Лукий, или Осёл

«Лукий, или Осёл» (др.-греч. Λούκιος ή Όνος) — авантюрно-сатирическая повесть II века, которую традиционно, но сомнительно, приписывают Лукиану. Она создана между 150 и 180 годом по популярному античному сюжету, возможно, на основе несохранившегося сочинения исторически недостоверного Лукия из Патр, протагониста данной повести. По мотивам того же сюжета и тогда же Апулей написал роман «Метаморфозы», возможно, не без влияния «Лукия, или Осла».

Цитаты

5. … Палестра хлопотала у очага, приготовляя нам ужин. 6. И я тут же, не упуская случая, сказал: «Как ловко ты, прекрасная Палестра, свой задок вместе с горшком вертишь и покачиваешь. У меня от нежности даже бёдра сводит: счастлив, кто сумеет в горшок окунуться». Палестра была очень задорная и полная прелести девушка. «Беги, мальчишечка, — сказала она, — если у тебя есть ум и ты хочешь остаться в живых: горшок полон огня и угара. Если ты хоть раз его коснёшься, ты у меня останешься здесь с пылающей раной, и никто тебя не исцелит, даже бог-целитель, а только одна я, которая тебя обожгла. Но, что всего страннее, я заставлю тебя желать того же всё сильнее, и, хотя моё ухаживание будет лишь обновлять твою боль, ты стерпишь всё, и даже камнями тебя не отгонишь от сладкой боли. Что ты смеёшься? Ты видишь перед собой настоящую людоедку, ведь я не только такие простые блюда приготовляю. Я знаю кое-что получше и побольше: человека резать, кожу с него сдирать и на куски крошить, а особенно люблю касаться внутренностей и сердца». — «Ты правду говоришь, — сказал я. — Хоть я и близко не подходил к тебе, но ты издали меня — не обожгла, клянусь Зевсом, нет — ты ввергла в самый огонь. Через глаза мои ты влила мне в грудь своё невидимое пламя и жжёшь меня, а я ничем перед тобой не виноват. Поэтому, ради богов, исцели меня своим жестоким и сладким лечением, о котором сама говорила… Возьми меня, я уже без ножа зарезан, снимай с меня кожу, как сама хочешь».

9. Она сняла с себя одежду и, став передо мной совсем нагая, начала приказывать: «Юноша, разденься и, натеревшись маслом, обхвати соперника; стисни его обеими ногами, вали его навзничь, затем, налегая сверху и раздвигая его колени, встань, подними кверху его ноги и не отпускай и, совладавши с ним, нажимай, дави и толкай его всячески, пока не устанешь. Пусть бёдра твои окрепнут, тогда, вытащив оружие, нанеси широкую рану, снова толкай в стену, потом бей. Когда увидишь, что он слабеет, хватай его и, связав узлом ноги, поддерживай его, только старайся не спешить, а бороться с некоторой выдержкой. Теперь довольно». 10. Когда я всё это исполнил с лёгкостью, <…> сказала: «Теперь ты покажешь, молод ли ты и крепкий ли боец и умеешь ли бороться с колена». И, упав в постели на колено: «Ну-ка, боец, — сказала она, — места заняты, так что нападай и борись смело. Видишь, вот перед тобой обнажённый противник, пользуйся этим. Первое, по порядку, обхвати его, как кольцом, потом, наклонив его, навались, держи крепко и не отпускай его. Когда он ослабеет, тотчас же приподнявшись, подвинься ближе и овладевай им и смотри не отпускай раньше, чем получишь приказание, а, изогнувшись, веди нападение снизу и старайся изо всех сил; теперь отпусти врага: он обессилен и весь в поту».

13. … я увидел, что превратился в осла, и, чтобы упрекнуть Палестру, не имел человеческого голоса. Только вытянутой нижней губой и всем своим обликом, глядя, как осёл, исподлобья, я жаловался ей, как мог, на то, что превратился в осла, а не в птицу. <…> 14. «Это легко поправить. Если ты поешь роз, с тебя тотчас спадёт личина зверя…»

16. … они взяли меня, другого осла и лошадь, нагрузили нас и всё награбленное связали. <…> Не раз я хотел закричать: «О, Цезарь», но испускал только рёв. «О» я кричал сильно и звонко, но «Цезарь» не выходило. Между тем за это меня били, так как я выдавал разбойников своим рёвом. <…> 17. Рты наши были завязаны, чтобы мы, срывая траву по пути, не теряли времени…

	17. … розы эти были не настоящие розы, а те, что цветут на диком лавре, — люди называют его олеандр, — плохое кушанье для всякого осла или лошади: говорят, что съевший его тотчас умирает.
	… δὲ ῥόδα ἐκεῖνα οὐκ ἦν ῥόδα ἀληθινά, τὰ δ᾽ ἦν ἐκ τῆς ἀγρίας δάφνης φυόμενα• ῥοδοδάφνην αὐτὰ καλοῦσιν ἄνθρωποι, κακὸν ἄριστον ὄνωι τοῦτο παντὶ καὶ ἵππωι• φασὶ γὰρ τὸν φαγόντα ἀποθνήισκειν αὐτίκα.

18. Когда он увидел, что я быстро удаляюсь, он закричал, чтобы выпустили собак за мной. А собак было много и очень больших, которые могли бы сцепиться с медведем. Я сообразил, что если они поймают меня, то растерзают, и, отбежав несколько в сторону, решил по совету пословицы: «лучше вернуться назад, чем плохо бежать». Итак, я повернулся и возвратился прямо во двор. Тогда разбойники удержали собак, бросившихся в погоню, и привязали их, а меня начали бить и остановились не раньше, чем я от боли извергнул все съеденные овощи обратно. <…> 19. Так как я уже был доведен до отчаяния ударами, изнемогал под бременем поклажи и изранил в пути все свои копыта, я решил тут же свалиться и не вставать, хотя бы они меня убили своими палками. Я надеялся получить большую выгоду от этого решения, так как думал, что грабители во всяком случае покорятся обстоятельствам, разделят мой груз между лошадьми и мулом, а меня оставят лежать на съедение волкам. Но какой-то завистливый дух, проникнув в мои мысли, обратил все это против меня. Внезапно другой осёл, может быть рассуждавший совершенно так же, как я, падает на дороге. Разбойники побуждают несчастного встать сначала ударами палок, когда же он не слушается ударов, то одни берут его за уши, другие за хвост и стараются заставить его очнуться. Так как ничего не выходило и осёл оставался лежать без движения на дороге, как камень, то они, придя к мысли, что напрасно стараются и тратят время, нужное для бегства, на возню с дохлым ослом, распределили между мной и конем все вещи, которые он нёс, а несчастного нашего товарища по плену и грузу, подрезав ему мечом ноги, сталкивают, ещё содрогающегося, в пропасть. И он скатывается вниз, отплясывая пляску смерти. 20. Видя на примере моего спутника, каков был бы конец моих расчётов, я решил твёрдо переносить своё положение и бодро шагал дальше, в надежде когда-нибудь наткнуться на розы…

22. … я ударился копытом об острый камень и от ушиба получил мучительную рану, так что остальную дорогу я ступал, хромая. Тут разбойники стали говорить между собой: «К чему кормить этого осла, который постоянно спотыкается? Сбросим его с обрыва, этого вестника несчастья». «Да, — сказал другой, — сбросим его как очистительную жертву нашего отряда». И они уже сговаривались покончить со мной, но я, слыша это, зашагал, как будто отныне рана принадлежала не мне, а кому-то другому: страх смерти сделал меня нечувствительным к боли.

24. Вернувшись обратно домой, мы нашли старуху повесившейся на верёвке: испугавшись гнева хозяев из-за побега девушки, она задушила себя, затянув себе петлю на шее. Разбойники удивлялись такому достоинству старухи, отвязали её от скалы, чтобы она могла упасть с обрыва вниз, как была с петлёй на шее, а девушку привязали внутри дома; потом сели за ужин, и у них была обильная попойка. 25. Между прочим они рассуждали между собой относительно девушки. <…> «Чтобы она не погибла слишком скоро, свалившись на камни, придумаем ей смерть самую мучительную и продолжительную <…>». Кто-то сказал: «Я знаю, что вы похвалите мою выдумку. Нужно истребить осла, так как он ленив, а теперь вдобавок ещё притворяется хромым, к тому же он оказался пособником в бегстве девушки. Итак, мы его спозаранку убьём, разрежем ему живот и выбросим вон все внутренности, а эту добрую девушку поместим внутрь осла, головой наружу, чтобы она не задохнулась сразу, а всё туловище оставим засунутым внутри. Уложив её таким образом, мы хорошенько зашьём её в трупе осла и выбросим обоих на съедение коршунам, как новоизобретённый обед. Обратите внимание, друзья, на весь ужас пытки: во-первых, находиться в трупе издохшего осла, потом — томиться зашитой в животном летней порой под знойным солнцем, умирать от вечно губительного голода и не иметь возможности умереть. О том, что ей ещё придётся вытерпеть от запаха разлагающегося осла и быть осквернённой червями, я уже не говорю. Наконец, коршуны доберутся и до внутренности осла, и как его, так потом и её растерзают, может быть ещё живую».

28. Если когда-нибудь надсмотрщик и подпускал меня к кобылам, то я погибал от ударов и укусов жеребцов. Они постоянно подозревали меня в незаконных отношениях к кобылам, их жёнам, и преследовали меня, лягаясь обеими ногами, так что я не мог долго выдержать этой конской ревности.

30. Он перемешивал мою ношу с колючими репейниками и, перевязав все это веревкой, свешивал сзади с хвоста; естественно, что подвешенные колючки ударяли меня на ходу и уколами своими ранили мне весь зад. Защититься мне было невозможно, так как иглы были привешены и все время преследовали меня и ранили. Если я, остерегаясь размаха репейников, продвигался вперёд шагом, я изнемогал под ударами палки, а если избегал палки, тогда беда мучила меня сзади.

35. Это был старый греховодник, один из тех, которые носят по сёлам и деревням Сирийскую богиню и заставляют её просить милостыню. <…> 36. Когда мы пришли туда, где жил Филеб, — так звали моего покупателя, — он тотчас же громко закричал перед дверью: «Эй, девочки, я купил вам раба, красивого и крепкого и родом из Каппадокии». «Девочки» — это была толпа распущенных пособников Филеба, и все они в ответ на его крик захлопали в ладоши: они подумали, что и вправду куплен был человек. Когда же увидели, что этот раб — осёл, тут они стали насмехаться над Филебом: «Это не раба, а жениха ты себе ведешь. Откуда ты его взял? Да будет счастлив этот прекрасный брак и да родишь ты нам скорее таких же ослят». 37. И все смеялись. На следующий день они собрались «на работу», как сами говорили, и, нарядив богиню, поместили на меня. Потом мы вышли из города и стали обходить окрестности. Когда мы вступали в какое-нибудь село, я останавливался в качестве богоносца, звук флейты вызывал божественное исступление, и все, сбросив митры и запрокидывая назад головы, разрезывали себе мечами руки, и каждый, сжимая зубами язык, так ранил его, что мгновенно все было полно жертвенной крови. Видя всё это, я в первое время стоял, дрожа, как бы не оказалась нужна богине и ослиная кровь. Изувечив себя таким образом, они собирали оболы и драхмы со стоящих кругом зрителей. Иной давал в придачу смоквы, сыру или кувшин вина, меру пшеницы и ячменя для осла.

39. … один из друзей прислал владельцу усадьбы в подарок бедро дикого осла; повар взял его, чтобы приготовить, но по небрежности утерял, так как собаки потихоньку пробрались в кухню. Боясь ударов и пытки из-за пропажи бедра, повар решил повеситься. Но жена его, несчастье моё, сказала: «Не убивай себя, мой дорогой, не предавайся такому отчаянию. <…> Уведи осла жрецов в укромное место и там убей его и, отрезав <…> бедро, принеси сюда и приготовь, подай хозяину, а труп осла сбрось где-нибудь в пропасть. Все подумают, что он убежал куда-нибудь и исчез. Ведь ты посмотри: он в теле и во всяком случае лучше этого дикого осла».

42. … я на опыте убедился, что раб для исполнения нужной работы не должен ожидать руки господина.

48. Видя во мне, естественно, животное необыкновенное, господин <…> поручил научить меня таким вещам, которыми я мог бы его особенно повеселить. <…> Сначала он заставлял меня ложиться за стол, как человек, опираясь на локоть, потом бороться с ним и даже плясать, стоя на двух ногах, кивать и качать отрицательно головой на вопросы и прочее, что я мог бы делать и без учения. <…> 50. Мой надзиратель нашёл во мне источник больших денег. Он держал меня взаперти в доме и открывал дверь за плату тем, кто желал видеть меня и мои удивительные подвиги. Посетители приносили каждый что-нибудь съестное, что им казалось самым вредным для ослиного желудка, а я съедал это. Таким образом в несколько дней, обедая с господином и горожанами, я сделался большим и страшно толстым. И вот однажды какая-то приезжая женщина, необыкновенно богатая и недурная на вид лицом, придя посмотреть, как я обедаю, пламенно в меня влюбилась, отчасти видя красоту осла, отчасти вследствие необычайного моего поведения, и дошла до желания вступить со мной в связь. Она повела переговоры с моим надзирателем и обещала ему богатое вознаграждение, если он позволит ей провести со мной ночь. А тот, ничуть не заботясь, добьётся ли она чего-нибудь или нет, эти деньги взял. <…> 51. Ведь с тех пор, как я превратился в осла, я не испытал любви, свойственной ослам, и не имел дела с ослицами. Притом меня приводило в немалое затруднение, как бы не изуродовать её и не понести наказания за убийство женщины. Но я не знал, что опасался без нужды. Женщина, видя, что я не обнимаю её, поцелуями и всякими ласками привлекла меня к себе, лёжа как с мужчиной, обняла меня и, приподнявшись, приняла всего меня. Я всё ещё не решался и из осторожности тихонько отстранялся от неё, но она крепко сжимала меня в объятиях, не давала мне отойти и ловила уходящего. Поняв наконец вполне, чего недостаёт для её наслаждения и удовольствия, я уже без страха исполнил остальное, думая про себя, что я ничем не хуже любовника Пасифаи. <…> 52. Между тем надзиратель рассказал господину эту историю, <…> и без моего ведома привёл его по наступлении вечера туда, где мы спали, и сквозь щель в двери показал меня в то время, когда я лежал рядом с молодой женщиной. Хозяин мой очень веселился при этом зрелище: <…> «Мы приведём осла в день представления в театр с какой-нибудь осуждённой женщиной, и пусть он на глазах всех овладеет ею». Они ввели ко мне женщину, которая была осуждена на растерзание зверями, и приказали ей подойти ко мне и погладить меня. 53. <…>было устроено большое ложе, украшенное индийской черепахой и отделанное золотом; меня уложили на нём и рядом со мной приказали лечь женщине. Потом в таком положении нас поставили на какое-то приспособление и вкатили в театр, поместив на самую середину, а зрители громко закричали, и шум всех ладошей дошёл до меня. Перед нами расположили стол, уставленный всем, что бывает у людей на роскошных пирах. При нас состояли красивые рабы-виночерпии и подавали нам вино в золотых сосудах. Мой надзиратель, стоя сзади, приказывал мне обедать, но мне стыдно было лежать в театре и страшно, как бы не выскочил откуда-нибудь медведь или лев.

«… зовут меня Лукий, — сказал я, — брата моего — Гай. <…> Я составитель историй и других сочинений, а он элегический поэт и хороший прорицатель. Родина наша — Патры в Ахее».

55. Я решил, что с моей стороны самое лучшее пойти к женщине, которая была влюблена в меня, когда я был ослом, полагая, что теперь, став человеком, я ей покажусь ещё красивее. <…> Я поужинал с ней и сильно натёрся миррой и увенчал себя милыми розами, спасшими меня <…>. Уже глубокой ночью <…> я поднимаюсь из-за стола, с гордостью раздеваюсь <…>. Но, как только она увидела, что я во всех отношениях стал человеком, она с презрением плюнула на меня и сказала: «Прочь от меня и из дома моего! Убирайся спать подальше! <…> Клянусь Зевсом, я любила не тебя, а осла твоего, и с ним, а не с тобой проводила ночи; я думала, что ты сумел спасти и сохранить единственно приятный для меня и великий признак осла. А ты пришёл ко мне, превратясь из этого прекрасного и полезного существа в обезьяну!» И тотчас она позвала рабов и приказала им вытащить меня из дома на своих спинах. <…> через несколько дней я прибыл в родной город. Здесь я принес жертвоприношение богам-спасителям и отдал в храм приношения за то, что спасся не «из-под собачьего хвоста», как говорится, а из шкуры осла, попав в неё из-за чрезмерного любопытства…

Перевод

Б. В. Казанский, 1935