Короткие замыкания (Лем)

«Короткие замыкания» (польск. Krótkie zwarcia) — сборник Станислава Лема 2004 года из 100 статей и эссе, написанных для католического еженедельника «Tygodnik Powszechny» в предыдущие 10 лет в рамках рубрик «Мир по Лему» (Świat według Lema) и «Фельетоны» (Felietony). Содержание частично совпадает с прошлыми сборниками «Милые времена», «Придирки по мелочам» и «ДиЛЕМмы».

Цитаты

	«Культуру» я впервые стал читать, будучи начинающим писателем, в варшавской библиотеке Союза литераторов: это было единственное место, где я мог её проглатывать, как астматик глотает из баллона кислород. <…> Масштаб воздействия неутомимой деятельности Гедройца ещё не осознан: он так многогранен, как еле видимый издали горный массив. <…> Его пытались сокрушить огнём и ядом, оговорами, будто его поддерживают ЦРУ и «враждебные Народной Польше центры», ему подсовывали псевдопатриотов, возвращавшихся в страну, чтобы его ошельмовать, — все направленные против него меры он выдерживал с поразительной силой, спокойствием и терпением. Доставалось ему, увы, и в свободной Польше, ибо ничто в нашей стране не обладает столь прочной и убедительной силой, как глупость и ненависть. <…> До последнего номера «Культура» была для меня единственным польским изданием, абсолютно свободным от предвзятости, остающимся осью координат нашей судьбы среди превосходящих нас размерами соседей, силу и слабость которых — и одновременно потребность отважного примирения с ними — Гедройц видел всегда. Я не знаю, что теперь будет: ведь он уверял, что «Культуру», дело своей жизни, унесёт в могилу. Я просто знаю, что его смерть — невосполнимая потеря и что нет другого человека, который бы так, как он, всё отдал Польше и такую ничтожную взял за это плату. Теперь все подряд будут воздавать ему посмертные хвалы. Для меня бесспорно, что весь груз отечественных проблем он нёс, в сущности, в одиночку и что благодаря этому его можно, отбрасывая всевозможные метафоры, назвать Непреклонным Князем. — впервые опубликовано на русском языке в журнале «Новая Польша»
	„Kulturę” zacząłem czytać jako początkujący pisarz w warszawskiej bibliotece Związku Literatów, ponieważ było to jedyne dostępne miejsce, w którym mogłem ją pochłaniać, tak jak astmatyk pochłania tlen z butli. <…> Zasięg oddziaływania niestrudzonych prac Giedroycia jeszcze nie został ogarnięty, ponieważ jest tak wielowymiarowy jak ledwie z dali dostrzegany górski masyw. <…> Traktowanie jadem, ogniem, kłamliwymi pomówieniami, jakoby wspierany był w swojej działalności przez CIA, przez tak zwane „wrogie PRL — owi ośrodki”, podsuwanie Mu sfałszowanych patriotów, co wracali do kraju, żeby Go szkalować — wszystkie akcje skierowane przeciwko Niemu znosił ze zdumiewającą siłą, spokojem i cierpliwością. Nie ominęły Go również, niestety, obelgi rozgłaszane w wolnej Polsce, ponieważ nic w naszym kraju nie ma tak uporczywej i tak nośnej siły, jak głupota i nienawiść. <…> Do ostatniego numeru „Kultura” była dla mnie jedynym polskim pismem całkowicie wyzbytym stronniczości, pozostającym poziomicą i pionem naszego losu pomiędzy większymi od nas sąsiadami, których siłę i słabość, a zarazem potrzebę odważnej ugody z nimi, widział Giedroyć zawsze. Nie wiem, co będzie teraz, ponieważ zapewniał, że „Kulturę”, dzieło swojego życia, zabierze do grobu. Wiem po prostu, że Jego zgon jest stratą niepowetowaną i że nie znam drugiego człowieka, który by tak wszystko oddał Polsce i tak znikomą wziął za to zapłatę. Teraz rozmaite głosy i pióra będą poświęcać Mu pośmiertne laudacje. Dla mnie nie ulega wątpliwości, że całą sprawę ojczystą dźwigał w gruncie rzeczy sam jeden i że dzięki temu wolno Go, odrzucając wszelkie znamiona przenośni, nazwać Księciem Niezłomnym.
	— «Непреклонный князь» (Książę niezłomny), сентябрь 2000

	… почему Америка, страна столь могущественная, не может справиться с террористическим экстремизмом. Наилучшим сравнением является бернардинец, у которого на спине осело целое стадо блох. Он может решать свои проблемы, но блохи не перестанут сосать у него кровь. — перевод: В. И. Язневич, 2008
	… dlaczego Ameryka, kraj tak potężny, nie może sobie dać rady z terrorystyczną ekstrema. Najlepszym porównaniem jest bernardyn, któremu na grzbiecie osiadło całe stado pcheł. Może się iskać i gryźć, ale pchły nie przestaną mu krwi wysysać.
	— «Вопросы и прогнозы» (Pytania i prognozy), декабрь 2003

	Само наличие власти, даже невидимое, но ощущаемое как небо и тучи над головой и закреплённое в сознании, людям явно необходимо для соблюдения правила «не делай ближнему то, что тебе немило». — перевод: В. И. Язневич, 2015
	Sama obecność władzy, nawet niewidoczna, ale wyczuwana jak niebo i chmury nad głową i zakotwiczona w świadomości, jest ludziom najwyraźniej nieodzowna do respektowania zasady „nie czyń bliźniemu, co tobie niemiło”.
	— «Жизнь в вакууме» (Życie w próżni), август 2003

1999

	Если бы у России не было ядерного оружия, она бы не составляла никакой проблемы. Из конфронтации с Западом она, так или иначе, выйдет благополучно; идея подкупить её кажется мне опасной. Из множества решений я выбрал бы самое радикальное — лишить её западной помощи, не заходя, естественно, так далеко, что запахнет военным конфликтом. За дикие авантюры Жириновских и Ельциных русские должны заплатить, хотя, как правило, наивысшую цену платит народ, а не власть, которая — как правильно заметил наш великий философ Урбан — всегда прокормится. — по поводу войны НАТО против Югославии
	Gdyby Rosja nie była wyposażona atomowo, nie stanowiłaby problemu. Na konfrontacji z Zachodem tak czy inaczej nie powinna wyjść dobrze; pomysł jej przekupienia wydaje mi się niebezpieczny. Na obrotnicy torów, którymi biegną rozmaite możliwości, wybrałbym raczej radykalne obcięcie zachodniej pomocy — nie wchodząc oczywiście tak daleko, żeby to aż zapachniało wojennym konfliktem. Za dzikie awantury Żyrynowskich i Jelcynów Rosjanie powinni zapłacić, choć najwyższą cenę płaci z reguły naród, a nie władza, która — jak słusznie zauważył nasz wielki filozof Urban — zawsze się wyżywi.
	— «В котле» (W kotle), апрель

	Поражает меня, с одной стороны, лёгкость, с которой сербский Гитлеришка овладел душами соотечественников, а с другой стороны — почти полное молчание исламского мира.
	Zdumiewa mnie z jednej strony łatwość, z jaką Hitlerek serbski opanował dusze rodaków, z drugiej zaś — całkowite niemal milczenie świata islamu.
	— «Конец века» (Koniec wieku), апрель

	Лёгкость, с которой [в США] происходят перестрелки, трудно с чем-нибудь сравнить; я бы с такой же лёгкостью не положил даже кнопки на кресло, на котором должен сидеть мой гость.
	Łatwość, z jaką dochodzi [w Ameryce] do strzelaniny, trudno z czymkolwiek porównać; ja bym z równą łatwością nie położył nawet pluskiewki na fotel, na którym mój gość ma usiąść.
	— там же

	Сейчас строй [в России] вроде бы изменился, но идеал российского правителя всё тот же: он должен быть старым и очень больным.
	Dziś ustrój się niby zmienił, ale zasadniczy wzorzec rosyjskiego przywódcy' nadal obowiązuje: musi być stary i bardzo schorowany.
	— «Признания оптисемиста» (Wyznania optysemisty), март

	Я считаю, что технологический скелет нашей цивилизации настолько мощен, что может выдержать многое, даже большие катастрофы.
	Uważam, że technologiczny szkielet naszej cywilizacji jest na tyle mocny, że może wytrzymać wiele, nawet wielkie katastrofy.
	— там же

2001

	Земной шар в эпоху глобализации напоминает большой сыр, сильно надкусанный мышами, которые вылезают из разных дырок. — вариант распространённой мысли; перевод: В. И. Язневич, 2021
	Kula ziemska w epoce globalizacji przypomina duży ser mocno nadjedzony przez myszy, które wyłażą z różnych dziurek.
	— «Взгляд с порога» (Spojrzenie z progu), январь

	В Польше на территорию научного познания в широко понимаемом смысле советизация вторглась настоящим духовным танком. <…> Хойновский воспитал меня, то есть так установил стрелки направления моего умственного развития, что я не поддался красной паранойе, и в моей памяти до конца моих дней он останется человеком, чуждым каким-либо компромиссам. Не знаю, можно ли что-то более похвальное сказать о судьбе личности в государстве духовного террора. — перевод: В. И. Язневич, 2012
	W obszarze najszerzej rozumianego poznania naukowego wtargnęła sowietyzacja w Polskę istnym mentalnym czołgiem. <…> Choynowski wychował mnie, albowiem tak przestawił zwrotnice mojego umysłowego rozwoju, że nie uległem czerwonej paranoi, i w mojej pamięci pozostanie on do końca mych dni jako człowiek obcy jakimkolwiek kompromisom. Nie wiem, czy można coś świetniejszego powiedzieć o losie jednostki w państwie umysłowego terroru.
	— «Воспоминание о Мечиславе Хойновском» (Wspomnienie o Mieczysławie Choynowskim), декабрь

	Когда мне подарили настоящего коня-качалку с седлом и хвостом из конского волоса, я обращался к нему «пан» — такой он был прекрасный. — перевод: В. И. Язневич, 2015
	Kiedy zaś dostałem prawdziwego konia na biegunach, z siodłem i ogonem z końskiego włosia, mówiłem do niego „proszę pana”, tak był wspaniały.
	— «Закат целомудрия» (Zmierzch niewinności), апрель

	Постоянство напряжения поэтической души Милоша изумительно, и это отличает его, например, от Мицкевича. Мицкевич имел несколько поэтических извержений, а позже замолчал, как потухший вулкан. <…> Я недавно подумал, что как и орден «Virtuti Militari», так и Нобелевская премия должна иметь три класса. Милош для меня Нобелевский лауреат первого класса. <…> наши правые, как омела — паразитически черпают силы в минувших сорокалетних коммунистических муках; если бы нельзя было пинать давно умершего коммунистического дракона, немного бы им осталось. <…> Важно фигуру Милоша, ясную, чистую и великую, видеть на фоне различных ужасов, которые происходили со всеми теми, кто имел смелость таланта или талант смелости. <…> Между Сциллой капитализма и ужасной Харибдой коммунизма ему удалось найти собственный курс. В тех условиях и в той ситуации лучше сделать, пожалуй, было нельзя. — перевод: В. И. Язневич, 2009
	Stałość natężenia poetyckiej duszy Miłosza jest frapująca i odmienna na przykład od Mickiewiczowskiej. Mickiewicz miał kilka erupcji poetyckich, a później zamilkł jak wygasły wulkan. <…> Wymyśliłem niedawno, że tak jak order Virtuti Militari, podobnie i Nobel powinien mieć trzy klasy. Miłosz jest dla mnie noblistą klasy pierwszej. <…> nasze prawicy, jak jemioła, czerpie pasożytniczo siły z minionych czterdziestoletnich mąk komunistycznych; gdyby nie można było kopać dawno zmarłego komunistycznego smoka, niewiele by jej pozostało. <…> Ważne, by sylwetkę Miłosza, jasną, czystą i wielką, widzieć na tle rozmaitych okropieństw, które się działy z tymi wszystkimi, co mieli odwagę talentu albo talent odwagi. <…> Między Scyllą kapitalizmu i straszliwą Charybdą komunizmu udało mu się znaleźć właściwy kurs. W tych warunkach i w tej sytuacji lepiej chyba nie było można.
	— «Мой Милош» (Mój Miłosz), июнь

2004

	Разбуженное чудовище исламского экстремизма растёт и становится независимым даже от самого бен Ладена. <…> Террористы готовятся к <…> планомерному воздействию на демократические государства с целью сделать их более уступчивыми. Это способствует нарастанию хаоса в мире, что также влияет на ситуацию в области познания. — перевод: В. И. Язневич, 2014
	Przebudzony potwór islamskiej ekstremy rośnie i uniezależnia się nawet od samego bin Ladena. <…> Terroryści idą za <…> planowane oddziaływanie na państwa demokratyczne w celu skłonienia ich do uległości. Sprzyja to narastaniu chaosu w świecie, co wpływa też na sytuację poznawczą.
	— «Горизонт во мгле» (Horyzont za mgłą), апрель

	Недавно я смотрел обращение президента Буша к народу. Огромный зал. Буш говорит, что принёс Ираку свободу, все встают и аплодируют. Через минуту то же самое. Переключил на другой канал; уж очень это напомнило мне прежние передачи из Кремля. Силой аплодисментов на другую планету не доберёшься. — перевод: В. И. Язневич, 2014
	Widziałem właśnie przemówienie prezydenta Busha do narodu. Ogromna sala, Bush mówi, że przyniósł Irakowi wolność, wszyscy wstają i klaszczą. Za chwilę to samo. Przełączyłem na inny kanał; zbyt mi to przypominało sceny z Kremla. Mocą oklasków na inny glob nie dotrzemy.
	— «На Марс?» (Na Marsa?), январь

	Не знаю, дело ли это в <…> угасании моей способностей восприятия, или же существенно не хватает сегодня обыкновенных, но западающих в память произведений, которые открывали бы новые миры, неизвестные нам области жизни. <…> Теперь всё стало обыденным и банальным, будто бы технология словно каток сравняла всё со всем: чертополох то же самое, что лилия, проснулись мы в поле, заросшем щавелем и кактусами.
	Nie wiem, czy to sprawa mego <…> gaśnięcia umiejętności odbiorczych, czy też istotnie brakuje dziś zwyczajnych, a zapadających w pamięć lektur, które otwierałyby nowe światy, nieznane nam dziedziny życia. <…> Teraz wszystko się spospolitowało i zbanalizowało, jakby technologia niby walec zrównała wszystko ze wszystkim: oset jest tym samym co lilia, obudziliśmy się na polu zarosłym szczawiem i kaktusami.
	— «Под катком» (Pod walcem), январь