Икароменипп, или Заоблачный полёт

«Икароменипп, или Заоблачный полёт» (др.-греч. Ἰκαρομένιππος ἢ Ὑπερνέφελος) — диалог Лукиана в жанре менипповой сатиры примерно 161 года.

Цитаты

6. Менипп. Прочно ступая по земле, ничем не возвышаясь над нами, ползающими по ней, философы видят не лучше своих соседей, а иные по старости и немощи и вовсе близоруки. И тем не менее они утверждают, что различают границы неба; указывают размеры солнца, проходят по надлунным пространствам и, точно свалившись со звёзд, определяют их величину и вид. Часто они не в состоянии ответить даже на такой простой вопрос, сколько стадиев от Мегар до Афин, зато точно знают, каково расстояние между луною и солнцем <…>. 7. И разве не доказывает тупости философов и полного невежества их то, что, говоря о предметах, далеко не ясных, они не довольствуются предположениями, но, упорно настаивая на своей правоте и отрицая за противоположным взглядом всякое значение…

Менипп. Поймав этих двух птиц, я старательно отрезал у орла правое крыло, у коршуна — левое и привязал их крепкими ремнями к плечам. Приладив к концам крыльев две петли для рук, я стал испытывать свою силу: сначала просто подпрыгивал, помогая себе руками, затем, подобно гусям, летал над самой землёй, слегка касаясь её ногами во время полета. Однако, заметив, что дело идет на лад, я решился на более смелый шаг: взойдя на Акрополь, я бросился с утёса и… долетел до самого театра. <…> 11. Вскоре я уже настолько свыкся со своим дерзким занятием, что в совершенстве выполнил смелые полеты и, не довольствуясь высотою, доступною птицам, решил подняться на Олимп; оттуда, запасшись по возможности самой лёгкой едой, я пустился прямо на небо. В первую минуту у меня закружилась голова от огромной высоты, но и это я перенес с легкостью. Прорвавшись сквозь густые облака и очутившись наконец возле луны, я почувствовал некоторую усталость, особенно в левом крыле, отрезанном у коршуна. Ввиду этого я подлетел к луне и, присев на неё, дал себе передышку, посматривая вниз, на землю <…>. 12. Прежде всего земля показалась мне очень маленькой, значительно меньше луны, так что при первом взгляде я, как ни нагибался, не мог найти ни высоких гор, ни огромных морей. Если бы я не заметил Колосса Родосского и башни на Фаросе, я бы и вовсе не узнал земли; только эти огромные сооружения и океан, спокойно сверкавший под лучами солнца, ясно указывали мне, что я вижу перед собою действительно землю. Однако, присмотревшись пристальней, я вскоре стал различать на ней человеческую жизнь, и не только жизнь целых народов и городов, но и деятельность отдельных людей <…>. Друг. Так каким же образом ты, словно какой-нибудь Линкей, внезапно оказался в состоянии все рассмотреть на земле, — людей, животных, чуть ли не гнёзда комаров? 13. Менипп. <…> Когда я понял, что <…> не могу ничего рассмотреть на ней из-за большого расстояния, затруднявшего моё зрение, я был крайне удручён и смущён своею беспомощностью. Я приходил в отчаяние и уже готов был заплакать, как вдруг сзади подошёл ко мне философ Эмпедокл; весь в пепле и словно поджаренный, он весьма напоминал собою головню. Сознаюсь, при виде его я перепугался, приняв его за духа луны. Впрочем, он поспешил успокоить меня и сказал: «<…> Лишь только я бросился в кратер Этны, как дым вулкана охватил меня и забросил сюда. С тех пор я живу на луне, питаюсь росою и странствую всё больше по воздуху: я вижу, тебя огорчает и мучает то, что ты не можешь ясно разглядеть землю. 14. <…> ты явился с земли, имея прекрасное зрение… <…> Разве ты не знаешь, <…> что к твоему правому плечу привязано крыло орла?» — «Отлично знаю, — сказал я. — Но что общего между этим крылом и моим зрением?» — «А то, что орёл далеко превосходит своим зрением все живые твари <…>. Истинный царь <…>». «Так говорят, — сказал я, — и я уже начинаю жалеть, что, поднимаясь сюда, не вырвал своих глаз и не вставил на их место орлиные. Вообще я явился сюда лишь наполовину готовым и был снаряжён далеко не по-царски; я скорее похож на незаконнорожденного орлёнка, лишённого наследства». — «<…> Если хочешь, немного привстань и, удерживая в покое крыло коршуна, взмахивай только другим, и твой правый глаз в соответствии с природой крыла тотчас же станет дальнозорким». <…> он, медленно удаляясь, незаметно рассеялся, обратившись в дым.

18. Больше прежнего я смеялся над теми, которые спорят о границах своих владений и гордятся тем, что обрабатывают равнину Сикиона, владеют землёю у Марафона <…>. В самом деле, вся Эллада представлялась мне сверху величиною пальца в четыре, а Аттика, соответственно с этим, выглядела, по-моему, прямо точкой. И я задумался над тем, на каких пустяках зиждется гордость наших богачей: действительно, самый крупный землевладелец, казалось мне, обрабатывает всего лишь один эпикуровский атом. Бросил я взгляд на Пелопоннес и, заметив Кинурию, вспомнил, как много аргивян и лакедемонян пало в один день в битве за обладание этим клочком земли размером не более зерна египетской чечевицы. <…> Я думаю, тебе не раз приходилось видеть муравьёв: одни толпятся кучами, другие выходят из муравейника или возвращаются в него; тот тащит в дом кусочек навоза, этот торопливо несёт подобранную где-то кожуру боба или половину пшеничного зерна. <…> Так вот, города, населённые людьми, показались мне более всего похожими на муравейники.

24. «Скажи, Менипп, а обо мне что думают люди?» — «О тебе, владыка, их мнение самое благочестивое. Люди считают тебя царем богов». — «Ты шутишь, — возразил Зевс, — я отлично знаю их непостоянство, хотя ты о нём и умалчиваешь. Ведь было время, когда я был для них и пророком и целителем, — словом, когда Площади, улицы — всё полно было именем Зевса. Тогда и Додона и Писа блистали и пользовались всеобщим почётом, а жертвенный чад застилал мне глаза. Но с тех пор как Аполлон основал в Дельфах прорицалище, Асклепию в Пергаме — лечебницу, во Фракии появился храм Бендиды, в Египте — Анубиса, в Эфесе — Артемиды, с этого времени все бегут к новым богам, справляют в их честь празднества, приносят им гекатомбы… Что же касается меня, состарившегося бога, то они думают, что достаточно почитают меня, если раз в пять лет приносят мне жертвы в Олимпии. И мои алтари стали холоднее «Законов» Платона или силлогизмов Хрисиппа». 25. Беседуя таким образом, мы подошли к тому месту, где Зевсу следовало сесть, чтобы выслушивать молитвы. Здесь находился целый ряд покрытых крышками отверстий, весьма напоминающих колодцы; возле каждого из них стоял золотой трон. Сев на трон возле первого отверстия и сняв с него крышку, Зевс стал прислушиваться к молитвам, которые доносились к нему со всех мест земли и отличались большим разнообразием. Я сам мог слышать их, так как вместе с Зевсом наклонился над отверстием. Вот, например, каковы были эти молитвы: «О Зевс, дай мне достигнуть царской власти!», «О Зевс, пусть произрастут лук и чеснок!», «О боги, да умрёт мой отец как можно скорее!». <…> «О, если бы я мог получить наследство после жены!», «О, если бы мне удалось скрыть козни против брата!» <…> Справедливым молитвам он позволял подыматься вверх через отверстие и помещал их по правую сторону от себя, а мольбы несправедливые отгонял назад неисполненными, сдувая их вниз, чтобы они не могли приблизиться к небу. Между прочим, относительно одной молитвы я заметил в нём сомнения: дело в том, что два человека молили Зевса как раз о противоположном, обещая принести одинаковые жертвы. И вот Зевс, не зная, чьей просьбе отдать предпочтение, <…> предпочёл, подобно Пиррону, «отказ от суждения». 26. Достаточно позанявшись молитвами, Зевс пересел на соседний трон, снял крышку с другого колодца и стал слушать произносивших клятвы. Покончив с этим делом и поразив громом эпикурейца Гермодора, Зевс перешёл к следующему трону, где занялся предсказаниями, оракулами и знамениями. Затем он направился к колодцу, через который поднимался дым от жертв…

29. Когда сошлись все боги, Зевс так начал свою речь: «<…> Появился на земле сравнительно недавно особый вид людей, оказывающих воздействие на жизнь человека, — людей праздных, сварливых, тщеславных, вспыльчивых, обжорливых, глуповатых, надутых спесью, полных наглости <…>. Эти люди распределились на школы, придумали самые разнообразные лабиринты рассуждений и называют себя стоиками, академиками, эпикурейцами, перипатетиками и другими ещё более забавными именами. Прикрываясь славным именем Добродетели, наморщив лоб, длиннобородые, они гуляют по свету скрывая свой гнусный образ жизни под пристойною внешностью. В этом они как нельзя более напоминают актёров в трагедиях: снимите с них маску и шитые золотом одеяния — и перед вами останется жалкий человек, который за семь драхм готов играть на сцене. <…> 30. Своим ученикам они расхваливают постоянство, твердость, умеренность, поносят богатство и наслаждение. Но вот они остались наедине с собою… трудно описать, чего только они не съедают, какому разврату не предаются, с каким наслаждением обсасывают грязь с медных оболов! Но возмутительнее всего то, что, совершенно не заботясь о пользе государства или частных лиц, <…> философы осмеливаются осуждать поведение других, направляют против них едкие речи, подбирают разные ругательства, порицают и бранят всех, кто имеет с ними дело… А наибольшим уважением среди этих философов пользуется тот, кто громче всех кричит, отличается наибольшею дерзостью и ругается самым наглым образом. <…> 33. Я поступлю с ними согласно вашему желанию: все философы вместе с их диалектикой будут истреблены. Однако привести в исполнение кару сегодня же невозможно; как вы знаете, ближайшие четыре месяца священны, и мною уже объявлен божий мир. В будущем же году, в начале весны, они будут истреблены моей безжалостной молнией». <…> 34. Теперь, дорогой мой, ты услышал решительно всё, что я видел и узнал на небе. Прощай! Я тороплюсь в Расписной портик, чтобы сообщить прогуливающимся там философам все эти радостные известия. — конец

Перевод

С. В. Лукьянов, 1915, ред.

О диалоге

	Ведь что такое комедия Аристофана «Птицы» или «Икароменипп», <…> как не попытка с помощью фантастики критически пересмотреть раз и навсегда заведённый порядок на мифическом Олимпе? Вот с каких давних пор инакомыслие прибегало к спасительной мимикрии «фантастики» — а жрецы и чиновники до поры до времени «зевали» откровенные выпады святотатцев («кто ж её читает — фантастику?..»).
	— Вл. Гаков, «Мудрая ересь фантастики», 1990