Кибернетика, или Управление и связь в животном и машине

«Кибернетика, или Управление и связь в животном и машине» (англ. Cybernetics: Or Control and Communication in the Animal and the Machine) — самая значительная и известная научно-философская работа Норберта Винера. Впервые опубликована в 1948 году, дополнена в 1961 главами IX и X.

Цитаты

Предисловие ко второму изданию

Март 1961

	Если какая-либо новая отрасль науки является действительно жизненной, то центр интереса в ней с годами неизбежно должен перемещаться.
	If a new scientific subject has real vitality, the center of interest in it n1ust and should shift in the course of years.

Когда около 1920 г. я пришёл в МТИ, обычный способ подхода к нелинейным устройствам состоял в том, что искалось расширенное понятие импеданса, которое охватывало бы как линейные, так и нелинейные системы. В результате нелинейная электротехника пришла в состояние, подобное состоянию птолемеевой системы астрономии в последний период её существования, когда нагромождали эпицикл на эпицикл, поправку на поправку, пока всё это латаное сооружение не рухнуло под собственной тяжестью. Как из крушения перенапряжений птолемеевой системы возникла коперникова система с её простым и естественным гелиоцентрическим описанием движений небесных тел, <…> так и для изучения нелинейных устройств и систем, электрических или механических, естественных или искусственных была необходима совершенно новая отправная точка. Я попытался нащупать новый подход в своей книге «Нелинейные задачи в теории случайных процессов».

When I came to M.I.T. around 1920, the general mode of putting the questions concerning non-linear apparatus was to look for a direct extension of the notion of impedance which would cover linear as well as non-linear systems. The result was that the study of non-linear electrical engineering was getting into a state comparable with that of the last stages of the Ptolemaic system of astronomy, in which epicycle was piled on epicycle, correction upon correction, until a vast patchwork structure ultimately broke down under its own weight. Just as the Copernican system arose out of the wreck of the overstrained Ptolemaic system, with a simple and natural heliocentric description of the motions of the heavenly bodies, <…> so the study of non-linear structures and systems, whether electric or mechanical, whether natural or artificial, has needed a fresh and independent point of commencement. I have tried to initiate a new approach in my book Nonlinear Problems in Random Theory.

В мои намерения ни в первом издании книги, ни в настоящем не входило дать конспект всего, что было сделано в кибернетике. Это не соответствует ни моим интересам, ни моим возможностям. Цель моя — изложить и дополнить свои мысли по этому предмету и представить некоторые идеи и философские соображения, которые побудили меня начать работу в данной области и продолжали интересовать меня при её дальнейшем развитии. Таким образом, это книга весьма личного характера, уделяющая много места исследованиям, которыми я сам интересовался, и относительно мало — исследованиям, в которых я сам не участвовал.

It has not been my intention, either in the first edition or in the present one, to make this book a compendium of all that has been done in cybernetics. Neither my interests nor my abilities lie that way. My intention is to express and to amplify my ideas on this subject, and to display some of the ideas and philosophical reflections which led me in the beginning to enter upon this field, and which have continued to interest me in its development. Thus it is an intensely personal book, devoting much space to those developments in which I myself have been interested, and relatively little to those in which I have not worked myself.

Введение

Ноябрь 1947

В течение многих лет д-р Розенблют разделял со мной убеждение, что самыми плодотворными для развития наук являются области, оставленные в пренебрежении по той причине, что они были «ничьей территорией» между различными сложившимися науками. После Лейбница, быть может, уже не было человека, который бы полностью обнимал всю интеллектуальную жизнь своего времени. С той поры наука становится все более делом специалистов, области компетенции которых обнаруживают тенденцию ко всё большему сужению. <…> В настоящее же время <…> учёный <…> набит жаргоном своей специальной дисциплины и знает всю литературу по ней и все её подразделы. Но всякий вопрос, сколько-нибудь выходящий за эти узкие пределы, такой учёный чаще всего будет рассматривать как нечто, относящееся к коллеге, который работает через три комнаты дальше по коридору. Более того, всякий интерес со своей стороны к подобному вопросу он будет считать совершенно непозволительным нарушением чужой тайны. Специализация дисциплин всё время возрастает и захватывает всё новые области. <…> Существуют области научной работы, <…> исследуемые с разных сторон чистой математикой, статистикой, электротехникой и нейрофизиологией. В этих областях каждое понятие получает особое название у каждой группы специалистов, и многие важные исследования проделываются трижды или четырежды. В то же время другие важные исследования задерживаются из-за того, что в одной области не известны результаты, уже давно ставшие классическими в смежной области. Именно такие пограничные области науки открывают перед надлежаще подготовленным исследователем богатейшие возможности. Но изучение таких областей представляет и наибольшие трудности для обычного метода массового наступления с разделением труда. <…> Д-р Розенблют всегда настойчиво утверждал, что действенное изучение этих белых пятен на карте науки может быть предпринято только коллективом учёных, каждый из которых, будучи специалистом в своей области, должен быть, однако, основательно знаком с областями науки своих коллег. При этом необходимо, чтобы все привыкли работать совместно, зная склад ума другого, оценивая значение новых идей коллеги, прежде чем эти идеи будут точно сформулированы.

For many years Dr. Rosenblueth and I had shared the conviction that the most fruitful areas for the growth of the sciences were those which had been neglected as a no-man's land between the various established fields. Since Leibniz there has perhaps been no man who has had a full command of all the intellectual activity of his day. Since that time, science has been increasingly the task of specialists, in fields which show a tendency to grow progressively narrower. <…> Today <…> scholar <…> will be filled with the jargon of his field, and will know all its literature and all its ramifications, but, more frequently than not, he I will regard the next subject as something belonging to his colleague three doors down the corridor, and will consider any interest in it on his own part as an unwarrantable breach of privacy. These specialized fields are continually growing and invading new territory. <…> There are fields of scientific work <…> which have been explored from the different sides of pure mathematics, statistics, electrical engineering, and neurophysiology; in which every single notion receives a separate name from each group, and in which important work has been triplicated or quadruplicated, while still other important work is delayed by the unavailability in one field of results that may have already become classical in the next field. It is these boundary regions of science which offer the richest opportunities to the qualified investigator. They are at the same time the most refractory to the accepted techniques of mass attack and the division of labor. <…> Dr. Rosenblueth has always insisted that a proper exploration of these blank spaces on the map of science could only be made by a team of scientists, each a specialist in his own field but each possessing a thoroughly sound and trained acquaintance with the fields of his neighbors; all in the habit of working together, of knowing one another's intellectual customs, and of recognizing the significance of a colleague's new suggestion before it has taken on a full formal expression.

Летом 1940 г. я стал уделять много внимания разработке вычислительных машин для решения дифференциальных уравнений в частных производных. Я давно интересовался этим, и у меня сложилось убеждение, что здесь, в отличие от обыкновенных дифференциальных уравнений, так хорошо решавшихся на дифференциальном анализаторе д-ра Буша, главной является проблема представления функций многих переменных. Я был убеждён также, что процесс развёртки, применяемый в телевидении, даёт ответ на этот вопрос и что в действительности телевидение принесёт технике больше пользы именно созданием таких новых процессов, чем само по себе, как особая отрасль. Было ясно, что всякий процесс развёртки должен значительно увеличить количество используемых данных по сравнению с тем, которое встречается в задачах, сводимых к обыкновенным дифференциальным уравнениям. Поэтому для получения приемлемых результатов в приемлемое время необходимо довести до максимума скорость элементарных процессов и добиться, чтобы течение этих процессов не прерывалось существенно более медленными шагами. Необходимо также повысить точность выполнения элементарных процессов настолько, чтобы их частое повторение не приводило к накоплению слишком большой ошибки. В результате были сформулированы следующие требования: 1) Центральные суммирующие и множительные устройства должны быть цифровыми, как в обычном арифмометре, а не основываться на измерении, как в дифференциальном анализаторе Буша. 2) Эти устройства, являющиеся по существу переключателями, должны состоять из электронных ламп, а не из зубчатых передач или электромеханических реле. Это необходимо, чтобы обеспечить достаточное быстродействие. 3) В соответствии с принципами, принятыми для ряда существующих машин Белловских телефонных лабораторий, должна использоваться более экономичная двоичная, а не десятичная система счисления. 4) Последовательность действия должна планироваться самой машиной так, чтобы человек не вмешивался в процесс решения задачи с момента введения исходных данных до снятия окончательных результатов. Все логические операции, необходимые для этого, должна выполнять сама машина. 5) Машина должна содержать устройство для запасания данных. Это устройство должно быстро их записывать, надежно хранить до стирания, быстро считывать, быстро стирать их и немедленно подготавливаться к запасанию нового материала. Все эти рекомендации <…> представляют собой идеи, положенные в основу современной сверхбыстрой вычислительной машины. Эти мысли почти носились тогда в воздухе, и я не хочу в данный момент заявлять какие-либо претензии на исключительный приоритет в их формулировке.

In the summer of 1940, I turned a large part of my attention to the development of computing machines for the solution of partial differential equations. I had long been interested in these and had convinced myself that their chief problem, as contrasted with the ordinary differential equations so well treated by Dr. Bush on his differential analyzer, was that of the representation of functions of more than one variable. I had also become convinced that the process of scanning, as employed in television, gave the answer to that question and, in fact, that television was destined to be more useful to engineering by the introduction of such new techniques than as an independent industry. It was clear that any scanning process must vastly increase the number of data dealt with as compared with the number of data in a problem of ordinary differential equations. To accomplish reasonable results in a reasonable time, it thus became necessary to push the speed of the elementary processes to the maximum, and to avoid interrupting the stream of these processes by steps of an essentially slower nature. It also became necessary to perform the individual processes with so high a degree of accuracy that the enormous repetition of the elementary processes should not bring about a cumulative error so great as to swamp all accuracy. Thus the following requirements were suggested: 1. That the central adding and multiplying apparatus of the computing machine should be numerical, as in an ordinary adding machine, rather than on a basis of measurement, as in the Bush differential analyzer. 2. That these mechanisms, which are essentially switching devices, should depend on electronic tubes rather than on gears or mechanical relays, in order to secure quicker action. 3. That, in accordance with the policy adopted in some existing apparatus of the Bell Telephone Laboratories, it would probably be more economical in apparatus to adopt the scale of two for addition and multiplication, rather than the scale of ten. 4. That the entire sequence of operations be laid out on the machine itself so that there should be no human intervention from the time the data were entered until the final results should be taken off, and that all logical decisions necessary for this should be built into the machine itself. 5. That the machine contain an apparatus for the storage of data which should record them quickly, hold them firmly until erasure, read them quickly, erase them quickly, and then be immediately available for the storage of new material. These recommendations <…> all represent ideas which have been incorporated into the modern ultra-rapid computing machine. These notions were all very much in the spirit of the thought of the time, and I do not for a moment wish to claim anything like the sole responsibility for their introduction.

	… для г-на Бигелоу и для меня уже стало очевидным, что техника управления и техника связи неотделимы друг от друга и что они концентрируются не вокруг понятий электротехники, а вокруг более фундаментального понятия сообщения. При этом не существенно, передается ли сообщение посредством электрических, или механических, или нервных систем.
	… it had already become clear to Mr. Bigelow and myself that the problems of control engineering and of communication engineering were inseparable, and that they centered not around the technique of electrical engineering but around the much more fundamental notion of the message, whether this should be transmitted by electrical, mechanical, or nervous means.

… четыре года назад группа учёных, объединённых вокруг д-ра Розенблюта и меня, уже понимала принципиальное единство ряда задач, в центре которых находились вопросы связи, управления и статистической механики, и притом как в машине, так и в живой ткани. Но наша работа затруднялась отсутствием единства в литературе, где эти задачи трактовались, и отсутствием общей терминологии или хотя бы единого названия для этой области. После продолжительного обсуждения мы пришли к выводу, что вся существующая терминология так или иначе слишком однобока и не может способствовать в надлежащей степени развитию этой области. По примеру других учёных, нам пришлось придумать хотя бы одно искусственное неогреческое выражение для устранения пробела. Было решено назвать всю теорию управления и связи в машинах и живых организмах кибернетикой, от греческого κυβερνήτησ — «кормчий». Выбирая этот термин, мы тем самым признавали, что первой значительной работой по механизмам с обратной связью была статья о регуляторах, опубликованная Клерком Максвеллом в 1868 г., и что слово «governor», которым Максвелл обозначал регулятор, происходит от латинского искажения слова «κυβερνήτησ». Мы хотели также отметить, что судовые рулевые машины были действительно одними из самых первых хорошо разработанных устройств с обратной связью.

… far back as four years ago, the group of scientists about Dr. Rosenblueth and myself had already become aware of the essential unity of the set of problems centering about communication, control, and statistical mechanics, whether in the machine or in living tissue. On the other hand, we were seriously hampered by the lack of unity of the literature concerning these problems, and by the absence of any common terminology, or even of a single name for the field. After much consideration, we have come to the conclusion that all the existing terminology has too heavy a bias to one side or another to serve the future development of the field as well as it should; and as happens so often to scientists, we have been forced to coin at least one artificial neo-Greek expression to fill the gap. We have decided to call the entire field of control and communication theory, whether in the machine or in the animal, by the name Cybernetics, which we form from the Greek κυβερνήτησ or steersman. In choosing this term, we wish to recognize that the first significant paper on feedback mechanisms is an article on governors, which was published by Clerk Maxwell in 1868, and that governor is derived from a Latin corruption of κυβερνήτησ. We also wish to refer to the fact that the steering engines of a ship are indeed one of the earliest and best-developed forms of feedback mechanisms.

Возбуждение нейронов по принципу «всё или ничего» в точности подобно однократному выбору, производимому при определении разряда двоичного числа <…>. синапс есть не что иное, как механизм, определяющий, будет ли некоторая комбинация выходных сигналов от данных предыдущих элементов служить подходящим стимулом для возбуждения следующего элемента или нет; тем самым синапс в точности подобен устройствам вычислительной машины. Наконец, проблема объяснения природы и разновидностей памяти у животных находит параллель в задаче создания искусственных органов памяти для машин.

The all-or-none character of the discharge of the neurons is precisely analogous to the single choice made in determining a digit on the binary scale <…>. The synapse is nothing but a mechanism for determining whether a certain combination of outputs from other selected elements will or will not act as an adequate stimulus for the discharge of the next element, and must have its precise analogue in the computing machine.

Летом 1946 г. я <…> продолжил нашу совместную с д-ром Розенблютом работу. На сей раз мы решили взять неврологическую задачу, непосредственно затрагивающую вопросы обратной связи, и посмотреть, чего здесь можно добиться экспериментальным путём. В качестве подопытного животного мы выбрали кошку и решили изучать у неё четырёхглавую мышцу — разгибатель бедра. Мы перереза́ли место прикрепления мышцы, присоединяли её под известным напряжением к рычагу и записывали её сокращения в изометрических и в изотонических условиях. <…> Обычно мы работали с кошками, которые были сначала децеребрированы под эфирным наркозом, а затем превращены в спинномозговой препарат перерезкою спинного мозга на уровне груди. Во многих случаях для усиления рефлекторных реакций использовался стрихнин. Мышца нагружалась до тех пор, пока лёгкое надавливание не вызывало у неё периодических сокращений, которые на языке физиологов называются клонусом. Мы исследовали эти периодические сокращения с учётом физиологического состояния кошки, нагрузки мышцы, частоты колебаний, основного уровня, вокруг которого происходят колебания, и их амплитуды. <…> Были установлены или весьма вероятны следующие положения: во-первых, частота клонических колебаний гораздо менее чувствительна к изменениям условий нагрузки, чем мы ожидали; во-вторых, эта частота определяется почти исключительно константами замкнутой дуги «эфферентный нерв — мышца — конечное кинестетическое тело — афферентный нерв — центральный синапс — эфферентный нерв». Эта цепь не является даже в первом приближении цепью линейных операторов относительно числа импульсов, передаваемых в секунду эфферентным нервом, но становится почти что линейной, если вместо числа импульсов взять его логарифм. Это соответствует тому обстоятельству, что огибающая раздражения эфферентного нерва весьма далека от синусоиды, но логарифм этой кривой гораздо ближе к синусоиде. Между тем в линейной колебательной системе с постоянным уровнем энергии кривая раздражения должна быть синусоидой во всех случаях, кроме множества случаев нулевой вероятности. С другой стороны, понятия проторения и торможения по своей природе являются скорее мультипликативными, чем аддитивными. Так, полное торможение означает умножение на нуль, а частичное торможение — умножение на малый множитель. С помощью понятий торможения и проторения и обсуждалась эта рефлекторная дуга. Далее, синапс есть регистратор совпадений, и выходное волокно раздражается лишь тогда, когда число импульсов, поступивших на входы в течение некоторого малого времени суммации, превышает определённый порог. Если этот порог достаточно низок по сравнению с общим числом входных сигналов, то синаптический механизм служит просто для умножения вероятностей и может рассматриваться как приблизительное линейное звено лишь в логарифмической системе. Этот приблизительно логарифмический характер синаптического механизма, несомненно, связан с приблизительно логарифмическим характером закона интенсивности ощущения Вебера—Фехнера, хотя названный закон и является лишь первым приближением.

In the summer of 1946, I <…> continue the collaboration between Dr. Rosenblueth and myself. This time we decided to take a nervous problem directly from the topic of feedback and to see what we could do with it experimentally. We chose the cat as our experimental animal, and the quadriceps extensor femoris as the muscle to study. We cut the attachment of the muscle, fixed it to a lever under known tension, and recorded its contractions isometrically or isotonically. <…> We worked chiefly with cats, first decerebrated under ether anesthesia and later made spinal by a thoracic transection of the cord. In many cases, strychnine was used to increase the reflex responses. The muscle was loaded to the point where a tap would set it into a periodic pattern of contraction, which is called clonus in the language of the physiologist. We observed this pattern of contraction, paying attention to the physiological condition of the cat, the load on the muscle, the frequency of oscillation, the base level of the oscillation, and its amplitude. <…> However, the following statements are either established or very probable: that the frequency of clonic oscillation is much less sensitive to changes of the loading conditions than we had expected, and that it is much more nearly determined by the constants of the closed arc (efferent-nerve)-muscle-(kinesthetic-end-body)—(afferent-nerve)—(central-synapse )—(efferent-nerve) than by anything else. This circuit is not even approximately a circuit of linear operators if we take as our base of linearity the number of impulses transmitted by the efferent nerve per second, but seems to become much more nearly so if we replace the number of impulses by its logarithm. This corresponds to the fact that the form of the envelope of stimulation of the efferent nerve is not nearly sinusoidal, but that the logarithm of this curve is much more nearly sinusoidal; while in a linear oscillating system with constant energy level, the form of the curve of stimulation must be sinusoidal in all except a set of cases of zero probability. Again, the notions of facilitation and inhibition are much more nearly multiplicative than additive in nature. For example, a complete inhibition means a multiplication by zero, and a partial inhibition means a multiplication by a small quantity. It is these notions of inhibition and facilitation which have been used 1 in the discussion of the reflex arc. Furthermore, the synapse is a coincidence-recorder, and the outgoing fiber is stimulated only if the number of incoming impulses in a small summation time exceeds a certain threshold. If this threshold is low enough in comparison with the full number of incoming synapses, the synaptic mechanism serves to multiply probabilities, and that it can be even an approximately linear link is possible only in a logarithmic system. This approximate logarithmicity of the synapse mechanism is certainly allied to the approximate logarithmicity of the Weber-Fechner law of sensation intensity, even though this law is only a first approximation.

Для хорошей статистики общества нужно собирать данные в течение длительного отрезка времени при существенно постоянных условиях, как для хорошего разрешения света нужен объектив с большим отверстием диафрагмы. Эффективное отверстие диафрагмы не возрастает заметно с увеличением её номинального отверстия, если только объектив не сделан из столь однородного материала, что задержка света при прохождении различных частей объектива соответствует нужным теоретическим значениям с точностью до малой доли длины волны. Подобно этому, долговременные статистические ряды, составленные при весьма изменчивых условиях, дают лишь кажущуюся, ложную точность. Итак, гуманитарные науки — убогое поприще для новых математических методов. Настолько же убогой была бы статистическая механика газа для существа с размерами того же порядка, что и молекула. Флюктуации, которые мы игнорируем с более широкой точки зрения, представляли бы для него как раз наибольший интерес. <…> Замечу в скобках, что современный аппарат теории малых выборок, как только он выходит за рамки простого подсчёта своих собственных, специально определённых параметров и превращается в метод положительных статистических выводов для новых случаев, уже не внушает мне никакого доверия. Исключение составляет случай, когда этот аппарат применяется статистиком, который явно знает или хотя бы неявно чувствует основные элементы динамики исследуемой ситуации.

For a good statistic of society, we need long runs under essentially constant conditions, just as for a good resolution of light we need a lens with a large aperture. The effective aperture of a lens is not appreciably increased by augmenting its nominal aperture, unless the lens is made of a material so homogeneous that the delay of light in different parts of the lens conforms to the proper designed amount by less than a small part of a wavelength. Similarly, the advantage of long runs of statistics under widely varying conditions is specious and spurious. Thus the human sciences are very poor testing-grounds for a new mathematical technique: as poor as the statistical mechanics of a gas would be to a being of the order of size of a molecule, to whom the fluctuations which we ignore from a larger standpoint would be precisely the matters of greatest interest. <…> I may remark parenthetically that the modern apparatus of the theory of small samples, once it goes beyond the determination of its own specially defined parameters and becomes a method for positive statistical inference in new cases, does not inspire me with any confidence unless it is applied by a statistician by whom the main elements of the dynamics of the situation are either explicitly known or implicitly felt.

Ещё задолго до Нагасаки и до того, как общественности стало известно о существовании атомной бомбы, мне пришла мысль, что мы стоим перед лицом другой социальной силы, несущей неслыханные возможности для добра и для зла. Заводы-автоматы, сборочные конвейеры без рабочих появятся так скоро, как только мы решим затратить на них столько же усилий, сколько мы, например, затратили на развитие техники радиолокации во время Второй мировой войны. <…> Быть может, исторические корни настоящего положения вещей станут яснее, если вспомнить, что первая промышленная революция <…> была обесценением человеческих рук вследствие конкуренции машин. Любая заработная плата, на которую мог бы прожить землекоп в Соединённых Штатах, будет слишком высока, чтобы позволить ему конкурировать с экскаватором. Современная промышленная революция должна обесценить человеческий мозг, по крайней мере в его наиболее простых и рутинных функциях. Разумеется, подобно тому, как квалифицированный плотник, квалифицированный механик или квалифицированный портной пережили так или иначе первую промышленную революцию, квалифицированный учёный и квалифицированный администратор могут пережить и вторую. Но представим себе, что вторая революция завершена. Тогда средний человек со средними или ещё меньшими способностями не сможет предложить для продажи ничего, за что стоило бы платить деньги. Выход, конечно, один — построить общество, основанное на человеческих ценностях, отличных от купли-продажи. Для строительства такого общества потребуется большая подготовка и большая борьба, которая при благоприятных обстоятельствах может вестись в идейной плоскости, а в противном случае — кто знает как? Поэтому я счёл своим долгом передать мои сведения и моё понимание положения <…> профсоюзам. <…> По их мнению, как и по моим предыдущим наблюдениям и сведениям, профсоюзы и рабочее движение в Соединённых Штатах и в Англии находятся в руках группы весьма ограниченных лиц, хорошо разбирающихся в специальных вопросах деятельности цеховых старост и борьбы за заработную плату и условия работы, но совершенно не подготовленных для занятия большими политическими, техническими, социологическими и экономическими проблемами, касающимися самого существования труда. Причины ясны. Профсоюзный работник, переходя от напряжённой жизни рабочего к напряжённой жизни администратора, обычно лишён возможности получить широкое образование. Тех же, кто имеет такое образование, обычно не привлекает карьера профсоюзного деятеля. В свою очередь, профсоюзы, вполне естественно, не заинтересованы в приёме таких людей. Те из нас, кто способствовал развитию новой науки — кибернетики, находятся, мягко говоря, не в очень-то утешительном моральном положении. <…> Мы можем передать наши знания только в окружающий нас мир, а это — мир Бельзена и Хиросимы. Мы даже не имеем возможности задержать новые технические достижения. Они носятся в воздухе, и самое большее, чего добился бы кто-либо из нас своим отказом от исследований по кибернетике, был бы переход всего дела в руки самых безответственных и самых корыстных из наших инженеров. Самое лучшее, что мы может сделать, — это позаботиться о том, чтобы широкая публика понимала общее направление и значение этой работы, и ограничиться в своей собственной деятельности такими далёкими от войны и эксплуатации областями, как физиология и психология.

Long before Nagasaki and the public awareness of the atomic bomb, it had occurred to me that we were here in the presence of another social potentiality of unheard of importance for good and for evil. The automatic factory and the assembly line without human agents are only so far ahead of us as is limited by our willingness to put such a degree of effort into their engineering as was spent, for example, in the development of the technique of radar in the Second World War. <…> Perhaps I may clarify the historical background of the present situation if I say that the first industrial revolution <…> was the devaluation of the human arm by the competition of machinery. There is no rate of pay at which a United States pick-and-shovel laborer can live which is low enough to compete with the work of a steam shovel as an excavator. The modern industrial revolution is similarly bound to devalue the human brain, at least in its simpler and more routine decisions. Of course, just as the skilled carpenter, the skilled mechanic, the skilled dressmaker have in some degree survived the first industrial revolution, so the skilled scientist and the skilled administrator may survive the second. However, taking the second revolution as accomplished, the average human being of mediocre attainments or less has nothing to sell that it is worth anyone's money to buy. The answer, of course, is to have a society based on human values other than buying or selling. To arrive at this society, we need a good deal of planning and a good deal of struggle, which, if the best comes to the best, may be on the plane of ideas, and otherwise—who knows? I thus felt it my duty to pass on my information and understanding of the position to <…> the labor unions. <…> It was their opinion, as it had been my previous observation and information, both in the United States and in England, that the labor unions and the labor movement are in the hands of a highly limited personnel, thoroughly well trained in the specialized problems of shop stewardship and disputes concerning wages and conditions of work, and totally unprepared to enter into the larger political, technical, sociological, and economic questions which concern the very existence of labor. The reasons for this are easy enough to see: the labor union official generally comes from the exacting life of a workman into the exacting life of an administrator without any opportunity for a broader training; and for those who have this training, a union career is not generally inviting; nor, quite naturally, are the unions receptive to such people. Those of us who have contributed to the new science of cybernetics thus stand in a moral position which is, to say the least, not very comfortable. <…> We can only hand it over into the world that exists about us, and this is the world of Belsen and Hiroshima. We do not even have the choice of suppressing these new technical developments. They belong to the age, and the most any of us can do by suppression is to put the development of the subject into the hands of the most irresponsible and most venal of our engineers. The best we can do is to see that a large public understands the trend and the bearing of the present work, and to confine our personal efforts to those fields, such as physiology and psychology, most remote from war and exploitation.

Глава I. Ньютоново и бергсоново время

Newtonian and Bergsonian Time

Переход от ньютонова обратимого времени к гиббсову необратимому получил философские отклики. Бергсон подчеркнул различие между обратимым временем физики, в котором не случается ничего нового, и необратимым временем эволюции и биологии, в котором всегда имеется что-нибудь новое. Догадка, что ньютонова физика не составляла подходящей основы для биологии, была, пожалуй, главным вопросом в старом споре между витализмом и механицизмом, хотя этот спор осложнялся ещё желанием сохранить в той или иной форме хотя бы тени души и бога от атак материализма.

Transition from a Newtonian, reversible time to a Gibbsian, irreversible time has, had its philosophical echoes. Bergson emphasized the difference between the reversible time of physics, in which nothing new happens, and the irreversible time of evolution and biology, in which there is always something new. The realization that the Newtonian physics was not the proper frame for biology was perhaps the central point in the old controversy between vitalism and mechanism; although this was complicated by the desire to conserve in some form or other at least the shadows of the soul and of God against the inroads of materialism.

Идеи каждой эпохи отражаются в её технике. Инженерами древности были землемеры, астрономы и мореплаватели; инженерами XVII и начала XVIII столетия — часовщики и шлифовальщики линз. Как и в древности, ремесленники создавали свои инструменты по образу небесных светил. Ведь часы не что иное, как карманный планетарий, движущийся в силу необходимости, подобно небесным сферам, а если в часах играет некоторую роль трение и рассеяние энергии, то это явления нужно устранить, чтобы движение стрелок было по возможности периодическим и правильным. Основным практическим результатом этой техники, основанной на идеях Гюйгенса и Ньютона, была эпоха мореплавания, когда впервые стало возможно вычислять долготы с приемлемой точностью, и торговля с заокеанскими странами, бывшая чем-то случайным и рискованным, превратилась в правильно поставленное предприятие. Это была техника коммерсантов. Купца сменил фабрикант, а место хронометра заняла паровая машина. От машины Ньюкомена почти до настоящего времени основной областью техники было исследование первичных двигателей.

The thought of every age is reflected in its technique. The civil engineers of ancient days were land surveyors, astronomers, and navigators; those of the seventeenth and early eighteenth centuries were clockmakers and grinders of lenses. As in ancient times, the craftsmen made their tools in the image of the heavens. A watch is nothing but a pocket orrery, moving by necessity as do the celestial spheres; and if friction and the dissipation of energy play a role in it, they are effects to be overcome, so that the resulting motion of the hands may be as periodic and regular as possible. The chief technical result of this engineering after the model of Huyghens and Newton was the age of navigation, in which for the first time it was possible to compute longitudes with a respectable precision, and to convert the commerce of the great oceans from a thing of chance and adventure to a regular understood business. It is the engineering of the mercantilists. To the merchant succeeded the manufacturer, and to the chronometer, the steam engine. From the Newcomen engine almost to the present time, the central field of engineering has been the study of prime movers.

… многие нынешние автоматы имеют связь с внешним миром, выражающуюся как в восприятии впечатлений, так и в выполнении действий. Они содержат органы чувств, исполнительные органы и какой-то эквивалент нервной системы, объединяющий передачу информации от первых ко вторым. Их вполне можно описывать при помощи физиологических терминов. Неудивительно, что автоматы и физиологические системы можно охватить одной теорией. <…> Итак, современный автомат существует в таком же бергсоновом времени, как и живой организм. Поэтому соображения Бергсона о том, что деятельность живого организма по существу отлична от деятельности автомата этого типа, необоснованны. Витализм выиграл спор до такой степени, что даже механизмы оказались соответствующими виталистической структуре времени, но, как было сказано выше, эта победа равносильна полному поражению, ибо со всех точек зрения, имеющих какое-либо отношение к нравственности и религии, новая механика столь же механистична, как и старая. <…> По существу, весь спор между механицистами и виталистами можно отложить в архив плохо сформулированных вопросов.

… the many automata of the present age are coupled to the outside world both for the reception of impressions and for the performance of actions. They contain sense organs, effectors, and the equivalent of a nervous system to integrate the transfer of information from the one to the other. They lend themselves very well to description in physiological terms. I t is scarcely a miracle that they can be subsumed under one theory with the mechanisms of physiology. <…> Thus the modern automaton exists in the same sort of Bergsonian time as the living organism; and hence there is no reason in Bergson's considerations why the essential mode of functioning of the living organism should not be the same as that of the automaton of this type. Vitalism has won to the extent that even mechanisms correspond to the time-structure of vitalism; but as we have said, this victory is a complete defeat, for from every point of view which has the slightest relation to morality or religion, the new mechanics is fully as mechanistic as the old. <…> In fact, the whole mechanist-vitalist controversy has been relegated to the limbo of badly posed questions.

Глава II. Группы и статистическая механика

Groups and Statistical Mechanics

	Гиббсова статистическая механика может оказаться довольно адекватной моделью того, что происходит в живом теле; картина, подсказанная обычным тепловым двигателем, — заведомо нет. Тепловой коэффициент полезного действия мышц почти ничего не значит и, уж конечно, он не значит того, что он, казалось бы, должен значить.
	Gibbsian statistical mechanics may well be a fairly adequate model of what happens in the body; the picture suggested by the ordinary heat engine certainly is not. The thermal efficiency of muscle action means next to nothing, and certainly does not mean what it appears to mean.

В конечном счёте максвеллов демон будет подвержен случайному движению, соответствующему температуре окружающей среды, и, как говорит Лейбниц о некоторых монадах, будет получать большое число малых впечатлений, пока не впадет в «головокружение» и не потеряет способность к ясным восприятиям. По существу, он перестанет действовать как максвеллов демон. Тем не менее до того как демон собьется с толку, может пройти немалое время, и оно может оказаться столь продолжительным, что мы вправе называть активную фазу демона метастабильной. Нет оснований полагать, что метастабильные демоны в действительности не существуют; напротив, вполне возможно, что энзимы являются метастабильными максвелловыми демонами, которые уменьшают энтропию, пусть не разделением быстрых и медленных частиц, а каким-нибудь другим эквивалентным процессом.

In the long run, the Maxwell demon is itself subject to a random motion corresponding to the temperature of its environment, and, as Leibniz says of some of his monads, it receives a large number of small impressions, until it falls into "a certain vertigo" and is incapable of clear perceptions. In fact, it ceases to act as a Maxwell demon. Nevertheless, there may be a quite appreciable interval of time before the demon is deconditioned, and this time may be so prolonged that we may speak of the active phase of the demon as metastable. There is no reason to suppose that metastable demons do not in fact exist; indeed, it may well be that enzymes are metastable Maxwell demons, decreasing entropy, perhaps not by the separation between fast and slow particles but by some other equivalent process.

Глава IV. Обратная связь и колебания

Feedback and Oscillation

Кажется вероятным, что некоторые виды физиологических треморов можно рассматривать приближённо как линейные системы с вековыми возмущениями. На такой системе легко понять, почему амплитуда стационарного колебания может оказаться столь же определённой, как и частота. Пусть одним из элементов такой системы будет усилитель, коэффициент усиления которого уменьшается по мере того, как увеличивается некоторое долговременное среднее входного сигнала. Тогда с ростом колебаний системы коэффициент усиления может упасть, пока не будет достигнуто состояние равновесия.

It is quite possible that some of the physiological tremors may be treated somewhat roughly as secularly perturbed linear systems. We can see quite clearly in such a system why the steady-state amplitude level may be just as determinate as the frequency. Let one element in such a system be an amplifier whose gain decreases as some long-time average of the input of such a system increases. Then as the oscillation of the system builds up, the gain may be reduced until a state of equilibrium is reached.

	Любой полный курс кибернетики должен включать в себя тщательный и подробный обзор гомеостатических процессов, которые во многих частных случаях обсуждались в литературе довольно подробно.
	Any complete textbook on cybernetics should contain a thorough detailed discussion of homeostatic processes, many individual cases of which have been discussed in the literature with some detail.

Глава V. Вычислительные машины и нервная система

Computing Machines and the Nervous System

При любом комбинированном использовании вычислительных средств, как и при любой комбинации химических реакций, порядок постоянной времени всей системы определяется самым медленным звеном. Поэтому желательно по возможности исключить непосредственное участие людей из всякой сложной цепочки вычислений, оставив его только там, где оно совершенно неизбежно — в самом начале и в самом конце. <…> В идеальную вычислительную машину все данные надо вводить сразу же в начале работы, и затем до самого конца она должна по возможности быть свободна от человеческого вмешательства. Это значит, что машина должна получить в начале работы не только все числовые данные, но и все правила их соединения, в виде инструкций на любую ситуацию, которая может возникнуть в ходе вычислений. Следовательно, вычислительной машине надо быть не только арифметической, но и логической машиной и комбинировать возможности согласно систематическому алгоритму.

In any combined use of means of computation, as in any combination of chemical reactions, it is the slowest which gives the order of magnitude of the time constants of the entire system. It is thus advantageous, as far as possible, to remove the human element from any elaborate chain of computation and to introduce it only where it is absolutely unavoidable, at the very beginning and the very end. <…> The ideal computing machine must then have all its data inserted at the beginning, and must be as free as possible from human interference to the very end. This means that not only must the numerical data be inserted at the beginning, but also all the rules for combining them, in the form of instructions covering every situation which may arise in the course of the computation. Thus the computing machine must be a logical machine as well as an arithmetic machine and must combine contingencies in accordance with a systematic algorithm.

Существует, с одной стороны, память, необходимая для выполнения текущего процесса, скажем умножения; в этом случае промежуточные результаты не имеют ценности после того, как процесс завершен, и рабочий аппарат должен освобождаться для дальнейшего использования. Такая память должна допускать быструю запись, быстрое считывание и быстрое стирание. С другой стороны, существует память, предназначенная служить архивом, или постоянными записями, машины или мозга и составлять основу всего будущего поведения, но крайней мере при выполнении данной программы.

There is first the memory which is necessary for the carrying out of a current process, such as a multiplication, in which the intermediate results are of no value when once the process is completed, and in which the operating apparatus should then be released for further use. Such a memory should record quickly, be read quickly, and be erased quickly. On the other hand, there is the memory which is intended to be part of the files, the permanent record, of the machine or the brain, and to contribute to the basis of all its future behavior, at least during a single run of the machine.

Очень многие из [механических] методов запасания информации обнаруживают одну и ту же важную физическую черту. Они, по-видимому, зависят от систем с высокой степенью квантового вырождения, или, иными словами, со многими видами собственных колебаний одной и той же частоты. <…> Квантовое вырождение, по всей вероятности, связано с возможностью заставить малые причины вызывать значительные и постоянные следствия. <…> многие проблемы метаболизма и воспроизведения имеют прямое отношение к веществам, обладающим большим квантовым вырождением. Вероятно, совсем не случайно, что здесь, в неживой среде, эти вещества оказываются связанными с третьим основным свойством живого вещества — способностью принимать и организовывать импульсы и заставлять их действовать на внешний мир.

Very many of the methods of storage of information already considered have an important physical element in common. They seem to depend on systems with a high degree of quantum degeneracy, or, in other words, with a large number of modes of vibration of the same frequency. <…> Quantum degeneracy appears to be associated with the ability to make small causes produce appreciable and stable effects. <…> substances with high quantum degeneracy appear to be associated with many of the problems of metabolism and reproduction. It is probably not an accident that here, in a non-living environment, we find them associated with a third fundamental property of living matter: the ability to receive and organize impulses and to nlake them effective in the outer world.

	Всякая логика ограничена в силу ограничений человеческого ума, которым он подвержен в деятельности, именуемой логическим мышлением.
	All logic is limited by the limitations of the human mind when it is engaged in that activity known as logical thinking.

Доказательство есть логический процесс, который должен привести к определённому заключению через конечное число шагов. Напротив, логическая машина, действующая по определённым правилам, не обязательно должна прийти когда-либо к заключению. Она может продолжать свою работу шаг за шагом, никогда не останавливаясь; при этом она будет либо совершать последовательность действий всё увеличивающейся сложности, либо повторять один и тот же процесс, подобно вечному шаху в шахматах.

A proof represents a logical process which has come to a definitive conclusion in a finite number of stages. However, a logical machine following definite rules need never come to a conclusion. It may go on grinding through different stages without ever coming to a stop, either by describing a pattern of activity of continually increasing complexity, or by going into a repetitive process like the end of a chess game in which there is a continuing cycle of perpetual check.

Глава VI. Гештальт и универсалии

Gestalt and Universals

Как область на обычной двумерной плоскости покрывается в телевидении процессом развёртки, позволяющим представить целое множество выборочных точек, распределённых более или менее равномерно по области, точно так же и любую область в групповом пространстве, включая само пространство, можно представить с помощью процесса групповой развёртки. При таком процессе (он, конечно, применим к пространству не только трёх измерений) сетка точек в пространстве оббегается в одномерной последовательности, а точки этой сетки распределены так, что в некотором, соответственно определённом, смысле они подходят к каждой точке области. Таким образом, сетка будет содержать точки, сколь угодно близкие к любой выбранной точке. Если эти «точки» (или системы параметров) действительно используются для выбора соответствующих преобразований, то нетрудно видеть, что в результате применения этих преобразований к данной фигуре мы сколь угодно приблизимся к любому преобразованию этой фигуры, осуществимому в данной групповой области.

Just as a region in the ordinary two-dimensional plane is covered by the process of scanning known to the television engineer, by which a nearly uniformly distributed set of sample positions in that region is taken to represent the whole, so every region in a group-space, including the whole of such a space, can be represented by a process of group scanning. In such a process, which is by no means confined to a space of three dimensions, a net of positions in the space is traversed in a one-dimensional sequence, and this net of positions is so distributed that it comes near to every position in the region, in some appropriately defined sense. It will thus contain positions as near to any we wish as may be desired. If these "positions," or sets of parameters, are actually used to generate the appropriate transformations, it means that the results of transforming a given figure by these transformations will come as near as we wish to any given transformation of the figure by a transformation operator lying in the region desired.

В последние годы обратили внимание на проблему протезирования одного потерянного чувства с помощью другого. Наибольшей решительностью отличалась попытка создать читающие аппараты для слепых, снабжённые фотоэлементами. <…> [Такой аппарат] Мак-Каллоха навёл нас на мысль, что подобное устройство действительно используется в мозгу для обнаружения зрительных образов. В сущности, оно годится для групповой развёртки любого рода. Нечто подобное происходит и в других органах чувств. Для уха переложение музыки с одного основного тона на другой есть не что иное, как сдвиг логарифма частоты, и, следовательно, может быть осуществлено посредством устройства групповой развёртки. Устройство групповой развёртки имеет, таким образом, вполне определённую, адекватную анатомическую структуру. <…> Короче говоря, устройство групповой развёртки вполне способно образовать своего рода постоянный субблок мозга, соответствующий суммирующим или множительным устройствам цифровой вычислительной машины. Наконец, развёртывающее устройство должно иметь собственный рабочий период, выделимый в общей работе мозга. Длительность этого периода должна соответствовать минимальному времени, необходимому для прямого сравнения форм у предметов разных размеров. Такое прямое сравнение возможно только между двумя предметами, не слишком отличающимися друг от друга по величине; в других случаях сравнение — продолжительный процесс, что свидетельствует о действии неспециализированного соединения универсальных элементов. Там, где прямое сравнение кажется возможным, оно как будто занимает время порядка одной десятой секунды. Таков же, видимо, порядок времени, необходимого для возбуждения всех слоёв поперечных проводников в циклической последовательности. Хотя этот циклический процесс может иметь местное происхождение, некоторые данные свидетельствуют о том, что существует значительный синхронизм между разными участками коры головного мозга, а это показывает, что процесс обусловлен каким-то синхронизирующим центром. Порядок частоты процесса соответствует ритму альфа-колебаний мозга, как видно из электроэнцефалограмм. Можно подозревать, что этот альфа-ритм связан с восприятием формы и носит характер ритма развёртки, подобно ритму телевизионной аппаратуры. Он исчезает при глубоком сне; с другой стороны, он, как и следовало бы ожидать, маскируется и перекрывается другими ритмами, когда мы смотрим на какой-либо предмет и наш ритм развёртки действует подобно несущему колебанию для других ритмов и процессов.

In recent years, there has been a good deal of attention to the problem of the prosthesis of one lost sense by another. The most dramatic of the attempts to accomplish this has been the design of reading devices for the blind, to work by the use of photoelectric cells. <…> This then was the device suggested by McCulloch as that actually used in the brain in the detection of visual Gestalt. It represents a type of device usable for any sort of group scanning. Something similar occurs in other senses as well. In the ear, the transposition of music from one fundamental pitch to another is nothing but a translation of the logarithm of the frequency, and may consequently be performed by a group-scanning apparatus. A group-scanning assembly thus has well-defined, appropriate anatomical structure. <…> In short, the group-scanning assembly is well adapted to form the sort of permanent sub-assembly of the brain corresponding to the adders or multipliers of the numerical computing machine. Lastly, the scanning apparatus should have a certain intrinsic period of operation which should be identifiable in the performance of the brain. The order of magnitude of this period should show in the minimum time required for making direct comparison of the shapes of objects different in size. This can be done only when the comparison is between two objects not too different in size; otherwise, it is a long-time process, suggestive of the action of a non-specific assembly. When direct comparison seems to be possible, it appears to take a time of the order of magnitude of a tenth of a second. This also seems to accord with the order of magnitude of the time needed by excitation to stimulate all the layers of transverse connectors in cyclical sequence. While this cyclical process then might be a locally determined one, there is evidence that there is a widespread synchronism in different parts of the cortex, suggesting that it is driven from some clocking center. In fact, it has the order of frequency appropriate for the alpha rhythm of the brain, as shown in electroencephalograms. We may suspect that this alpha rhythm is associated with form perception, and that it partakes of the nature of a sweep rhythm, like the rhythm shown in the scanning process of a television apparatus. It disappears in deep sleep, and seems to be obscured and overlaid with other rhythms, precisely as we might expect, when we are actually looking at something and the sweep rhythm is acting as something like a carrier for other rhythms and activities.

Глава VII. Кибернетика и психопатология

Cybernetics and Psychopathology

В системе, состоящей из большого числа нейронов, круговые процессы вряд ли могут быть устойчивыми в течение длительных промежутков времени. Либо они, как в случае памяти «кажущегося настоящего», заканчивают своё течение, рассеиваются и угасают, либо они вовлекают в свою систему всё больше и больше нейронов, пока не захватят чрезмерную долю всего нейронного материала. Это, по-видимому, и происходит в случае навязчивой тревоги, сопровождающей неврозы страха. В этом случае, возможно, у больного просто нет места, нет достаточного запаса нейронов для выполнения нормальных процессов мышления. При таких условиях деятельность мозга ослабевает, вследствие чего уменьшается загрузка ещё не затронутых нейронов, и они тем скорее вовлекаются в этот распространяющийся процесс. Затем эти явления всё глубже и глубже захватывают постоянную память, и патологический процесс, начавшийся на уровне циркулирующих записей, может повториться в более тяжёлой форме на уровне постоянных записей. Так относительно тривиальное и случайное отклонение от устойчивого состояния способно вырасти в процесс, совершенно нарушающий нормальную психическую деятельность. Патологические процессы относительно сходной природы известны и для вычислительных машин, механических и электрических. <…> Как мы поступаем в таких случаях с машиной? Прежде всего, пробуем очистить её от всей информации в расчёте на то, что, когда она начнет работать с другими данными, нарушение не повторится. <…> Но, кроме смерти, нет ни одного нормального процесса, который бы полностью очищал мозг от всех прошлых впечатлений, а после смерти мозг нельзя заставить действовать снова. Из всех нормальных процессов всего ближе к непатологическому очищению сон. Как часто бывает, что наилучший способ избавиться от тяжёлого беспокойства или умственной путаницы — это переспать их! Однако сон не очищает памяти от более глубоких воспоминаний, да сильная тревога и не даст заснуть по-настоящему. Поэтому мы часто бываем вынуждены прибегать к более сильным вмешательствам в работу памяти. Сильнейшее из них — хирургическое воздействие на мозг, после которого остаётся постоянное повреждение, увечье и ограничение способностей пострадавшего, поскольку центральная нервная система млекопитающих, по всей вероятности, совсем не обладает способностью регенерации. Основное хирургическое вмешательство, практиковавшееся до сих пор, — это префронтальная лоботомия <…>. Недавно лоботомия была довольно модной, вероятно, по той причине, что она облегчает содержание психических больных под надзором сторожей. Да позволено мне будет заметить мимоходом, что умерщвление больных ещё больше облегчило бы надзор за ними! Однако префронтальная лоботомия, по-видимому, действует на навязчивое состояние не тем, что помогает больному разрешить мучащие его вопросы, а тем, что повреждает или уничтожает способность к продолжительной тревоге, называемую, по терминологии другой профессии, совестью. В общем случае лоботомия, насколько можно судить, ограничивает все виды циркулирующей памяти и связанную с ними способность сохранять в уме ситуацию, уже не присутствующую в настоящем. Различные виды лечения шоком — электрический ток, инсулин, метразол — представляют собой не столь сильные средства, но оказывают весьма сходное действие. Они не разрушают мозговой ткани или, по крайней мере, по идее не должны разрушать её, но они оказывают определённо вредное влияние на память.

In a system containing a large number of neurons, circular processes can hardly be stable for long periods of time. Either, as in the case of memories belonging to the specious present, they run their course, dissipate themselves, and die out, or they comprehend more and more neurons in their system, until they occupy an inordinate part of the neuron pool. This is what we should expect to be the case in the malignant worry which accompanies anxiety neuroses. In such a case, it is possible that the patient simply does not have the room, the sufficient number of neurons, to carry out his normal processes of thought. Under such conditions, there may be less going on in the brain to load up the neurons not yet affected, so that they are all the more readily involved in the expanding process. Furthermore, the permanent memory becomes more and more deeply involved, and the pathological process which occurred at first at the level of the circulating memories may repeat itself in a more intractable form at the level of the permanent memories. Thus that started as a relatively trivial and accidental reversal of stability may build itself up into a process totally destructive to the ordinary mental life. Pathological processes of a somewhat similar nature are not unknown in the case of mechanical or electrical computing machines. <…> How do we deal with these accidents in the use of the machine? The first thing which we try is to clear the machine of all information, in the hope that when it starts again with different data the difficulty may not recur. <…> Now there is no normal process except death which completely clears the brain from all past impressions; and after death, it is impossible to set it going again. Of all normal processes, sleep comes the nearest to a non-pathological clearing. How often we find that the best way to handle a complicated worry or an intellectual muddle is to sleep over it! However, sleep does not clear away the deeper memories, nor indeed is a sufficiently malignant state of worry compatible with an adequate sleep. We are thus often forced to resort to more violent types of intervention in the memory cycle. The more violent of these involve a surgical intervention into the brain, leaving behind it permanent damage, mutilation, and the abridgment of the powers of the victim, as the mammalian central nervous system seems to possess no powers whatever of regeneration. The principal type of surgical intervention which has been practiced is known as prefrontal lobotomy <…>. It has recently been having a certain vogue, probably not unconnected with the fact that it makes the custodial care of many patients easier. Let me remark in passing that killing them makes their custodial care still easier. However, prefrontal lobotomy does seem to have a genuine effect on malignant worry, not by bringing the patient nearer to a solution of his problems but by damaging or destroying the capacity for maintained worry, known in the terminology of another profession as the conscience. More generally, it appears to limit all aspects of the circulating memory, the ability to keep in mind a situation not actually presented. The various forms of shock treatment—electric, insulin, metrazol—are less drastic methods of doing a very similar thing. They do not destroy brain tissue or at least are not intended to destroy it, but they do have a decidedly damaging effect on the memory.

Человек имеет наиболее развитую нервную систему из всех живых существ, и его поведение, вероятно, определяется наиболее длинными из эффективно действующих нейтронных цепей. Если он надламывается глубоко и катастрофически, то это должно означать, что он выполнял сложные действия очень уж близко к грани перегрузки. Перегрузка может возникать различным образом: вследствие избытка передаваемых сообщений, физической потери каналов связи или чрезмерного занятия каналов такой нежелательной нагрузкой, как циркулирующие записи памяти, усиливающиеся до превращения в навязчивые идеи. Во всех подобных случаях внезапно наступает момент, когда для нормальных видов нагрузки не будет хватать каналов, и тогда перед нами психическое расстройство, доходящее нередко до помешательства. <…> бо́льшая длина нейронных цепей человеческого мозга по сравнению с мозгом животных объясняет, почему психические расстройства у человека наиболее заметны и, вероятно, наиболее распространены. <…> Внутри извилин белое вещество уменьшается главным образом из-за уменьшения длины волокон, а не их числа, поскольку противоположные склоны извилины ближе между собой, чем на мозге того же размера, но — с гладкой поверхностью. С другой стороны, для соединительных линий между разными извилинами расстояние, которое они должны пройти, только увеличивается вследствие рельефности мозга. Можно думать, что человеческий мозг оказывается достаточно эффективным, когда дело касается коротких соединительных линий, но не слишком надёжным, когда затронуты длинные магистральные пути. Это значит, что в случае перегрузок первыми будут нарушены процессы, в которых участвуют удалённые друг от друга части мозга. Таким образом, при помешательстве наименее устойчивыми оказываются процессы, захватывающие несколько центров, т. е. ряд различных двигательных процессов и значительное число ассоциативных процессов. Именно эти процессы обычно относятся к высшим…

Man, with the best-developed nervous system of all the animals, with behavior that probably depends on the longest chains of effectively operated neuronic chains, is then likely to perform a complicated type of behavior efficiently very close to the edge of an overload, when he will give way in a serious and catastrophic way. This overload may take place in several ways: either by an excess in the amount of traffic to be carried, by a physical removal of channels for the carrying of traffic, or by the excessive occupation of such channels by undesirable systems of traffic, like circulating memories which have increased to the extent of becoming pathological worries. In all these cases, a point will come-quite suddenly-when the normal traffic will not have space enough allotted to it, and we shall have a form of mental breakdown, very possibly amounting to insanity. <…> the superiority of the human brain to others in the length of the neuron chains it employs is a reason why mental disorders are certainly most conspicuous and probably most common in man. <…> Within a gyrus, this decrease of the white matter is largely a decrease in length rather than in number of fibers, as the opposing folds of a gyrus are nearer together than they would be on a smooth-surfaced brain of the same size. On the other hand, when it comes to the connectors between different gyri, the distance they have to run is increased if anything by the convolution of the brain. Thus the human brain would seem to be fairly efficient in the matter of the short-distance connectors, but quite defective in the matter of long-distance trunk lines. This means that in case of a traffic jam the processes involving parts of the brain quite remote from one another should suffer first. That is, processes involving several centers, a number of different motor processes, and a considerable number of association areas should be among the least stable in cases of insanity. These are precisely the processes which we should normally class as higher…

Выигрыш, достигнутый человеком благодаря большему размеру и большей сложности мозга, частично сводится на нет тем обстоятельством, что за один раз можно эффективно использовать лишь часть мозга. Возникает любопытная мысль, что, быть может, мы стоим перед одним из тех природных ограничений, когда высококвалифицированные органы достигают уровня нисходящей эффективности и в конце концов приводят к угасанию вида. Быть может, человеческий мозг продвинулся так же далеко по пути к этой губительной специализации, как большие носовые рога последних титанотериев.

In man, the gain achieved by the increase in size and complication of the brain is partly nullified by the fact that less of the organ can be used effectively at one time. It is interesting to reflect that we may be facing one of those limitations of nature in which highly specialized organs reach a level of declining efficiency and ultimately lead to the extinction of the species. The human brain may be as far along on its road to this destructive specialization as the great nose horns of the last of the titanotheres.

Глава VIII. Информация, язык и общество

Information, Language, and Society

	Определённая комбинация заискивания, подкупа и устрашения заставит молодого учёного работать над управляемыми снарядами или атомной бомбой.
	A certain blend of wheedling, bribery, and intimidation will induce a young scientist to work on guided missiles or the atomic bomb.

Небольшие, тесно спаянные сообщества обладают высокой степенью гомеостаза, будут ли это культурные сообщества в цивилизованной стране или селения первобытных дикарей. Какими бы странными и даже отталкивающими не казались нам обычаи многих варварских племен, эти обычаи, как правило, имеют вполне определённую гомеостатическую ценность, объяснение которой является одной из задач антропологов. Лишь в большом сообществе, где Господа Действительного Положения Вещей предохраняют себя от голода своим богатством, от общественного мнения — тайной и анонимностью, от частной критики — законами против клеветы и тем, что средства связи находятся в их распоряжении, — лишь в таком сообществе беззастенчивость может достигнуть высшего уровня. <…> Повсюду на средства связи налагается тройное ограничение: исключение менее выгодных средств в пользу более выгодных; то обстоятельство, что средства связи находятся в руках очень ограниченного класса богатых людей и потому, естественно, выражают мнения этого класса; и, наконец, то обстоятельство, что средства связи, как один из основных путей к политической и личной власти, привлекают прежде всего всех тех, кто стремится к такой власти. Та система, которая больше всех других должна способствовать общественному гомеостазу, попадает прямо в руки тех, кто больше всего заинтересован в игре за власть и деньги, в игре которая, как мы видели, является одним из основных антигомеостатических факторов в обществе. Неудивительно поэтому, что большие сообщества, подверженные этому подрывному влиянию, имеют гораздо меньше общественно доступной информации, чем малые сообщества, не говоря уже об отдельных людях, из которых состоят все сообщества. Подобно волчьей стае — будем надеяться, всё же в меньшей степени — государство глупее, чем большинство его членов.

Closely knit communities have a very considerable measure of homeostasis; and this, whether they are highly literate communities in a civilized country or villages of primitive savages. Strange and even repugnant as the customs of many barbarians may seem to us, they generally have a very definite homeostatic value, which it is part of the function of anthropologists to interpret. It is only in the large community, where the Lords of Things as They Are protect themselves from hunger by wealth, from public opinion by privacy and anonymity, from private criticism by the laws of libel and the possession of the means of communication, that ruthlessness can reach its most sublime levels. <…> On all sides we have a triple constriction of the means of communication: the elimination of the less profitable means in favor of the more profitable; the fact that these means are in the hands of the very limited class of wealthy men, and thus naturally express the opinions of that class; and the further fact that, as one of the chief avenues to political and personal power, they attract above all those ambitious for such power. That system which more than all others should contribute to social homeostasis is thrown directly into the hands of those most concerned in the game of power and money, which we have already seen to be one of the chief anti-homeostatic elements in the community. It is no wonder then that the larger communities, subject to this disruptive influence, contain far less communally available information than the smaller communities, to say nothing of the human elements of which all communities are built up. Like the wolf pack, although let us hope to a lesser extent, the State is stupider than most of its components.

В общественных науках связь между наблюдаемым явлением и наблюдателем очень трудно свести к минимуму. С одной стороны, наблюдатель может оказывать значительное влияние на явление, привлекшее его внимание. При всём уважении к разуму, умению и честности намерений моих друзей-антропологов, я не могу поверить, что любое исследованное ими сообщество останется тем же самым после этого исследования. Не один миссионер, приводя первобытные языки к письменной форме, закреплял в качестве вечных законов таких языков плоды своего собственного непонимания. В общественных обычаях народа много такого, что рассеивается и искажается при первом же обследовании. В несколько другом смысле, чем обычно принято, можно сказать: traduttore traditore.

It is in the social sciences that the coupling between the observed phenomenon and the observer is hardest to minimize. On the one hand, the observer is able to exert a considerable influence on the phenomena that come to his attention. With all respect to the intelligence, skill, and honesty of purpose of my anthropologist friends, I cannot think that any community which they have investigated will ever be quite the same afterward. Many a missionary has fixed his own misunderstandings of a primitive language as law eternal in the process of reducing it to writing. There is much in the social habits of a people which is dispersed and distorted by the mere act of making inquiries about it. In another sense from that in which it is usually stated, traduttore traditore.

… можно ли построить машину, играющую в шахматы, и являются ли способности такого рода существенным отличием человеческого разума от машины. <…> не вызывает сомнения возможность построения машины, которая будет играть в шахматы в том смысле, что она будет следовать правилам игры безотносительно к ценности ходов. Построить такую машину по существу не труднее, чем построить систему блокировки сигналов для железнодорожного сигнального поста. Реальная задача является промежуточной — построить машину, которая будет служить интересным противником для игрока какого-нибудь одного из многих уровней, по которым располагаются шахматисты. Я думаю, что можно построить сравнительно грубое, но не совсем тривиальное устройство такого назначения. Машина должна перебирать — по возможности с большой скоростью — все свои допустимые ходы и все допустимые ответы противника на два или три хода вперёд. Каждой последовательности ходов она должна приписывать определённую условную оценку. <…> Когда у машины есть один ход и у противника один ход, машина оценивает каждый вариант своего хода по минимальной оценке ситуации, получаемой после перебора всех возможных ответов противника. Когда машина и противник имеют по два хода, машина оценивает каждый вариант своего первого хода по минимальной оценке относительно вариантов первого хода противника, оцениваемых, в свою очередь, по максимальной оценке следующих за ними вариантов второго хода машины, а эта максимальная оценка подсчитывается для вариантов второго хода машины в предположении, что у противника есть лишь один ход и у машины лишь один. Этот процесс можно распространить на тот случай, когда каждый игрок делает три хода, и т. д. Затем машина выбирает любой из вариантов своего хода, дающих максимальную оценку для n ходов вперед, где n имеет значение, установленное конструктором машины. Этот ход она выбирает как окончательный. Такая машина будет играть в шахматы не только правильно, но даже и не столь плохо, чтобы это было смешно. <…> вполне возможно, будет играть не хуже, чем огромное большинство человечества.

… the question whether it is possible to construct a chess-playing machine, and whether this sort of ability represents an essential difference between the potentialities of the machine and the mind. <…> it is unquestionably possible to construct a machine that will play chess in the sense of following the rules of the game, irrespective of the merit of the play. This is essentially no more difficult than the construction of a system of interlocking signals for a railway signal tower. The real problem is intermediate: to construct a machine which shall offer interesting opposition to a player at some one of the many levels at which human chess players find themselves. I think it is possible to construct a relatively crude but not altogether trivial apparatus for this purpose. The machine must actually play-at a high speed if possible-all its own admissible moves and all the opponent's admissible ripostes for two or three moves ahead. To each sequence of moves it should assign a certain conventional valuation. <…> At the stage at which the machine is to play once and the opponent once, the valuation of a play by the machine is the minimum valuation of the situation after the opponent has made all possible plays. At the stage where the machine is to play twice and the opponent twice, the valuation of a play by the machine is the minimum with respect to the opponent's first play of the maximum valuation of the plays by the machine at the stage when there is only one play of the opponent and one by the machine to follow. This process can be extended to the case when each player makes three plays, and so on. Then the machine chooses anyone of the plays giving the maximum valuation for the stage n plays ahead, where n has some value on which the designer of the machine has decided. This it makes as its definitive play. Such a machine would not only play legal chess, but a chess not so manifestly bad as to be ridiculous. <…> it might very well be as good a player as the vast majority of the human race.

Глава IX. Об обучающихся и самовоспроизводящихся машинах

On Learning and Self-Reproducing Machines

Всякие оценки фигур, господства, подвижности и т. д. внутренне допускают сведение к количественным выражениям, и, когда это сделано, становится возможным применить принципы шахматного учебника, чтобы на каждой стадии найти лучшие ходы. Такие машины созданы <…>. Представьте себе, что вы играете в шахматы против такой машины. <…> Вы обнаружите, что, когда на доске возникает дважды одно и то же положение, ваш противник будет реагировать каждый раз одинаковым образом, и вы решите, что его поведение весьма негибкое. Если какой-нибудь из ваших приёмов достигнет цели, то этот приём всегда будет достигать цели при тех же самых условиях. Поэтому искусному игроку не очень трудно выработать надлежащую линию игры против противника-машины и всё время обыгрывать её. Однако существуют машины, которые нельзя обыграть так тривиально. Предположим, что машина через каждые несколько игр делает перерыв и использует свои способности для другой цели. На этот раз она не играет с противником, но исследует все предшествующие партии, записанные у неё в памяти, чтобы определить, какие веса различных оценок фигур, господства, подвижности и т. п. приводят чаще всего к выигрышу. Таким образом, она учится не только на своих неудачах, но и на успехах противника. После этого она заменяет свои прежние оценки новыми и начинает играть как другая, лучшая машина. Такая машина уже не будет иметь жёсткой индивидуальности, и приёмы, бывшие прежде успешными против неё, потерпят в конце концов неудачу. Более того, она может стечением времени усвоить нечто из стратегии своих противников. <…> Оценка ходов в шахматной партии должна делаться независимо на различных стадиях. Не только эндшпиль отличается от миттельшпиля в важнейших отношениях, но и в дебютах выдвижение фигур в положение, обеспечивающее свободу движений для нападения и защиты, имеет гораздо большее значение, чем в миттельшпиле. Поэтому мы даже приближённо не можем удовольствоваться равномерной оценкой различных весовых факторов для игры в целом, но должны разбить процесс обучения на ряд отдельных стадий. Только тогда можно надеяться на создание обучающейся машины, которая сумеет играть в шахматы как мастер.

Every evaluation of pieces, command, mobility, and so forth, is intrinsically capable of being reduced to numerical terms; and when this is done, the maxims of a chess book may be used for the determination of the best moves of each stage. Such machines have been made <…>. Imagine yourself in the position of playing chess against such a machine. <…> You will find that when the same situation comes up twice on the chessboard, your opponent's reaction will be the same each time, and you will find that he has a very rigid personality. If any trick of yours will work, then it will always work under the same conditions. It is thus not too hard for an expert to get a line on his machine opponent and to defeat him every time. However, there are machines that cannot be defeated so trivially. Let us suppose that every few games the machine takes time off and uses its facilities for another purpose. This time, it does not play against an opponent, but examines all the previous games which it has recorded on its memory to determine what weighting of the different evaluations of the worth of pieces, command, mobility, and the like, will conduce most to winning. In this way, it learns not only from its own failures but its opponent's successes. It now replaces its earlier valuations by the new ones and goes on playing as a new and better machine. Such a machine would no longer have as rigid a personality, and the tricks which were once successful against it will ultimately fail. More than that, it may absorb in the course of time something of the policy of its opponents. <…> Similarly, the valuation of moves in the chess game must be made independently for the different stages. Not only is the end game different from the middle game in the considerations which are paramount, but the openings are much more devoted to getting the pieces into a position of free mobility for attack and defense than is the middle game. The result is that we cannot be even approximately content with a uniform evaluation of the various weighting factors for the game as a whole, but must divide the learning process into a number of separate stages. Only then can we hope to construct a learning machine which can play master chess.

Нет основания считать, что у мангусты движения быстрее или точнее, чем у кобры. Тем не менее мангуста почти всегда убивает кобру и выходит из борьбы без единой царапины. Как же ей это удается? Я даю здесь объяснение, которое мне кажется верным и которое я составил, когда посмотрел такое сражение, а также кинофильм о других подобных сражениях. Я не гарантирую правильности ни своих наблюдений, ни своих интерпретаций. Мангуста начинает с ложного выпада, который вызывает бросок змеи. Мангуста увертывается и делает ещё выпад, так что противники действуют в некотором ритме. Но эта пляска не статическая, а постепенно прогрессирующая. Свои выпады мангуста делает всё раньше и раньше по отношению к броскам кобры и, наконец, нападает в тот момент, когда кобра вытянулась во всю длину и не может двигаться быстро. На сей раз мангуста не делает ложного выпада, а точным броском прокусывает мозг змеи и убивает её. Другими словами, образ действия змеи сводится к одиночным, не связанным между собой броскам, тогда как мангуста действует с учетом некоторого, хотя и не очень большого отрезка всего прошлого хода сражения. В этом отношении мангуста действует подобно обучающейся машине, и действительная смертоносность её нападения основана на гораздо более высокой организации нервной системы.

There is no reason to suppose that the individual motions of the mongoose are faster or more accurate than those of the cobra. Yet the mongoose almost invariably kills the cobra and comes out of the contest unscathed. How is it able to do this? I am here giving an account which appears valid to me, from having seen such a fight, as well as motion pictures of other such fights. I do not guarantee the correctness of my observations as interpretations. The mongoose begins with a feint, which provokes the snake to strike. The mongoose dodges and makes another such feint, so that we have a rhythmical pattern of activity on the part of the two animals. However, this dance is not static but develops progressively. As it goes on, the feints of the mongoose come earlier and earlier in phase with respect to the darts of the cobra, until finally the mongoose attacks when the cobra is extended and not in a position to move rapidly. This time the mongoose's attack is not a feint but a deadly accurate bite through the cobra's brain. In other words, the snake's pattern of action is confined to single darts, each one for itself, while the pattern of the mongoose's action involves an appreciable, if not very long, segment of the whole past of the fight. To this extent the mongoose acts like a learning machine, and the real deadliness of its attack is dependent on a much more highly organized nervous system.

Самая большая опасность сейчас — III мировая война. Заслуживает внимания вопрос: в какой мере эта опасность может корениться в неосмотрительном применении обучающихся машин? Много раз я слышал утверждение, что обучающиеся машины не могут подвергнуть нас каким-либо новым опасностям, потому что мы можем выключить их, когда захотим. Но действительно ли можем? Чтобы действительно выключить машину, мы должны получить информацию, что наступило опасное положение. То обстоятельство, что мы создали машину, ещё не гарантирует, что мы будем иметь надлежащую информацию для такого вмешательства. Этот вывод уже содержится неявно в утверждении, что шашечная машина может обыграть своего программиста, и притом после очень небольшого времени подлаживания к нему. Кроме того, самое быстродействие современных цифровых машин может воспрепятствовать нам заметить и продумать признаки опасности. Мысль о нечеловеческих устройствах, наделённых большим могуществом и большой способностью вести свою политику, и об их опасности не имеет в себе ничего нового. Ново лишь то, что теперь мы располагаем эффективными устройствами такого рода. В прошлом подобные возможности постулировались для методов магии и волшебства, составляющих тему множества легенд и народных сказок. В этих сказках тщательно разбирается моральное положение волшебника. Я уже рассматривал некоторые аспекты легендарной этики волшебства в своей предыдущей книге, озаглавленной «Человеческое использование человеческих существ». <…> Страшнее [многих известных сказок] <…> притча об обезьяньей лапе У. У. Джекобса <…>. Суть всех этих историй в том, что волшебные силы выполняют всё дословно, и если мы просим у них для себя какой-либо дар, мы должны просить то, что нам действительно желательно, а не то, что нам кажется таковым. Новые и реальные силы обучающейся машины также выполняют указания буквально. Если мы программируем машину на победу в войне, то должны ясно представлять себе, как мы понимаем победу. Обучающаяся машина должна программироваться опытом. Единственный опыт ядерной войны, который не приводит сразу же к катастрофе, — это опыт военной игры. Если мы хотим использовать этот опыт как руководство для нашего поведения в действительном кризисе, то ценности победы, которые мы принимали в играх программирования, должны быть теми самыми ценностями, к которым мы стремились бы в глубине души в действительной войне. Ошибка в этом отношении может означать лишь немедленную, полную и окончательную гибель. Мы не можем рассчитывать на то, что машина будет подражать нам в тех предрассудках и эмоциональных компромиссах, благодаря которым мы позволяем себе называть разрушение победой. Если мы требуем победы и не знаем, что подразумеваем под этим, мы встретимся с призраком, стучащимся к нам в дверь.

There is nothing more dangerous to contemplate than World War III. It is worth considering whether part of the danger may not be intrinsic in the unguarded use of learning machines. Again and again I have heard the statement that learning machines cannot subject us to any new dangers, because we can turn them off when we feel like it. But can we? To turn a machine off effectively, we must be in possession of information as to whether the danger point has come. The mere fact that we have made the machine does not guarantee that we shall have the proper information to do this. This is already implicit in the statement that the checker-playing machine can defeat the man who has programmed it, and this after a very limited time of working in. Moreover, the very speed of operation of modern digital machines stands in the way of our ability to perceive and think through the indications of danger. The idea of non-human devices of great power and great ability to carry through a policy, and of their dangers, is nothing new. All that is new is that now we possess effective devices of this kind. In the past, similar possibilities were postulated for the techniques of magic, which forms the theme for so many legends and folk tales. These tales have thoroughly explored the moral situation of the magician. I have already discussed some aspects of the legendary ethics of magic in an earlier book entitled The Human Use of Human Beings. <…> More terrible than [many best-known tales] is the fable of the monkey's paw, written by W. W. Jacobs <…>. In all these stories the point is that the agencies of magic are literal-minded; and that if we ask for a boon from them, we must ask for what we really want and not for what we think we want. The new and real agencies of the learning machine are also literal-minded. If we program a machine for winning a war, we must think well what we mean by winning. A learning machine must be programmed by experience. The only experience of a nuclear war which is not immediately catastrophic is the experience of a war game. If we are to use this experience as a guide for our procedure in a real emergency, the values of winning which we have employed in the programming games must be the same values which we hold at heart in the actual outcome of a war. We can fail in this only at our immediate, utter, and irretrievable peril. We cannot expect the machine to follow us in those prejudices and emotional compromises by which we enable ourselves to call destruction by the name of victory. If we ask for victory and do not know what we mean by it, we shall find the ghost knocking at our door.

Перевод

И. В. Соловьев, Г. Н. Поваров (введение и редактура), 1958—1968 (с незначительными уточнениями)

О книге

… с первых же шагов был озадачен необходимостью придумать заглавие, чтобы обозначить предмет, о котором я писал. Вначале я попробовал найти какое-нибудь греческое слово, имеющее смысл «передающий сообщение», но я знал только слово angelos. В английском языке — это ангел, т. е. посланник бога. Таким образом, слово angelos было уже занято и в моём случае могло только исказить смысл книги. Тогда я стал искать нужное мне слово среди терминов, связанных с областью управления или регулирования. Единственное, что я смог подобрать, было греческое слово κυβερνήτησ <…>. Так я напал на название «Кибернетика». Позднее я узнал, что ещё в начале XIX века это слово использовал во Франции физик Ампер, правда, в социологическом смысле, но в то время мне это было неизвестно. <…> Когда она стала научным бестселлером, все были поражены, и я не меньше других. Появление книги в мгновение ока превратило меня из учёного-труженика, пользующегося определённым авторитетом в своей специальной области, в нечто вроде фигуры общественного значения. Это было приятно, но имело и свои отрицательные стороны, так как отныне я был вынужден поддерживать деловые отношения с самыми разнообразными научными группами и принимать участие в движении, которое быстро приняло такой размах, что я уже не мог с ним справиться. «Кибернетика» представляла собой новое изложение ряда вопросов, о которых я никогда раньше не писал с абсолютной уверенностью, и в то же время это было некое полное собрание моих идей. Книга появилась в неряшливом виде, так как корректуры проходили в то время, когда неприятности с глазами лишили меня возможности читать, а молодые ассистенты, которые мне помогали, отнеслись к своим обязанностям недостаточно серьёзно.

— Норберт Винер, «Я — математик», 1956

Книга Винера весьма своеобразна по своей форме и стилю. Не монография обычного типа, не сухой учёный трактат, а живое, свободное изложение мыслей автора, с неожиданными отступлениями и внезапными догадками, с гражданскими раздумьями, со сложными математическими формулами на одних страницах и художественными литературными образами на других. Определение чередуется с метафорой, доказательство — с притчею. Автор рассказывает нам историю своих исканий, даёт прочувствовать свои мотивы и основания, проследить постепенную кристаллизацию идей. В книге много эмоционального <…>. Это особый жанр, своего рода научные этюды или эссе, напоминающие произведения учёных-универсалистов прежних времён. <…> Сближение человеческого мозга с «электронными мозгами» вызвало не менее бурную реакцию, чем некогда дарвиновское сближение человека с обезьяной. Пожалуй, после Коперника и Дарвина это было третьим крупным уязвлением нашего привычного антропоцентризма. Снова расцвела <…> фантастика роботов.

— Геллий Поваров, «Норберт Винер и его „Кибернетика“», март 1967