История установления христианства (Вольтер)

«История установления христианства» (фр. Histoire de l'établissement du christianisme) — итоговая работа Вольтера на эту тему, написанная в 1776 году и впервые изданная посмертно в 1779. В целях конспирации автор, используя излюбленный приём, повествует от лица некоего англичанина. В книге более обстоятельно развёрнуты многие выводы «Важного исследования милорда Болингброка» 1766 года.

Цитаты

Аристотелю <…> необходимо было доказать с помощью надёжных методов ошибки в софизмах Платона, в которых обычно то, что требуется доказать, выдаётся за доказанное. Необходимо было заставить сомневаться людей, которые хладнокровно вам заявляют: «Живое рождается из смерти, следовательно, души находятся в преисподней». Однако стиль Платона взял верх, хотя этот поэтический стиль совсем не подходит для философии. Тщетно с философской системой Платона боролись сначала Демокрит, а потом Эпикур: почти повсеместно всё возвышенное и прекрасное в его романе о душе встречалось рукоплесканиями. — глава III

Aristote <…> fallait démontrer, par une méthode sûre, le faux des sophismes de Platon, qui supposaient toujours ce qui est en question. Il était nécessaire d’enseigner à confondre des gens qui vous disaient froidement : « Le Vivant vient du mort : donc les âmes sont dans les enfers. » Cependant le style de Platon prévalut, quoique ce style de prose poétique ne convienne point du tout à la philosophie. En vain Démocrite et ensuite Épicure combattirent les systèmes de Platon : ce qu’il y avait de plus sublime dans son roman de l’âme fut applaudi presque généralement ; et lorsque Alexandrie fut bâtie, les Grecs qui vinrent l’habiter furent tous platoniciens.

Вполне очевидно, что единственной целью [Иисуса] было создать небольшую секту из простых деревенских жителей <…>. Ясно одно: ни один из учеников Иисуса и не помышлял о создании новой религии. Все они были обрезанные, не крещённые. И едва святой дух сошёл на них на каком-то чердаке в виде огненных языков, как он имеет обычай сходить и как об этом рассказывается в книге апостольских деяний, едва успели апостолы обратить в христианство 3 тысячи путешественников, <…> как немедленно отправились молиться в иудейский храм, который посещал сам Иисус. <…> Если история Анания и Сапфиры соответствует действительности, то должно было бы произойти одно из двух: или все люди, поражённые ужасом, тотчас же в трепете приняли бы христианство, или синедрион повесил бы двенадцать апостолов как грабителей и известных всему народу убийц. — глава VII

Il est visible que son seul but était de faire une petite secte dans la population des campagnes <…>. Ce qui est certain, c’est qu’aucun des compagnons de Jésu ne songeait alors à faire une religion nouvelle. Tous circoncis et non baptisés, à peine le Saint-Esprit était-il descendu sur eux en langues de feu dans un grenier, comme il a coutume de descendre, et comme il est rapporté dans le livre des actions des apôtres ; à peine eurent-ils converti en un moment dans Jérusalem trois mille voyageurs ; <…> qu’aussitôt ces compagnons de Jésu vont prier dans le temple juif, où Jésu allait lui-même. <…> Si l’aventure de Saphira et d’Ananias était vraie, il fallait, ou que tout le monde, frappé de terreur, embrassât sur-le-champ le christianisme en frémissant, ou que le sanhédrin fît pendre les douze apôtres comme des voleurs et des assassins publics.

… книга, рассказывающая о деяниях апостольских, вполне определённо заявляет: «Савл дышал кровью и убийствами» (гл. IX, 1-й стих). Нужно быть безрассудным или совсем уж неловким мошенником, чтобы осмелиться заявить, будто Савл — Павел упал с коня, увидев среди бела дня свет, и что Иисус Христос взывал к нему из облака с небес: «Савл, Савл, за что ты гонишь меня?» Якобы тогда Савл и изменил поспешно своё имя на Павел и из преследующего и избивающего христиан иудея, каким он был раньше, вдруг обрёл счастье сделаться гонимым и избиваемым христианином. Только явный глупец может поверить подобным сказкам. А вот то, что у него хватило дерзости просить руки дочери Гамалиила и что ему не захотели отдать эту девственницу или что она оказалась далеко не девственницей, и что тогда этот неугомонный человек присоединился с досады к противоположной партии, как об этом пишут иудеи и эбиониты, — это более похоже на правду и более в порядке вещей. — глава VIII

… le livre des actions des apôtres dit expressément que Saul respirait le sang et le carnage. (Chap. ix, v. 1.) Il n’y a qu’un fanatique insensé ou qu’un fripon très maladroit qui puisse dire que Saul Paul tomba de cheval pour avoir vu de la lumière en plein midi ; que Jésu-Christ lui cria du milieu d’une nue : « Saul, Saul, pourquoi me persécutes-tu ? » et que Saul changea vite son nom en Paul, et de Juif persécuteur et battant qu’il était, eut la joie de devenir chrétien persécuté et battu. Il n’y a qu’un imbécile qui puisse croire ce Conte du tonneau ; mais qu’il ait eu l’insolence de demander la fille de Gamaliel en mariage, et qu’on lui ait refusé cette pucelle, ou qu’il ne l’ait pas trouvée pucelle, et que de dépit ce turbulent personnage se soit jeté dans le parti des nazaréens, comme les Juifs et les ébionites l’ont écrit, cela est plus naturel, et plus dans l’ordre commun.

В дни, когда один из учеников Иисуса по имени Марк <…> попытался насадить только что родившееся верование и среди александрийских иудеев, враждовавших с иерусалимскими, философы Александрии ни о чём другом не говорили, как о Логосе, «Слове» Платона. <…> С другой стороны, у греков и восточных народов часто называли именем сына божия справедливых людей; даже сам Иисус называл себя иногда сыном божиим, чтобы сказать, что он считает себя невиновным, в противоположность выражению «сын Велиала», что означает виновного. Далее, ученики уверяли, что Иисус послан богом. Но вскоре из посланца он превратился в сына, а сын божий у платоников является его словом, и таким образом Иисус сделался Словом. — глава IX

Quand un disciple de Jésu, nommé Marc <…> vint tâcher d’établir sa secte naissante parmi les Juifs d’Alexandrie, ennemis de ceux de Jérusalem, les philosophes ne parlaient que du logos, du verbe de Platon. <…> D’un autre côté, on avait souvent, chez les Grecs et chez les nations orientales, donné le nom de fils des dieux aux hommes justes, et même Jésu s’était dit fils de Dieu pour exprimer qu’il était innocent, par opposition au mot fils de Bélial qui signifiait un coupable ; d’un autre côté encore, ses disciples assuraient qu’il était envoyé de Dieu. Il devint bientôt fils, de simple envoyé qu’il était : or le fils de Dieu était son verbe chez les platoniciens ; ainsi donc Jésu devint verbe.

Что больше всего содействовало распространению новой религии, так это имевшая тогда широкое хождение идея, что приближается конец света. <…> Известно, какие несчастья посыпались на Иудею во времена Нерона и Веспасиан, и затем в правление Адриана. Иудеи имели достаточно оснований вообразить, что приближается конец света, по крайней мере для них. Как раз в это время каждая община, в которую входили полуиудеи и полухристиане, уже обладала своим собственным тайным евангелием. — глава X

Ce qui contribua le plus à l’accroissement de la religion nouvelle, ce fut l’idée qui se répandait alors que le temps de la fin du monde approchait. <…> On sait quels malheurs fondirent sur la Judée du temps de Néron et de Vespasien, et ensuite sous Adrien. Les Juifs furent en droit d’imaginer que la fin de toutes choses arriverait, du moins pour eux. Ce fut vers ce temps que chaque troupeau de demi-Juifs, de demi-chrétiens, eut son petit Évangile secret.

… трудно обойтись без всякого сброда, если хотят создать новую секту, ибо отцы семейств, имеющие собственные дома, относятся весьма прохладно к таким вещам, а сильные мира сего обычно долгое время насмехаются над новоявленным суеверием и принимают новую веру только тогда, когда они в состоянии использовать её в своих собственных интересах, чтобы повести народ на поводке, который тот сам же изготовил. — глава X

… la canaille étant d’une nécessité absolue pour établir toute nouvelle secte. Car les pères de famille qui ont pignon sur rue sont tièdes, et les hommes puissants qui se moquent longtemps d’une superstition naissante ne l’embrassent que quand ils peuvent s’en servir pour leurs intérêts, et mener le peuple avec le licou qu’il s’est fait lui-même.

Не будем обвинять римлян и в том, что они пытались оклеветать христиан, обвиняя их в поклонении ослиной голове. Они смешивали этих полуиудеев с настоящими иудеями, которые занимались куртажем и ростовщичеством по всей империи. Когда Помпей, Красс, Сосий, Тит входили со своими офицерами в иерусалимский храм, они видели там херувимов, двухголовых животных с головами юноши и тельца. Иудеи, очевидно, были плохими скульпторами, так как закон, которому они более или менее подчинялись, запрещал им заниматься ваянием. Поэтому немудрено, что головы тельца походили на голову осла, и потому не приходится винить римлян за то, что они верили, будто иудеи, а следовательно и христиане, которых они смешивали с иудеями, поклонялись ослу, подобно тому, как египтяне поклонялись священным животным — быку и кошке. — глава XI

N’accusons pas non plus les Romains d’avoir voulu calomnier les chrétiens en leur reprochant d’avoir adoré une tête d’âne. Ils confondaient ces chrétiens demi-Juifs avec les vrais Juifs qui exerçaient le courtage et l’usure dans tout l’empire. Quand Pompée, Crassus, Sosius, Titus, entrèrent dans le temple de Jérusalem avec leurs officiers, ils y virent des chérubins, animaux à deux têtes, l’une de veau, et l’autre de garçon. Les Juifs doivent être de très mauvais sculpteurs, puisque la loi, à laquelle ils avaient faiblement dérogé, leur défendait la sculpture. Les têtes de veau ressemblèrent à des têtes d’âne, et les Romains furent très excusables de croire que les Juifs, et par conséquent les chrétiens confondus avec les Juifs, révéraient un âne, ainsi que les Égyptiens avaient consacré un bœuf et un chat.

	До того времени, как христиане принялись сооружать все эти красивые и богатые церкви, они заявляли, что ни в коем случае не хотят воздвигать капища. <…> Право, они напоминали лису, уверявшую, что виноград-то зелен; но едва они сумели до него добраться, как тотчас же набили себе ягодами полный рот. — глава XIV
	Avant l’époque où les chrétiens élevèrent ces belles et riches églises, ils disaient qu’ils ne voulaient jamais avoir de temples. <…> C’était le renard qui trouvait les raisins trop verts ; mais dès qu’ils purent en manger, ils s’en gorgèrent.

… никогда история не писалась так плохо, как в годы, последовавшие за смертью Диоклетиана, во времена так называемой Поздней империи. Для сторонников и старой и новой религии вопрос как бы заключался в том, кто из них будет наиболее нелепым и лживым. Люди тогда не тратили время на то, чтобы оспаривать чудеса и предсказания противника, так как каждый из них держался за свои собственные чудеса и предсказания; жрецы обеих партий напоминали тех сутяг, один из которых представил в суде поддельный документ, а другой поддельную расписку. — глава XV

… jamais l’histoire ne fut plus mal écrite que dans les temps qui suivirent la mort de Dioclétien, et qu’on appelle du bas-empire. Ce fut à qui serait le plus extravagant et le plus menteur des partisans de l’ancienne religion et de la nouvelle. On ne perdait point de temps à discuter les prodiges et les oracles de ses adversaires ; chacun s’en tenait aux siens : les prêtres des deux partis ressemblaient à ces deux plaideurs dont l’un produisait une fausse obligation, et l’autre une fausse quittance.

… оказалось, что было весьма опасно приходиться Константину тестем, зятем, племянником, свойственником, братом, сыном, женой, быть его слугой и даже его конём. <…> Но как не простить это множество братоубийств человеку, который созвал Никейский собор, хотя он и проводил дни своей жизни в самой сластолюбивой неге. Как же можно было не почтить его после того, как сам Иисус Христос послал ему стяг в облаках и после того, как церковь причислила его к лику святых… — глава XVI

… il était fort triste d’être le beau-père, ou le beau-frère, ou le neveu, l’allié, ou le frère, ou le fils, ou la femme, ou le domestique, ou même, si l’on veut encore, le cheval de Constantin. <…> Mais il faut bien pardonner cette multitude de fratricides et de parricides à un homme qui tint le concile de Nicée, et qui d’ailleurs passait ses jours dans la mollesse la plus voluptueuse. Comment ne pas le révérer, après que Jésus-Christ lui-même lui envoya un étendard dans les nuées ; après que l’Église l’a mis au rang des saints…

	Ни одна полезная истина не возникла, в этом нет сомнения, в результате кровавых распрей, которые, опустошая Европу и Азию, начинались для того, чтобы выяснить, имело ли вечное и вездесущее существо дочку или же скорее сына, был ли этот сын зачат до или после сотворения мира [и т.п.] — глава XXIII
	Nulle vérité utile n’est née, sans doute, des querelles sanglantes qui ont désolé l’Europe et l’Asie, pour savoir si l’Être nécessaire, éternel, et universel, a eu un fils plutôt qu’une fille, si ce fils fut engendré avant ou après les siècles…

Культ богов отнюдь не внушал людям ненависти и не толкал их на раздоры. Можно было мирно путешествовать из одного конца земли в другой. Пифагора или Аполлония Тианского хорошо принимали все народы вселенной. Какие мы несчастные! Мы считали, что служим богу, а служили фуриям! У брахманов существовал, по словам Арриана, удивительный закон, согласно которому они не имели права сесть за стол, не совершив какое-нибудь доброе дело. У нас в течение долгого времени был установлен совершенно противоположный закон. — глава XXIII

Le culte des dieux n’inspirait point la haine et la discorde. On voyageait en paix d’un bout de la terre à l’autre. Les Pythagore, les Apollonius de Tyane, étaient bien reçus chez tous les peuples de l’univers. Malheureux que nous sommes ! nous avons cru servir Dieu, et nous avons servi les furies. Il y avait, au rapport d’Arrien, une loi admirable chez les brachmanes : il ne leur était pas permis de dîner avant d’avoir fait du bien. La loi contraire a été longtemps établie parmi nous.

Глава I

В течение почти двух веков римляне ничего не знали о зародившейся среди иудеев в царствование Тиберия христианской религии. <…> Удивляться этому не приходится. В те дни в Риме обитало 8000 евреев, получивших разрешение иметь свою синагогу и пользовавшихся дарованным им императором правом на бесплатное получение хлеба, причём никому и в голову не приходило поинтересоваться догматами этого народа. Имена Иакова, Авраама, Ноя, Адама или Евы оставались так же неизвестны римскому сенату, как до завоевания Перу имя Манко Капака Карлу V.

L’embryon de la religion chrétienne, formé chez les Juifs sous l’empire de Tibère, fut ignoré des Romains pendant plus de deux siècles. <…> Cela n’est pas étonnant. Il y avait huit mille Juifs à Rome qui avaient droit de synagogue, et qui recevaient des empereurs les libéralités congiaires de blé, sans que personne daignât s’informer des dogmes de ce peuple. Les noms de Jacob, d’Abraham, de Noé, d’Adam, et d’Ève, étaient aussi inconnus du sénat que le nom de Manco-Capac l’était de Charles-Quint avant la conquête du Pérou. Aucun nom de ceux qu’on appelle patriarches n’était jamais parvenu à aucun auteur grec. Cet Adam, qui est aujourd’hui regardé en Europe comme le père du genre humain par les chrétiens et par les musulmans, fut toujours ignoré du genre humain jusqu’au temps de Dioclétien et de Constantin.

Ещё за много веков до того, как в руках у евреев оказалась эта крепость, образовались такие великие империи, как Египет, Халдея, Персия, Скифия, Индия, Китай и Япония. Но иудеи о них не знали, они имели весьма смутное представление лишь о Египте и Халдее. Отделённый от Египта, Халдеи и Сирии непригодной для жизни пустыней, не поддерживавший никаких регулярных отношений с Тиром, изолированный на таком незначительном пространстве, какое представляет собой Палестина, простиравшаяся, как это утверждает св. Иероним, на 15 миль в ширину и 45 в длину, этот народ не знал, что такое наука, и почти не занимался никакими ремеслами. На протяжении 600 лет он не имел никаких сношений с другими народами и даже со своими соседями, Египтом и Финикией. Об этом свидетельствует Иосиф Флавий, их историк, который подтверждает такое положение вещей в своём ответе Апиону Александрийскому…

Avant que les Juifs eussent cette forteresse, il y avait déjà une multitude de siècles que les grands empires d’Égypte, de Syrie, de Chaldée, de Perse, de Scythie, des Indes, de la Chine, du Japon, étaient établis. Le peuple judaïque ne les connaissait pas, n’avait que des notions très imparfaites de l’Égypte et de la Chaldée. Séparé de l’Égypte, de la Chaldée, et de la Syrie, par un désert inhabitable ; sans aucun commerce réglé avec Tyr ; isolé dans le petit pays de la Palestine, large de quinze lieues et long de quarante-cinq, comme l’affirme saint Hiéronyme ou Jérôme, il ne s’adonnait à aucune science, il ne cultivait presque aucun art. Il fut plus de six cents ans sans aucun commerce avec les autres peuples, et même avec ses voisins d’Égypte et de Phénicie. Cela est si vrai que Flavius Josèphe, leur historien, en convient formellement, dans sa réponse à Apion d’Alexandrie…

Глава VI. О личности Иисуса

De la personne de Jésu

Общеизвестно, что христиане в целях благочестивого обмана не единожды прибегали к подделкам и фальсификациям текстов. <…> Они сфабриковали более двухсот томов. Эти подлоги совершались из столетия в столетие, и все образованные люди это знают и не делают из этого секрета. И тем не менее вполнедоказанный обман ещё царит. Воры были захвачены с поличным, и тем не менее им оставили всё то, что они наворовали.

On sait assez combien les chrétiens se sont permis d’être faussaires pour la bonne cause. <…> Ils ont supposé plus de deux cents volumes. Il y a eu de siècle en siècle une suite de faussaires. Tous les hommes instruits le savent et le disent, et cependant l’imposture avérée prédomine. Ce sont des voleurs pris en flagrant délit, à qui on laisse ce qu’ils ont volé.

	… его могли на законном основании рассматривать как нарушителя общественного спокойствия и как такового выдать Пилату <…>. Бывали и у нас такие времена, когда мы тоже повесили бы проповедников, выступающих на улице против наших епископов, хотя было и такое время, когда мы повесили нескольких наших епископов.
	… il put légitimement être regardé comme un perturbateur du repos public, et comme tel être livré à Pilate <…>. Il a été un temps où nous aurions fait pendre ceux qui prêchaient dans les rues contre nos évêques, quoiqu’il ait été aussi un temps où nous avons pendu plusieurs de nos évêques mêmes.

[Многое] свидетельствует о том, что все евангелия, начинённые абсурдными чудесами, были написаны втайне, много лет спустя после событий, христианами, расселёнными по греческим городам. Каждая незначительная христианская община имела своё собственное евангелие, которое не доказывали даже вновь обращённым; и эти книги, совершенно неизвестные в течение трёх веков язычникам, не могли быть опровергнуты римскими историками, не имевшими ни малейшего представления об их существовании.

Si ces énormes prodiges s’étaient opérés, quelque auteur romain en aurait parlé. L’historien Josèphe n’aurait pu les passer sous silence. Philon, contemporain de Jésu, en aurait fait mention. Il est assez visible que tous ces Évangiles, farcis de miracles absurdes, furent composés secrètement, longtemps après, par des chrétiens répandus dans des villes grecques. Chaque petit troupeau de chrétiens eut son évangile, qu’on ne montrait pas même aux catéchumènes ; et ces livres, entièrement ignorés des Gentils pendant trois cents années, ne pouvaient être réfutés par des historiens romains qui ne les connaissaient pas.

Глава XII

… колыбель рождавшейся церкви была окружена со всех сторон обманами. Это — непрерывный ряд всяких абсурдных сочинений под вымышленными именами <…>. Это — толпы мучеников, которых не вместил бы Пандемониум Мильтона, хотя бы они и были не больше мухи. <…> Заметим попутно, что мученики вообще не поддаются львам, огню и воде, зато не в силах противостоять мечу, который, очевидно, отличается совершенно особыми свойствами.

le berceau de l’Église naissante n’est entouré que d’impostures. C’est une succession non interrompue de livres absurdes sous des noms supposés <…>. C’est une foule de martyrs qui ne tiendraient pas dans le Pandemonium de Milton, quand ils ne seraient pas plus gros que des mouches. <…> Car il est à remarquer que les martyrs, qui résistent toujours aux lions, au feu, et à l’eau, ne résistent jamais au tranchant du sabre, qui a une vertu toute particulière.

Такова уж жалкая природа человека, что всякое заблуждение, принятое однажды и основанное на деньгах, которые оно приносит, продолжает в полной мере существовать и тогда, когда в нём разобрались все здравомыслящие люди и даже те, кто извлекает из него выгоду. Традиция и привычка всегда берут верх над истиной. <…> Потребуется новый переворот в умах и новая волна энтузиазма, чтобы победить старый энтузиазм, без чего заблуждения останутся в силе и будут торжествовать на земле.

Telle est même la misérable condition des hommes que l’erreur, mise une fois en crédit, et bien fondée sur l’argent qui en revient, subsiste toujours avec empire, lors même qu’elle est reconnue par tous les gens sensés, et par les ministres mêmes de l’erreur. L’usage alors et l’habitude l’emportent sur la vérité.

Глава XIII. О распространении христианства

Des progrès de l’association chrétienne

Существует несколько вполне явных причин такого успеха новой религии. Прежде всего руководители нарождавшегося движения изложили перед своей паствой идею той естественной свободы, которая дорога каждому человеку <…>. Вы, божьи избранники, уверяли эти руководители, вы будете служить только богу, вы не унизитесь до того, чтобы судиться в римских трибуналах, и разбирать ваши тяжбы будем мы, ваши братья. <…> Уже одно это незаметно создавало общество мятежных, своего рода государство в государстве, которое в один прекрасный день должно было либо быть уничтоженным, либо уничтожить Римскую империю. Во-вторых, христиане, появившиеся первоначально в среде иудеев, так же как и они, занимались торговлей, посредничеством и ростовщичеством. Не имея возможности занимать должности, которые, требовали жертвоприношений римским богам, они вынуждены были заниматься коммерцией и тем самым обогащались.

Il y a plusieurs causes évidentes de ce succès de la religion nouvelle. Premièrement, les conducteurs du troupeau naissant le flattaient par l’idée de cette liberté naturelle que tout le monde chérit <…>. Vous êtes les élus de Dieu, disaient-ils, vous ne servirez que Dieu, vous ne vous avilirez pas jusqu’à plaider devant les tribunaux romains ; nous qui sommes vos frères, nous jugerons tous vos différends. <…> Cela seul formait insensiblement un peuple de rebelles, un État dans l’État, qui devait un jour être écrasé, ou écraser l’empire romain. Secondement, les chrétiens, formés originairement chez les Juifs, exerçaient comme eux le commerce, le courtage et l’usure. Car, ne pouvant entrer dans les emplois qui exigeaient qu’on sacrifiât aux dieux de Rome, ils s’adonnaient nécessairement au négoce, ils étaient forcés de s’enrichir.

В-третьих, христиане почти всегда пользовались полной свободой собраний и могли устраивать диспуты сколько им было угодно. Но верно и то, что когда их обвиняли в мятежах и в других преступлениях, то их обуздывали; такие репрессии и называли гонениями. <…> Лучшим доказательством ложности всех этих измышлений о гонениях на христиан служит то, что в течение первых трёх столетии, как этим похваляются сами христиане, они созвали 58 соборов, — в Риме или в других местах, это в конце концов не имеет значения. Но, спрашивается, каким же образом христиане могли бы созвать все эти соборы, если бы их всегда преследовали? Хорошо известно, что римляне никогда никого не преследовали ни за религиозные убеждения, ни за отсутствие таковых. Если время от времени христиан приговаривали к казни, то это происходило только в тех случаях, когда речь шла о явном нарушении законов или о мятеже, ибо никому и в голову не приходило преследовать иудеев за их веру. У них были в Риме синагоги, даже во время осады Иерусалима Титом, и в те дни, когда Адриан разрушил этот город после восстания Бар-Кохбы, совершившего невероятные жестокости. Следовательно, если римляне оставили этот народ в покое в самом Риме, то это доказывает, что иудеи не нарушали законов империи, а если несколько христиан были наказаны, то только потому, что они стремились уничтожить государственную религию и всякий раз, как им представлялась для этого возможность, пытались сжигать храмы. В основе всех этих басен об огромном количестве христиан, замученных палачами для развлечения римских императоров, лежит недоразумение. Слово «мученик» означало также «свидетельство», и поэтому мучениками называли также «свидетелей», — всех, кто проповедовал новое учение, а также представителей новой секты, находившихся в заключении. В-четвёртых, одна из самых главных причин распространения христианства заключалась в том, что христиане разработали свою догматику, приведя её хотя и в абсурдную, но довольно последовательную систему, чего не было в других религиях. Платоновская метафизика в соединении с христианскими мистериями превратилась в систему непостижимых доктрин, и уже одним этим они и увлекали и одновременно устрашающе воздействовали на слабые умы. Это была целая цепь догматов, охватывавшая все от сотворения мира до его гибели.

Troisièmement, les chrétiens eurent presque toujours une pleine liberté de s’assembler et de disputer. Il est vrai que lorsqu’ils furent accusés de sédition et d’autres crimes, on les réprima ; et c’est ce qu’ils ont appelé des persécutions. <…> Une grande preuve de la fausseté de toutes ces horribles persécutions, c’est que les chrétiens se vantent d’avoir tenu cinquante-huit conciles dans leurs trois premières centuries : conciles reçus ou non reçus à Rome, il n’importe. Comment auraient-ils tenu tous ces conciles s’ils avaient été toujours persécutés ? Il est certain que les Romains ne persécutèrent jamais personne, ni pour sa religion, ni pour son irréligion. Si quelques chrétiens furent suppliciés de temps à autre, ce ne put être que pour des violations manifestes des lois, pour des séditions : car on ne persécutait point les Juifs pour leur religion. Ils avaient leurs synagogues dans Rome, même pendant le siège de Jérusalem par Titus, et lorsque Adrien la détruisit après la révolte et les cruautés horribles du messie Barcochébas. Si donc on laissa ce peuple en paix à Rome, c’est qu’il n’insultait point aux lois de l’empire ; et si on punit quelques chrétiens, c’est qu’ils voulaient détruire la religion de l’État, et qu’ils brûlaient les temples quand ils le pouvaient. Une des sources de toutes ces fables de tant de chrétiens tourmentés par des bourreaux, pour le divertissement des empereurs romains, a été une équivoque. Le mot martyre signifiait témoignage, et on appela également témoins, martyrs, ceux qui prêchèrent la secte nouvelle, et ceux de cette secte qui furent repris de justice. Quatrièmement, une des plus fortes raisons du progrès du christianisme, c’est qu’il avait des dogmes et un système suivi, quoique absurde, et les autres cultes n’en avaient point. La métaphysique platonicienne, jointe aux mystères chrétiens, formait un corps de doctrine incompréhensible, et par cela même il séduisait, et il effrayait les esprits faibles. C’était une chaîne qui s’étendait depuis la création jusqu’à la fin du monde.

В-пятых, новая религия должна была иметь огромное преимущество над старой и над иудейской также и потому, что она уничтожила жертвоприношения. Все народы угощали своих богов мясом. Даже самые прекрасные храмы в конечном итоге представляли собой бойни. Обряды язычников и иудеев были связаны с телячьей требухой, бараньим боком и бифштексами; из всех этих явств жрецы отбирали для себя лучшие куски. Притворы храмов постоянно были загрязнены жиром, кровью, птичьим пометом… и вонючими внутренностями. Порой иудеи даже сами чувствовали, что такой способ поклоняться богу смешон и может вызвать ужас.

Cinquièmement, la nouvelle religion dut avoir un avantage prodigieux sur l’ancienne et sur la juive, en abolissant les sacrifices. Toutes les nations offraient à leurs dieux de la viande. Les temples les plus beaux n’étaient que des boucheries. Les rites des Gentils et des Juifs étaient des fraises de veau, des épaules de mouton, et des rosbifs, dont les prêtres prenaient la meilleure part. Les parvis des temples étaient continuellement infectés de graisse, de sang, de fiente, et d’entrailles dégoûtantes. Les Juifs eux-mêmes avaient senti quelquefois le ridicule et l’horreur de cette manière d’adorer Dieu.

	В противоположность христианству, прежняя религия империи знала только праздники, обычаи и общие моральные предписания, установленные для всех людей. У неё не было связной и последовательной теологии. Все баснословные мифологии противоречили одна другой, а генеалогия богов была ещё более смехотворной в глазах философов, чем генеалогия Иисуса.
	L’ancienne religion de l’empire ne connaissait, au contraire, que des fêtes, des usages, et les préceptes de la morale commune à tous les hommes. Elle n’avait point de théologie liée, suivie. Toutes ces mythologies fabuleuses se contredisaient, et les généalogies de leurs dieux étaient encore plus ridicules aux yeux des philosophes que celle de Jésu ne pouvait l’être.

Глава XVIII. О Никейском соборе

Du concile de Nicée

Два отца церкви, Хрисанф и Музоний, умерли как раз перед последним заседанием собора, на котором епископы подписывали постановление. Весь собор стал на молитву, Хрисанф и Музоний воскресли и явились, чтобы поставить свои подписи под осуждением Ария; после этого им ничего не оставалось, как умереть вторично, ибо теперь они уже никому не были нужны.

L’miracle, accrédité de siècle en siècle par les auteurs les plus approuvés jusqu’à Baronius <…>. Deux Pères de l’Église, l’un nommé Chrysante, et l’autre Musonius, étaient morts avant la dernière séance où tous les évêques signèrent. Le concile se mit en prière ; Chrysante et Musonius ressuscitèrent ; ils revinrent tous deux signer la condamnation d’Arious ; après quoi ils n’eurent rien de plus pressé que de remourir, n’étant plus nécessaires au monde.

Это чудо было явлено не ради милосердия, а для прославления христианской веры. Константин распорядился, чтобы Арий был допущен к причастию в одной из церквей Константинополя, хотя Арий и настаивал на том, что Иисус Христос «омойусиос». Св. Александр и св. Макарий, узнав, что Арий уже вышел на улицу, и опасаясь, что он может явиться в церковь, стали молиться Иисусу с таким пылом и слезами, прося его покарать Ария смертью, что Иисус, который, конечно, есть «омоусиос», а не «омойусиос», наслал тут же на Ария непреодолимую потребность испражняться. Все внутренности у него выпали, и он так и не причастился. Надо сказать, что такое выпадение внутренностей физически совершенно невозможно, но это как раз и делает чудо особенно прекрасным и доказательным.

Constantin avait ordonné qu’Arious serait reçu à la communion dans l’église de Constantinople, quoiqu’il tînt ferme à soutenir que Jésu-Christ est omoiousios ; saint Alexander, saint Macaire, sachant qu’Arious était déjà dans la rue, prièrent Jésu avec tant de ferveur et de larmes de le faire mourir, de peur qu’il n’entrât dans l’église, que Jésu, qui est omousios, et non pas omoiousios, envoya sur-le-champ au prêtre Arious une envie démesurée d’aller à la selle. Toutes ses entrailles lui sortirent par le derrière, et il ne communia pas. Cette émigration des entrailles est physiquement impossible : et c’est ce qui rend le miracle plus beau et plus avéré.

Глава XX. О семье Константина и об императоре Юлиане Философе

De la famille de Constantin, et de l’empereur Julien le philosophe

	После Константина, который был крещён лишь на пороге смерти арианином, <…> дети его, христиане, как и он, в подражание отцу, запятнали свой род кровью и убийствами.
	Après Constantin, qui fut baptisé à l’article de la mort par l’arien, <…> ses enfants, chrétiens comme lui, souillèrent comme lui sa famille de sang et de carnage.

Всем хорошо известно, насколько ненавистно бывает для властелинов присутствие преемника и до какой степени они ревниво относятся к соперникам. <…> Убивают родственников и не знают потом как быть, перерезать ли горло и тому, кто ещё остался, или женить его на своей родственнице. Но если его женят, то непременно отправляют в изгнание: ведь так или иначе от него надо отделаться; затем его притесняют, и всё кончается тем, что притесняемый свергает с трона и убивает притеснителя, если его самого не убивают вовремя; в свою очередь нового властелина убивает другой. И в этом хаосе ужасов, слабости, непостоянства, предательства, смертоубийств люди всё время вопят: бог! бог! Священники одного лагеря благословляют всё это, другого лагеря — предают анафеме. Люди эти обычно весьма набожны, в их среде бывает почти столько же чудес, сколько злодеяний и подлости.

On sait assez combien la présence d’un successeur est odieuse, et à quel point la puissance suprême est jalouse. <…> On assassine ses parents ; on ne sait si on égorgera celui qui reste, ou si on le mariera. Quand on l’a marié, on l’exile ; on voudrait s’en défaire, on l’opprime ; on finit par être détrôné ou tué par celui qu’on a persécuté, ou bien on le tue ; et on est tué par un autre. Dans ce chaos d’horreurs, de faiblesses, d’inconstances, de trahisons, de meurtres, on crie toujours : Dieu ! Dieu ! On est béni par une faction de prêtres, et maudit par une autre. On est dévot ; il y a toujours presque autant de miracles que de scélératesses et de lâchetés.

По своему уменью вести войну это был Цезарь, в дни битвы это был Александр, по своему поведению — Марк Аврелий и Эпиктет. Воздержанный во всём, трезвый, целомудренный, он предпочитал всем удовольствиям исполнение своего долга; враг всякой изнеженности <…>. Доблесть его была превыше человеческих возможностей. За то недолгое время, что Юлиан находился в Париже, <…> парижане были более счастливы, чем в дни их доброго короля Генриха IV, о котором они сожалеют до сих пор.

C’était César pour la conduite d’une campagne ; c’était Alexandre un jour de bataille ; c’était Marc-Aurèle et Épictète pour les mœurs. Sobre, tempérant, chaste, ne connaissant de plaisirs que ses devoirs, ennemi de toute délicatesse <…>: sa vertu allait au delà des forces de la nature humaine. Le peu de temps qu’il résida dans Paris <…> rendit les Parisiens plus heureux qu’ils ne l’ont été sous leur bon roi Henri IV, qu’ils regrettent tous les jours.

… примеры его милосердия бесчисленны, что бы по этому поводу ни говорили с неистовой злобой некоторые его христианские хулители, которым очень хотелось бы, чтобы Юлиан был таким же непримиримым к инаковерцам, как и они сами. <…> Мерзость и смехотворность клеветы, изливаемую на него писателями, которых называют отцами церкви, можно сравнить только с той ложью, которую изрыгали наши монахи по адресу Магомета II после взятия Константинополя. Возобновляющиеся из года в год упреки тюпов, что Юлиан не пожелал принять религию Констанция, этого профессионального убийцы, тем более направлены не по адресу, что Констанций был еретиком, а, по мнению тех же попов еретик хуже язычника.

… ses exemples de clémence sont sans nombre, quoi qu’en ait dit la rage de quelques chrétiens persécuteurs, qui auraient bien voulu que Julien eût été persécuteur comme eux. On ne peut comparer l’horreur et le ridicule des calomnies dont il fut chargé par des écrivains nommés Pères de l’Église, qu’aux impostures vomies par nos moines contre Mahomet II, après la prise de Constantinople. Ces reproches des prêtres, renouvelés d’âge en âge à Julien, de n’avoir pas été de la religion de l’assassin Constantius, sont d’autant plus mal placés que Constantius était hérétique, et que, selon ces prêtres, un hérétique est pire qu’un païen.

Глава XXI. Некоторые вопросы, касающиеся императора Юлиана

Questions sur l’empereur Julien

Иногда задают вопрос, придерживался ли Юлиан языческой религии так же искренне, как он питал отвращение к христианской секте? Также спрашивают, действительно ли он имел какие-нибудь разумные основания считать, что ему удастся уничтожить эту секту? Что касается первого вопроса, то вряд ли можно поверить, чтобы такой философ-стоик, как Юлиан, мог действительно чтить Венеру, Меркурия, Приапа, Прозерпину и пенатов. Более вероятно другое: при том положении, что весь народ был разделён на две непримиримых фракции, Юлиану пришлось выступить на стороне одной из них, чтобы побороть другую, иначе против него поднялась бы и та и другая. <…> Юлиан имел дело с греками, способными даже под страхом смертной казни доказывать, что два и два — не четыре. Весьма возможно, что Юлиан, человек от рождения мягкосердечный и восторженный, ненавидевший семью Константина — это настоящее гнездо убийц, — а заодно и поддерживаемое ею христианство, мог воображать, что ему удастся создать религиозную систему, которая хоть в какой-то степени сумеет примирить с требованияхми разума все то смехотворное, что мы не совсем точно называем язычеством. Это был адвокат, способный загореться своим делом. Но разве, пытаясь уничтожить религию Иисуса, вернее, религию, выдаваемую за неё, сшитую из лоскутов, он мог бы осуществить подобную задачу? Мы смело ответим: да, смог бы, при том условии, если бы ему удалось прожить ещё 40 лет и если бы у него всегда были достойные помощники.

On a demandé si Julien aimait la religion de l’empire d’aussi bonne foi qu’il détestait la secte chrétienne. On a demandé encore s’il pouvait raisonnablement espérer de détruire cette secte. Quant à la première question, si un philosophe stoïcien tel que Julien adorait en effet Vénus, Mercure, Priape, Proserpine, et des dieux pénates, nous avons peine à le croire. Ce qui est vraisemblable, c’est que les peuples étant partagés entre deux factions irréconciliables, il fallait que Julien parût être de l’une pour abattre l’autre, sans quoi toutes deux se seraient soulevées contre lui. <…> Julien avait affaire à des Grecs, capables de nier jusqu’à la mort que deux et deux font quatre. Il se peut que Julien, né sensible et enthousiaste, abhorrant la famille de Constantin, qui n’était qu’une famille d’assassins ; abhorrant le christianisme, dont elle avait été le soutien, se soit fait illusion jusqu’au point de former un système qui semblait réconcilier un peu avec la raison le ridicule de ce qu’on appelle mal à propos le paganisme. C’était un avocat qui pouvait s’enivrer de sa cause ; mais en voulant détruire la religion de Jésu, ou plutôt la religion de lambeaux mal cousus au nom de Jésu, aurait-il pu parvenir à ce grand ouvrage ? Nous répondrons hardiment : Oui, s’il avait vécu quarante ans de plus, et s’il avait été toujours bien secondé.

	Римские императоры могли бы подражать императорам Китая, уже в давние времена установившим чистую религию, и эта религия, превратившись в религию всех магистратов, взяла бы верх, как и в Китае, над всеми суевериями, которыми пичкают простой народ. — парафраз из заключительной главы «Века Людовикаа XIV»
	Les empereurs romains auraient pu imiter les empereurs de la Chine, qui avaient établi une religion pure depuis si longtemps ; et cette religion, qui eût été celle de tous les magistrats, l’aurait emporté, comme à la Chine, sur toutes les superstitions auxquelles on abandonne la populace.

Глава XXII. В чём христианство могло принести пользу человечеству

En quoi le christianisme pouvait être utile

	По-видимому, христиане первых веков начали точно так же, как сегодняшние филадельфийцы, но их неистовство, приверженность к догматам и ненависть к другим религиям вскоре погубили все, что было хорошего и полезного у первых христиан, которые в какой-то мере подражали ессеям…
	Il paraît certain que les chrétiens du ier siècle commencèrent à peu près comme nos Philadelphiens d’aujourd’hui ; mais la fureur de l’enthousiasme, la rage du dogme, la haine contre toutes les autres religions, gâtèrent bientôt tout ce que les premiers chrétiens, imitateurs en quelque sorte des esséniens…

Очень печально и унизительно для человеческой природы, что наука, достойная скорее Панча, была более разрушительной, чем нашествия гуннов, готов и вандалов, и что во всей Европе находилось бесчисленное количество исступленных субъектов, единственная цель которых заключалась в том, чтобы обманывать, грабить и убивать остальных людей. Этот ад на земле длился 15 веков. Против этого не было никакого другого средства борьбы, кроме презрения и равнодушия честных людей, у которых открылись, наконец, глаза. <…> Но колосс, попиравший нас в течение стольких веков, ещё продолжает существовать, и так как он был выкован из золота, принадлежавшего народам, то его невозможно уничтожить, опираясь только на разум; впрочем, теперь это лишь фантом, подобный римским авгурам. <…> Люди уже не верят им, тем не менее эти господа ещё процветают. Но настанет время, когда они перестанут наслаждаться жизнью. Как только представится удобный случай, им не замедлят воспользоваться.

C’est une chose bien déplorable et bien avilissante pour la nature humaine qu’une science digne de Punch ait été plus destructive que les inondations des Huns, des Goths et des Vandales, et que dans toute notre Europe il y ait eu un corps d’énergumènes destiné à séduire, à piller, et à faire égorger le reste des hommes. Cet enfer sur la terre a duré quinze siècles entiers. Il n’y a eu enfin d’autre remède que le mépris et l’indifférence des honnêtes gens détrompés. <…> Le colosse élevé sur nos têtes pendant tant de siècles subsiste encore, et comme il fut forgé avec l’or des peuples, il n’est pas possible que la raison seule le détruise mais ce n’est plus qu’un fantôme semblable a celui des augures chez les Romains. <…> On ne croit plus en eux, mais ils jouissent. Le temps viendra où ils ne jouiront plus. Il se trouvera des occasions favorables, on en profitera.

	Во всех вероисповеданиях существовали великие люди и особенно милосердные люди, но они были бы ещё более великими и благими, если бы яд религиозной предвзятости не влиял на их добродетель.
	Il y a eu de grands hommes, et surtout des hommes charitables, dans toutes les communions ; mais ils auraient été bien plus véritablement grands et bons si la peste de l’esprit de parti n’avait pas corrompu leur vertu.

Глава XXV. Пагубные противоречия

Contradictions funestes

	Мне представляется, что все мы по своей природе склонны к созданию всяких объединений. В этом стремлении мы ищем поддержку для своей слабости. <…> В Италии можно видеть значительно больше монашеских орденов, чем полков.
	Il me semble que nous avons tous un penchant naturel à l’association, à l’esprit de parti. Nous cherchons en cela un appui à notre faiblesse. <…> On voit en Italie beaucoup plus de différents ordres de moines que de régiments.

	… Моисей (если верить книгам, которые приписывают ему) хочет, чтобы бог вселенной был только богом маленького иудейского народца, чтобы он покровительствовал только горстке тёмных лиц и ненавидел весь остальной мир.
	… Moïse (si on en croit les livres qui courent sous son nom) veut que le maître de l’univers ne soit que le Dieu du petit peuple juif, qu’il ne protège que cette poignée de scélérats obscurs, qu’il ait en horreur le reste du monde.

Прочитав такие ужасные строки, можно ли придерживаться подобной религии? И если бы существовал дьявол, мог ли он выразиться с бо́льшим безумием и яростью? <…> если какой-нибудь пророк предсказал знамение и эти знамения подтвердили его слова, то ясно, что его вдохновляет господин природы, он говорит его устами, действует через него! И, невзирая на это, ты требуешь, чтобы пророка убили? <…> Суеверие до такой степени превращает людей в диких зверей, что отцы церкви не заметили, что этот текст является форменным обвинением против Иисуса Христа. <…> Самое же печальное заключается в том, что сами христиане использовали этот иудейский текст, равно как и все другие тексты, обвиняющие их, чтобы оправдать свои кровавые преступления.

Après avoir lu une telle horreur, pourra-t-on la croire ? Et si le diable existait, pourrait-il s’exprimer avec plus de démence et de rage ? <…> un prophète prédise des prodiges, et que ces prodiges confirment ses paroles, c’est visiblement le maître de la nature qui l’inspire, qui parle par lui, qui agit par lui ? Et dans cette supposition, tu veux qu’on l’égorge ! <…> La superstition change tellement les hommes en bêtes que les docteurs chrétiens ne se sont pas aperçus que ce passage est la condamnation formelle de leur Jésu-Christ. <…> Ce qu’il y a de plus déplorable, c’est que les chrétiens eux-mêmes se sont servis de ce passage juif, et de tous les passages qui les condamnent, pour justifier tous leurs crimes sanguinaires.

Перевод

А. П. Ладинский, 1961 (с незначительными уточнениями)