигла той единственной, из которой могло выйти совершенное животное. И сколько понадобилось ещё других комбинаций, прежде чем различные породы достигли того совершенства, какое они имеют в настоящее время! — XVI
	Par quelle infinité de combinaisons il a fallu que la matiere ait passé, avant que d’arriver à celle-là seule, de laquelle pouvoit résulter un animal parfait ! Par combien d’autres, avant que les générations soient parvenues au point de perfection qu’elles ont aujourd’hui !

	Разве у самых низших насекомых не столько же приблизительно ума, сколько у тех людей, которые ребячески проводят свою жизнь в педантичном изучении этих насекомых? И разве в самых бесполезных, ядовитых и диких животных, от которых следовало бы очистить Землю, не сверкает некий луч сознания? — XXIX
	Dans quels vils insectes n’y a-t-il pas à-peu-près autant d’esprit, que dans ceux qui passent une vie doctement puérile à les observer ! Dans quels animaux les plus inutiles, les plus venimeux, les plus féroces, & dont on ne peut trop purger la terre, ne brille pas quelque rayon d’intelligence ?

	Подобно тому как медицина чаще всего является просто наукой о лекарствах с удивительными названиями, так и философия не более как наука красивых слов. Двойная удача, когда лекарства излечивают и красивые слова имеют какой-нибудь смысл. — XLII
	Comme la médecine n’est le plus souvent qu’une science de remèdes dont les noms sont admirables, la philosophie n’est de même qu’une science de belles paroles ; c’est un double bonheur, quand les uns guérissent, & quand les autres signifient quelque chose.

Коса! Поэтический вымысел! Смерть вооружена вовсе не острым оружием. Скорее — насколько я мог судить о ней по её приближениям — можно сказать, что она затягивает на шее умирающих мягкую петлю, которая не столько давит, сколько действует как приятный наркотик, это — своего рода смертельный опий: вся кровь пьянеет, чувства притупляются; кажется, что умираешь, подобно тому как испытываешь ощущение, что засыпаешь или падаешь в обморок, ощущая при этом своего рода наслаждение. — LXVII

La faulx ! Chimère poétique ! La mort n’est point armée d’un infiniment tranchant. On diroit (autant que j’en ai pu juger par ses plus intimes approches) qu’elle ne fait que passer au cou des mourans un nœud coulant, qui serre moins, qu’il n’agit avec une douceur narcotique : c’est l’opium de la mort ; tout le sang en est enivré, les sens s’émoussent : on se sent mourir, comme on se sent dormir, ou tomber en foiblesse, non sans quelque volupté.

	Довольно безразлично, при помощи какого стимула побудить людей к добродетели. Религия необходима только для тех, кто не способен испытывать чувство гуманности. Опыт и наблюдение наглядно показывают, что она бесполезна в отношениях честных людей. Но только возвышенные души способны понять эту великую истину. — LXXVI
	Il est assez indifférent par quel aiguillon on excite les hommes à la vertu. La religion n’est nécessaire que pour qui n’est pas capable de sentir l’humanité. Il est certain (qui n’en fait pas tous les jours l’observation ou l’expérience ?) qu’elle est inutile au commerce des honnêtes gens. Mais il n’appartient qu’aux âmes élevées de sentir cette grande vérité.

Статьи о произведениях

• См. Категория:Произведения Жюльена Ламетри

О Ламетри

	Горячку он схватил при дворе; она его изъяла из мира, Где после себя он оставил глупостей немало. Ныне, раз распалось его машинное тело, Сумеет он на покое разумный вывод сделать. Разумный же вывод один: Человек не состоит из машин.
	— эпитафия в гамбургской газете «Freyen Urtheilen und Nachrichten, 3 декабря 1751

	В присутствии короля он в любое время усаживался развалившись на диване. Когда становилось жарко, он снимал воротник, расстёгивал камзол и бросал парик на пол. Одним словом, Ламетри во всём держал себя так, словно относился к королю как к товарищу.
	— современник Ламетри, близкий ко двору Фридриха II

Вы несправедливы в отношении характера Ламетри, если думаете, что он влагал в то, что писал, злость, которая, по видимости, там есть. Это парадокс для всех, кто не знал его лично <…>. Он находил извинение самым необузданным нравам, обладая сам почти всеми общественными добродетелями. <…> Я знаю, насколько всё, что я говорю о нём, выглядит мало вероятно, но это не в меньшей степени истинно, и здесь настолько убедились в этом, что его любили все, кто его знал.

— Пьер-Луи де Мопертюи, письмо

	… в Риме были и люди, чью испорченность кое-кому хотелось приписать всем философам вообще <…>. Этот факт напоминает мне об авторе «Анти-Сенеки» и о склонности врагов философии постоянно цитировать его среди мудрых и просвещённых людей <…>. Если бы эти клеветники хороших людей не были чужды каких-либо честных чувств, они бы покраснели, ставя его имя, заслуженно покрытое позором, рядом с именами, более всего заслуживающими уважения. — перевод с дополнением
	… aussi à Rome des hommes pervers qu'on se plaisait à associer aux philosophes en général <…>. Ce fait me rappelle l'auteur de "Anti-Sénêque" et la constante affectation des ennemis de la philosophie à le citer parmi les hommes sages et i-clairés <…>. Si ces calomniateurs des gens de bien n'étaient pas étrangers à tout sentiment honnête, ils rougiraient de placer ce nom justement décrié, à côté des noms les plus respectables et les plus respectés.
	— Дени Дидро, «Письма Сенеки», 1778

	Он разыгрывал перед [современниками] комедию порока так натурально, что все дали себя обмануть, ни один не догадался о том, что скрывается за выставленным напоказ цинизмом.
	— Раймон Буассье

	Если бы жертвы, на какие шёл Ламетри во имя своих убеждений, он совершил на службе идеализму или религии, его назвали бы мучеником.
	— Макс Бран, предисловие к «Человеку-машине»

	… тот, кто своей смелостью пугал даже самых смелых.
	— Георгий Плеханов

	Переходя от одной авантюры к другой, от одного скандала к другому, Ламетри нашёл убежище подле Фридриха II. <…> В нём было больше материи, чем бывает в среднем человеке, так как он был тучным, толстощёким, толстобрюхим, огромным и обжорой; 11 ноября 1751 г. его машина вследствие несварения желудка умерла. — типичные нападки
	— Поль Азар

	С Ламетри материалистическая философия <…> освобождается от недомолвок Гоббса и Гассенди к выступает в ярком свете с дерзостью и блеском юности.
	— Пьер Навилль, «Гольбах и научная философия XVIII века»

Даже люди, лично знавшие философа, возмущались его взглядами и резко протестовали против них. Дело в том, что вызывающий характер был присущ не только произведениям его, но и многим его поступкам. Их напускная развязность представляла собой мистификацию, рассчитанную на то, чтобы одурачить тех, для кого материалист, атеист — это, разумеется, разнузданный прожигатель жизни. Конечно, вспомнив бескомпромиссность, с которой он бросал в лицо врагам все, что думал, намеренно выводя их из себя и идя навстречу опасности, угрожавшей его свободе и жизни, легко понять: образ весельчака, потворствующего всем своим страстям, — лишь личина.

— Вениамин Богуславский, «Учёный, мыслитель, борец»

Вольтер

… самый отъявленный из всех атеистов, выпущенных медицинскими факультетами Европы, однако человек весёлый, остроумный, рассеянный, образованный по части теории, как никто из его собратьев, но в смысле практики самый плохой врач на свете: да, впрочем, он, слава Богу, и не практиковал. В Париже он поднял на смех весь факультет, а в письменных выступлениях допустил даже и личные выпады против кое-кого из врачей, которые не простили ему этого и добились указа о взятии его под стражу. Из-за этого Ла Метри и сбежал в Берлин, где порядком забавлял всех своей весёлостью, сочиняя к тому же и печатая невообразимо бесстыдные рассуждения о нравственности. Его книги понравились королю, который взял его к себе, — правда, не в лейб-медики, а в чтецы.

— «Мемуары для жизнеописания г-на де Вольтера», 1759

письма

	… я очень верю в Ла Метри. Пусть мне покажут ученика Бургаве, обладающего большим умом, чем он, и писавшего лучше его по вопросам его ремесла.
	— г-ну Дарже, 28 февраля 1751

	… противоположность Дон-Кихота: он мудр, когда занимается своим ремеслом, и немного безумен во всём прочем.
	— Л.-Ф.-А. де Ришельё, 31 августа 1751

Этот весельчак, слывущий человеком, который надо всем смеётся, порой плачет, как ребёнок, от того, что находится здесь. Он заклинает меня побудить Ришельё, чтобы тот добился его помилования. Поистине ни о чём не следует судить по внешнему виду. Ла Метри в своих произведениях превозносит высшее блаженство, доставляемое ему пребыванием подле великого короля, <…> а втайне он плачет вместе со мной. Он готов пешком вернуться [на родину]…

— г-же Дени, 2 сентября 1751

	Признаю, Ла Метри совершал глупости и писал скверные книги, но в его дыме были языки пламени. К тому же это был очень хороший врач, несмотря на его фантазию, и очень славный малый, несмотря на его дурные выходки.
	— И. С. Кёнигу, 12 марта 1753