Йозеф Чапек

Йозеф (Йосеф) Чапек (чеш. Josef Čapek; 23 марта 1887 — между 13 и 15 апреля 1945, концлагерь Берген-Бельзен) — чешский художник, график, фотограф, писатель. Старший брат (и соавтор по ряду работ) писателя Карела Чапека, иллюстратор его произведений.

Цитаты

Я имел в виду слагать литературу примерно так же, как музыку, разумеется, речь идёт не о музыкальности слога, а о самом способе компоновки. <…> Во мне остаётся много от художника, вот почему это не истории с развитием во времени, это связано с современным состоянием живописи. <…> Скорее стихи, чем рассказы, и скорее игра на скрипке, чем стихи. Большей частью там чередуются и перекрещиваются видения, но я не хочу, чтобы они были обособленными; это скорее как инструменты в оркестре, и для меня важно было целое, общий эффект; каждая вещь имела собственное настроение, собственный ключ. <…> Война дала нам почувствовать нашу несвободу; мы не принадлежим себе, нами распоряжаются. <…> Война обесценивает мир, и тут лучше вернуться в себя; душа в человеке — это то, что наиболее свободно и наиболее принадлежит ему. — в связи с выходом «Лелио» и «Распятия»

— письмо С. К. Нейману, 1917

	Всякий человек, истинно достойный носить это высокое звание, ручается жизнью и рискует жизнью, защищая общечеловеческие ценности. Ставит на карту свою жизнь всякий глашатай новых идей. Ежедневно рискуют жизнью шахтер, заводской рабочий, лесоруб, врач, химик, пожарный, солдат и т. д. Не понимаю, почему именно убийца должен быть освобождён от обязанности отвечать жизнью за свои действия.
	— «О смертной казни», 1934

Художественные произведения

— Вы организуете воскресные школы, народные университеты, кружки домоводства, воюете с пьянством; учреждаете общества, оркестры, стипендии, дискуссионные клубы, проповедуете теософию, дилетантизм — словом, стремитесь облагородить рабочего, пробудить к новой жизни, дать ему образование, приручить и привить любовь к культуре. Но, уважаемый, позволив ему вкусить от плодов цивилизации, вы разбудите в нём зверя. В любом из нас дремлет сверхчеловек. И в один прекрасный день на земле некуда будет деться от вождей и проповедников; миллионы спасителей, интеллектуалов, идеологов, папы и просветители устремятся на нас с фабрик и заводов; и набег их будет сокрушителен. Все, что не спасется бегством, будет уничтожено. Мир, достигнув апогея, обратится в небесную пыль. Последнее сердце — единственное твёрдое тело во вселенной — пролетит метеором. — позиция автора противоположна; перевод: В. Мартемьянова, 1986

— «Система», 1910-е

	— А как мы будем мыть пол, ведь у нас нет щётки? — спросил пёсик. — Я уже думала об атом, — ответила кошечка. — У тебя такая толстая мохнатая шерсть… Ты и будешь вместо щётки. — Хорошо, — согласился он. Кошечка взяла мыло, ведро с водой и вымыла весь пол пёсиком, как щёткой. Пол стал чистым-пречистым, но зато очень мокрым. — Теперь хорошо бы наш пол чем-нибудь вытереть, — сказала кошечка и глубоко вздохнула. Тут пёсик закричал: — А я придумал! Я мокрый, а ты-то совсем сухая. И у тебя очень мягкая шёрстка, вроде полотенца. Давай я тобой вытру наш пол! Так он и сделал. Пол стал чистым, сухим, но зато сами они — ужасно мокрыми и грязными <…>. — Надо бы нам самим вымыться! — цикл «Приключения пёсика и кошечки» (Povídání o pejskovi a kočičce, 1929); перевод: Г. Лукина, 1972 («Трудный день»)
	"Tohle už nesním," řekl pejsek, <…> "ale jakpak to uděláme, když tu nemáme žádný kartáč!" — "Na to jsem už myslila," povídá kočička, "však ty máš na sobě takové hrubé a ježaté chlupy, jako jsou na kartáči, a tak můžeme tu podlahu vydrhnout tebou." "Dobrá," řekl pejsek a kočička vzala mýdlo a hrnec s vodou, klekla na zem, vzala pejska jako kartáč a vydrhla pejskem celou podlahu. Podlaha byla celá mokrá a moc čistá také nebyla. "Měli bychom ji ještě něčím suchým vytřít," povídá kočička. "Tak víš co," řekl pejsek, "já už jsem docela mokrý, ale ty jsi suchá a máš takové pěkné měkké chloupky na sobě, to je jako ten nejlepší ručník! Teď zas vezmu já tebe a vysuším tebou podlahu." Vzal kočičku a vytřel celou podlahu kočičkou. Podlaha byla teď umytá a suchá, ale zato pejsek a kočička byli mokří a strašně špinaví <…>. "Musíme se vyprat!"
	— «Как пёсик и кошечка мыли полы» (O pejskovi a kočičce, jak si myli podlahu)

Энергия жизни страшна и чудовищна, как страшна и чудовищна та частичка цыплячьего сердца, что заклята в пробирке доктора Карреля. Кусочек сердечка невылупившегося цыплёнка, питаемый искусственной кровью, пульсирует бесперебойно вот уже двадцать четыре года, в то время как курица живёт самое большее — четыре, пять лет. И это пульсирующее сердце постоянно растёт если бы из этой растущей не ведая смерти ткани не удаляли того, что прибавилось, она уже давно переросла бы свою стеклянную камеру. И если бы кусочек, отторгнутый от сердца невылупившегося цыплёнка, мог разрастаться свободно и без ограничения, в своем естественном темпе, он со временем распространился бы настолько широко, что теперь уже покрыл бы всю землю. Перед лицом этой устрашающей силы сама собой напрашивается мысль, что и вся вселенная есть лишь гигантски разросшаяся живая ткань, маленькое сердечко невылупившегося цыплёнка, что неустанно пульсирует и растет, аморфное в своей пульсации и росте. Эта ткань в состоянии заполонить собою все. Но что поразительно: эта, казалось бы, бесформенная ткань, вселенская грандиозность жизни, которой насыщено все вокруг, ограничивает самое себя, членится, организуется, принимает определённые, четкие контуры и форму, которые прекрасны и в высшей степени привлекательны именно в те моменты когда движущая сила жизни присутствует и действует наиболее полно — во всем, что молодо. Она — повсюду, она выстилает всю землю, пронизает вселенную и все же не подавляет и не сокрушает ничего из того, что уже исчерпало свою долю жизненной активности и уже не может расти дальше как телесная ткань. Мы умираем, вытолкнутые не напором внешних жизненных сил, но неумолимым велением жизненных пределов, пролегающих там, где жизнь, дробясь, замыкается в индивиде. — sic!; перевод: Е. Щербакова, 1986

— «Хромой путник» (Kulhavý poutník, гл. «Путь человека»), 1936

	Время стошнило новым днём — новое бремя на теле моём! — цикл «Стихи из концлагеря»; перевод: В. А. Каменская, 1986
	— «Тюремная прогулка II»

Статьи о произведениях

• См. Категория:Произведения Йозефа Чапека

О Чапеке

	Изобретательный и уже тогда более эрудированный Карел бросал интеллектуальные мячи своих находок и идей в духовные глубины Йозефа, глубина отражала мяч, и в этом непрестанном полёте между отражением и падением возникали гротескные, буйные и совершенно необычные [их ранние] беллетристические вещи… — см. ниже комментарий О. Малевича
	— Юлиус Фучик

	Слышите с разных сторон звон шпор на сапогах диктатора, возникновение и функцию которых изобразил нам Йозеф Чапек? <…> но мы поспешим туда, где на картинке <…> появляется подмастерье-сапожник и уносит сапоги диктатора за кулисы. Вы слышите, как он насвистывает? Он, а вместе с ним и народы мира когда-нибудь поймут, что сапоги эти всего лишь из говяжьей кожи.
	— Йозеф Гора, предисловие к сборнику антифашистских карикатур Й. Чапека «Сапоги диктатора», 1937

В 1907 году <…> появляются юморески и критические статьи за подписью: «Братья Чапек». Рассказ обычно заключал в себе сопоставление различных точек зрения на предмет спора, распадаясь на ряд афористических реплик. Мысль или тема, игравшие роль идейного ядра, раскрывались затем в разнообразных, сложных и неожиданных связях. А порой это была просто серия миниатюрных драматических сценок, анекдотов, парадоксов и максим. Проза явно тяготела к драме и лирике. <…> Сравнение рассказа Йозефа Чапека «Искушение брата Транквиллия» (1909) с рассказом братьев Чапек «Возвращение прорицателя Гермотима» убеждает нас, что братья достигли такого художественного единомыслия, при котором художественное целое, рождающееся из взаимодействия двух талантов, нельзя разделить на «доли». Три главных момента определяли это единство: резко критическое отношение к действительности, отказ от воспроизведения её в жизненной целостности, идущий вразрез с бытописательными традициями реализма XIX века, и в то же время пародирование литературы декаданса. Всё это вытекало из стремления активней воздействовать на читателя, вывести его из нравственной спячки с помощью «стратегии мозга», владеющего «блестящим и острым» оружием логического анализа, иронии, сатирического заострения. <…> Посмертно вышла его книга «Стихи из концлагеря» (1946), <…> Чапек-поэт как бы стоит вне современных литературных школ и течении. Зато он теснее, чем большинство его литературных современников, связан с чешской поэтической классикой, прежде всего с поэзией великого чешского романтика К.-Г. Махи. Это поэзия безыскусная, непосредственная, простая и величественная. Русскому читателю она порой напомнит то пушкинского «Пророка», то лермонтовские «Тучки небесные». В этих стихах ощущается ви́дение графика и ви́дение живописца. Иные стихи напоминают «Капричос» Гойи, иные богатую красочную палитру живописи XX века («Картины»). В этих стихах Йозеф Чапек, художник и мыслитель, «раненный вселенной», может быть, более всего выразил себя.

— Олег Малевич, «Йозеф Чапек — прозаик и поэт», 1985