Люди бездны
«Люди бездны» (англ. The People of the Abyss) — книга очерков Джека Лондона 1903 года о бедности в Англии на примере восточной части Лондона (Ист-Энда). В конце приведено стихотворение Генри Лонгфелло «Проклятие» (The Challenge).
Цитаты
[править]Что касается английского народа, его здоровья и счастья, то я предрекаю ему широкое, светлое будущее. Что же касается почти всей политической машины, которая ныне так плохо управляет Англией, то для них я вижу лишь одно место — на мусорной свалке. — предисловие | |
For the English, so far as manhood and womanhood and health and happiness go, I see a broad and smiling future. But for a great deal of the political machinery, which at present mismanages for them, I see nothing else than the scrap heap. |
… жениться для людей Бездны не только не разумно, но даже преступно. Они — камни, отвергнутые строителями. Для них нет места в жизни: все силы общества гонят их вниз, на дно, где их ждёт гибель. На дне Бездны они становятся хилыми, безвольными, слабоумными. Если они плодятся, то потомство их гибнет, — жизнь здесь стоит дёшево. Где-то над ними в мире идёт созидательная работа, но принять в ней участие они не хотят, да и не могут. Впрочем, мир не нуждается в них. Там, наверху, есть достаточно людей, более приспособленных, которые цепляются изо всех сил за крутые склоны над Бездной, отчаянно стараясь не сорваться вниз. | |
… not only is it unwise, but it is criminal for the people of the Abyss to marry. They are the stones by the builder rejected. There is no place for them, in the social fabric, while all the forces of society drive them downward till they perish. At the bottom of the Abyss they are feeble, besotted, and imbecile. If they reproduce, the life is so cheap that perforce it perishes of itself. The work of the world goes on above them, and they do not care to take part in it, nor are they able. Moreover, the work of the world does not need them. There are plenty, far fitter than they, clinging to the steep slope above, and struggling frantically to slide no more. |
Даже самый воздух, которым дышат здесь днём и ночью, так расслабляет тело и мозг, что городской рабочий не способен конкурировать с тем, кто, полный жизни и сил, прибывает из деревни в Лондон, чтобы уничтожать и, в свою очередь, быть уничтоженным. — глава V | |
If nothing else, the air he breathes, and from which he never escapes, is sufficient to weaken him mentally and physically, so that he becomes unable to compete with the fresh virile life from the country hastening on to London Town to destroy and be destroyed. |
… попасть в «палату разового ночлега» в работном доме весьма нелегко. <…> туда пускают только самых обездоленных, для выяснения чего каждый подвергается тщательному обыску: докажи, мол, что ты действительно гол как сокол; обладатель даже четырёх пенсов <…> решительно отвергается. <…> | |
… it is not easy to get into the casual ward of the workhouse. <…> the applicant for admission to the casual ward must be destitute, and as he is subjected to a rigorous search, he must really be destitute; and fourpence <…> is sufficient affluence to disqualify him. <…> |
Отделение трудящихся от земли зашло так далеко, что теперь во всех цивилизованных странах мира деревня не в состоянии убрать урожай без помощи города. Когда щедрые дары земли начинают уже гнить на корню, призывают обратно в деревню изгнанных оттуда бедняков, ставших жителями городских трущоб. <…> | |
So far has the divorcement of the worker from the soil proceeded, that the farming districts, the civilised world over, are dependent upon the cities for the gathering of the harvests. Then it is, when the land is spilling its ripe wealth to waste, that the street folk, who have been driven away from the soil, are called back to it again. <…> |
При цивилизации, имеющей откровенно утилитарный характер и кладущей в основу собственность, а не душу, — собственность неизбежно начинает попирать личность, и всякое нарушение прав собственности карается строже, нежели нарушение прав личности. Человек, вынужденный спать под открытым небом из-за того, что ему нечем уплатить за койку в ночлежке, представляется куда более опасным преступником, чем тот, который в кровь избил жену и переломал ей рёбра. — глава XVI | |
In a civilisation frankly materialistic and based upon property, not soul, it is inevitable that property shall be exalted over soul, that crimes against property shall be considered far more serious than crimes against the person. To pound one’s wife to a jelly and break a few of her ribs is a trivial offence compared with sleeping out under the naked stars because one has not the price of a doss. |
Средняя продолжительность жизни обитателей Западного Лондона пятьдесят пять лет, жителей же Восточного Лондона — тридцать лет. <…> А ещё толкуют об ужасах войны! Да перед лондонскими цифрами меркнет все, что было в Южной Африке и на Филиппинских островах. Вот где проливается кровь — здесь, в самой мирной обстановке! И в этой войне не соблюдается никаких гуманных правил: женщин и грудных детей убивают здесь с такой же жестокостью, как и мужчин. <…> В Англии ежегодно убивают и превращают в инвалидов полмиллиона мужчин, женщин и детей, занятых в промышленности. <…> | |
The average age at death among the people of the West End is fifty-five years; the average age at death among the people of the East End is thirty years. <…> Talk of war! The mortality in South Africa and the Philippines fades away to insignificance. Here, in the heart of peace, is where the blood is being shed; and here not even the civilised rules of warfare obtain, for the women and children and babes in the arms are killed just as ferociously as the men are killed. <…> In England, every year, 500,000 men, women, and children, engaged in the various industries, are killed and disabled, or are injured to disablement by disease. <…> |
… бедняки <…> действуют весьма неумело, и только при втором или третьем покушении им удаётся покончить с собой. Суду и полиции это, разумеется, доставляет массу беспокойства и ужасно их раздражает. Иные судьи не скрывают своего отношения к неумелым самоубийцам и откровенно бранят их за то, что они не довели дело до конца. — глава XXII | |
… poor folk <…> do not know how to commit suicide, and usually have to make two or three attempts before they succeed. This, very naturally, is a horrid nuisance to the constables and magistrates, and gives them no end of trouble. Sometimes, however, the magistrates are frankly outspoken about the matter, and censure the prisoners for the slackness of their attempts. |
В Лондоне «избиение младенцев» приняло такие чудовищные размеры, каких ещё не знала история. И поистине чудовищна бессердечность людей, которые <…> верят в Бога и регулярно посещают по воскресеньям церковь, а остальные дни недели кутят на деньги, запятнанные кровью детей и выжимаемые у обитателей Восточной стороны в виде квартирной платы и прибылей от различных предприятий. А иной раз они способны выкинуть и такую штуку: возьмут полмиллиона накопленных таким путём денег, да и пошлют куда-нибудь в Судан, чтобы учить грамоте детей негров. — глава XXIII | |
In London the slaughter of the innocents goes on a scale more stupendous than any before in the history of the world. And equally stupendous is the callousness of the people who <…> acknowledge God, and go to church regularly on Sunday. For the rest of the week they riot about on the rents and profits which come to them from the East End stained with the blood of the children. Also, at times, so peculiarly are they made, they will take half a million of these rents and profits and send it away to educate the black boys of the Soudan. |
Один из комитетов при Лондонском управлении школ выступил со следующим заявлением: «Только в Лондоне в те периоды, когда не ощущается особых экономических бедствий, насчитывается 55000 голодающих школьников, которых в силу этого обстоятельства бесполезно обучать». Выделенная мной курсивом фраза <…> в устах англичан она означает хорошие времена, ибо просто «бедствия», то есть нужду и недоедание, они научились принимать как неотъемлемую часть существующего социального строя. <…> Только когда люди начинают гибнуть от голода массами, англичанам приходится признать это обстоятельством из ряда вон выходящим. — глава XXV | |
A committee of the London County school board makes this declaration: “At times, when there is no special distress, 55,000 children in a state of hunger, which makes it useless to attempt to teach them, are in the schools of London alone.” The italics are mine <…> means good times in England; for the people of England have come to look upon starvation and suffering, which they call “distress,” as part of the social order. <…> It is only when acute starvation makes its appearance on a large scale that they think something is unusual. |
Говорят, что Париж — не Франция, но Лондон — это Англия. Ужасные условия, превращающие Лондон в ад, превращают в ад и всё Соединённое Королевство. Утверждение, что разукрупнение Лондона улучшит якобы положение дел, лживо и ни на чём не основано. — глава XXV | |
While Paris is not by any means France, the city of London is England. The frightful conditions which mark London an inferno likewise mark the United Kingdom an inferno. The argument that the decentralisation of London would ameliorate conditions is a vain thing and false. |
О том, что нынешнее управление никуда не годится, не может быть двух мнений. <…> Всю Великобританию оно разделило на Западную сторону и Восточную сторону, из которых первая развращена и насквозь прогнила, а вторая страдает от болезней и голода. <…> | |
That the present management is incapable, there can be no discussion. <…> It has built up a West End and an East End as large as the Kingdom is large, in which one end is riotous and rotten, the other end sickly and underfed. <…> |
Глава I. Сошествие в ад
[править]- The Descent
— Но поймите, это невозможно, — убеждали меня знакомые, к которым я обращался с просьбой помочь мне проникнуть на «дно» Восточного Лондона. — Или уж попросите тогда себе проводника в полиции, — подумав, добавляли они, мучительно силясь понять, что происходит в сознании этого сумасшедшего<…>. — Но мы же ничего не знаем о Восточной стороне! Это где-то там… — И мои знакомые неопределенно махали рукой в ту сторону, где иногда восходит солнце. | |
“But you can’t do it, you know,” friends said, to whom I applied for assistance in the matter of sinking myself down into the East End of London. “You had better see the police for a guide,” they added, on second thought, painfully endeavouring to adjust themselves to the psychological processes of a madman <…>. |
На улицах Лондона нигде нельзя избежать зрелища крайней нищеты: пять минут ходьбы почти от любого места — и перед вами трущоба. Но та часть города, куда въезжал теперь мой экипаж, являла сплошные, нескончаемые трущобы. Улицы были запружены людьми незнакомой мне породы — низкорослыми и не то изможденными, не то отупевшими от пьянства. <…> на много миль тянулись убогие кирпичные дома <…>. На рынке какие-то дряхлые старики и старухи рылись в мусоре, сваленном прямо в грязь, выбирая гнилые картофелины, бобы и зелень, а ребятишки облепили, точно мухи, кучу фруктовых отбросов и, засовывая руки по самые плечи в жидкое прокисшее месиво, время от времени выуживали оттуда ещё не совсем сгнившие куски и тут же на месте жадно проглатывали их. | |
Nowhere in the streets of London may one escape the sight of abject poverty, while five minutes’ walk from almost any point will bring one to a slum; but the region my hansom was now penetrating was one unending slum. The streets were filled with a new and different race of people, short of stature, and of wretched or beer-sodden appearance. <…> through miles of bricks and <…> misery. <…> At a market, tottery old men and women were searching in the garbage thrown in the mud for rotten potatoes, beans, and vegetables, while little children clustered like flies around a festering mass of fruit, thrusting their arms to the shoulders into the liquid corruption, and drawing forth morsels but partially decayed, which they devoured on the spot. |
Слово «хозяин» связано с представлением о господстве, власти, праве командовать, — это дань, которую человек, стоящий внизу, платит человеку, забравшемуся наверх, в надежде, что тот, наверху даст ему передышку, ослабит свой нажим. По существу, это та же мольба о милостыне, только в иной форме. | |
Governor! It smacks of mastery, and power, and high authority—the tribute of the man who is under to the man on top, delivered in the hope that he will let up a bit and ease his weight, which is another way of saying that it is an appeal for alms. |
Глава III
[править]Невообразимое предприятие — мыться в жестяном корыте, когда в комнате, кроме твоей семьи, обеспокоенной излишком площади, ещё один или два жильца. Но, кажется, отсутствие ванн выгодно народу: можно экономить на мыле — значит, все в порядке, есть ещё господь на небесах! Кроме того, природа в Восточном Лондоне весьма предусмотрительна: ежедневно тут идут дожди, и, хочешь не хочешь, искупаешься на улице. | |
Under the circumstances, with my wife and babies and a couple of lodgers suffering from the too great spaciousness of one room, taking a bath in a tin wash-basin would be an unfeasible undertaking. But, it seems, the compensation comes in with the saving of soap, so all’s well, and God’s still in heaven. Besides, so beautiful is the adjustment of all things in this world, here in East London it rains nearly every day, and, willy-nilly, our baths would be on tap upon the street. |
… она начала подробно объяснять мне, как протекало вторжение пришельцев и как от этого квартирная плата росла, а репутация района падала. | |
… she explained the process of saturation, by which the rental value of a neighborhood went up while its tone went down. |
Глава VI
[править]Он был пламенный социалист, полный юношеского энтузиазма и готовности принять муки за человечество. С немалой опасностью для себя он активно выступал в роли оратора и председателя на многочисленных <…> митингах в защиту буров <…> несколько лет назад. Он поведал мне некоторые эпизоды из своей деятельности: <…> как на него нападали в парках и вагонах трамвая; как он полез на трибуну, не имея никаких шансов на успех, ибо разъярённая толпа стаскивала с подмостков одного оратора за другим и жестоко их избивала; как, укрывшись в церкви, он с тремя товарищами отбивал осаду толпы под градом камней и осколков стекла, пока их не спасла полиция. Он описал мне жестокие стычки на лестничных площадках, на балконах и галереях — выбитые окна, разрушенные лестницы, развороченные лекционные залы; страшные увечья — размозжённые черепа и перебитые кости… | |
He was a burning young socialist, in the first throes of enthusiasm and ripe for martyrdom. As platform speaker or chairman he had taken an active and dangerous part in the many <…> pro-Boer meetings <…> several years back. Little items he had been imparting to me; <…> of being mobbed in parks and on tram-cars; of climbing on the platform to lead the forlorn hope, when brother speaker after brother speaker had been dragged down by the angry crowd and cruelly beaten; of a siege in a church, where he and three others had taken sanctuary, and where, amid flying missiles and the crashing of stained glass, they had fought off the mob till rescued by platoons of constables; of pitched and giddy battles on stairways, galleries, and balconies; of smashed windows, collapsed stairways, wrecked lecture halls, and broken heads and bones… |
На грязных тротуарах копошились дети, словно лягушата на дне пересохшего пруда. Мы подошли к дому. Дверь была настолько узка, что нам пришлось перешагнуть через женщину, которая, сидя с беззастенчиво обнаженной грудью и оскверняя своим видом святость материнства, кормила младенца. Далее, ощупью пробравшись сквозь узкий темный подъезд, битком набитый детворой, мы оказались на грязной-прегрязной лестнице и поднялись, <…> минуя площадки три на два фута, заваленные всякими отбросами. | |
A spawn of children cluttered the slimy pavement, for all the world like tadpoles just turned frogs on the bottom of a dry pond. In a narrow doorway, so narrow that perforce we stepped over her, sat a woman with a young babe, nursing at breasts grossly naked and libelling all the sacredness of motherhood. In the black and narrow hall behind her we waded through a mess of young life, and essayed an even narrower and fouler stairway. Up we went <…> flights, each landing two feet by three in area, and heaped with filth and refuse. |
Когда бывает много работы, мой приятель зарабатывает до тридцати шиллингов в неделю. <…> | |
In good times, when there was a rush of work, this man told me that he could earn as high as “thirty bob a week.” <…> |
Бездомная, несчастная женщина, сохранившая, впрочем, настолько человеческое достоинство, чтобы бояться как огня работных домов. | |
She was a woman tramp, a houseless soul, too independent to drag her failing carcass through the workhouse door. |
Глава VIII
[править]Возчик едва поспевал за нами, — он признался мне, что сегодня у него ещё не было во рту ни крошки. Плотник же, тощий и голодный, в своём сером рваном пальто, полы которого скорбно развевались на ветру, шёл ровным крупным шагом и чем-то сильно напоминал волка или койота, рыскающего по прериям. Разговаривая, оба они глядели себе под ноги, и время от времени то один, то другой нагибался, не замедляя, однако, шага, и поднимал что-нибудь с земли. Я решил, что они собирают сигарные и папиросные окурки, и сначала не обратил на это особого внимания. Но потом я присмотрелся и был потрясён: | |
The Carter was hard put to keep the pace at which we walked (he told me that he had eaten nothing that day), but the Carpenter, lean and hungry, his grey and ragged overcoat flapping mournfully in the breeze, swung on in a long and tireless stride which reminded me strongly of the plains wolf or coyote. Both kept their eyes upon the pavement as they walked and talked, and every now and then one or the other would stoop and pick something up, never missing the stride the while. I thought it was cigar and cigarette stumps they were collecting, and for some time took no notice. Then I did notice. |
… мы робко ступили <…> на крыльцо работного дома. <…> | |
… we stood <…> a forlorn group at the workhouse door. <…> |
Глава IX
[править]- о «палате разового ночлега»
Некоторые из стоявших в очереди побывали в Соединённых Штатах и теперь жалели, что не остались там, и ругали себя. Англия стала для них тюрьмой, и у них уже не было надежды вырваться на волю. Уехать невозможно: никогда им не удастся собрать денег на дорогу, и никто не возьмёт их на пароход — отработать стоимость проезда. В Англии и без них полно бедняков, ищущих такой возможности. | |
Several men in the line had been to the United States, and they were wishing that they had remained there, and were cursing themselves for their folly in ever having left. England had become a prison to them, a prison from which there was no hope of escape. It was impossible for them to get away. They could neither scrape together the passage money, nor get a chance to work their passage. The country was too overrun by poor devils on that “lay.” |
Подвал был тускло освещён. Не успел я освоиться с этим полумраком, как кто-то сунул мне в другую руку жестяную миску. Спотыкаясь, я перешёл в следующее помещение, ещё более темное, где за столами сидели на скамейках люди. Пахло здесь отвратительно. Зловещий мрак, смрад и приглушенные голоса, долетавшие откуда-то из темноты, делали это место похожим на преддверие ада. | |
The light was very dim down in the cellar, and before I knew it some other man had thrust a pannikin into my other hand. Then I stumbled on to a still darker room, where were benches and tables and men. The place smelled vilely, and the sombre gloom, and the mumble of voices from out of the obscurity, made it seem more like some anteroom to the infernal regions. |
— Болтают, будто в других городах со жратвой лучше <…>. Был я вот недавно в Дувре, — ни черта там нет, никакой жратвы. Глотка воды тебе не дадут, не то что пожрать! | |
“Talk o’ the country bein’ good for tommy [food] <…>. I jest came up from Dover, an’ blessed little tommy I got. They won’t gi’ ye a drink o’ water, they won’t, much less tommy.” |
… «спальное отделение». Это была длинная, узкая комната, вдоль которой тянулись в два ряда невысокие железные перила. На них висели гамаки, даже не гамаки, а просто узкие куски парусины. Пространство между «постелями» было едва ли шире ладони, и примерно такое же расстояние отделяло их от пола. Неприятнее всего было то, что голова оказывалась выше ног и тело всё время соскальзывало вниз. Все «постели» крепятся к. общим перилам, — стоит одному хоть чуть пошевелиться, и остальных уже раскачивает. Только я успевал задремать, как кто-нибудь начинал ворочаться, чтобы удержаться на своём ложе, и будил меня. <…> | |
… the sleeping apartment. This was a long, narrow room, traversed by two low iron rails. Between these rails were stretched, not hammocks, but pieces of canvas, six feet long and less than two feet wide. These were the beds, and they were six inches apart and about eight inches above the floor. The chief difficulty was that the head was somewhat higher than the feet, which caused the body constantly to slip down. Being slung to the same rails, when one man moved, no matter how slightly, the rest were set rocking; and whenever I dozed somebody was sure to struggle back to the position from which he had slipped, and arouse me again. <…> |
Настало утро. В шесть часов нам дали завтрак — хлеб и жидкую похлёбку <…> — и распределили нас всех на работу. Одних назначили чистить помещение, других — трепать пеньку, а восьмерых — в том числе и меня — повели под конвоем через улицу в уайтчепелский лазарет убирать мусор. <…> | |
Morning came, with a six o’clock breakfast of bread and skilly <…> and we were told off to our various tasks. Some were set to scrubbing and cleaning, others to picking oakum, and eight of us were convoyed across the street to the Whitechapel Infirmary where we were set at scavenger work. <…> |
Глава XI. Обжорка
[править]- The Peg
Каким-то чудом мы протиснулись внутрь и очутились, как сельди в бочке, в битком набитом дворике. Много раз за годы бродяжничества у себя в стране янки мне приходилось с немалым трудом добывать себе завтрак, но ни один завтрак никогда не доставался мне ценой таких усилий, как этот. Более двух часов прождал я на улице и час с лишним во дворе. <…> Мы были так плотно спрессованы, что многие воспользовались этим и заснули стоя. | |
We crushed through somehow, and found ourselves packed in a courtyard like sardines. On more occasions than one, as a Yankee tramp in Yankeeland, I have had to work for my breakfast; but for no breakfast did I ever work so hard as for this one. For over two hours I had waited outside, and for over another hour I waited in this packed courtyard. <…> So tightly were we packed, that a number of the men took advantage of the opportunity and went soundly asleep standing up. |
У кокни есть лишь одно ругательство, одно-единственное, причём совершенно непристойное, и он его пускает в ход во всех случаях жизни. | |
The Cockney has one oath, and one oath only, the most indecent in the language, which he uses on any and every occasion. |
… к нам вышел адъютант <Армии спасения>. <…> В нём не было ничего от милосердного самаритянина, зато весьма много от центуриона: <…> | |
… came the adjutant. <…> There was nothing of the lowly Galilean about him, but a great deal of the centurion <…>. |
Глава XII
[править]Я сидел на набережной Темзы <…>. Близилась полночь, и мимо меня лился людской поток — возвращались с гулянья «солидные» лондонцы, чуравшиеся шумных улиц. На скамейке рядом со мной клевали носом два оборванных существа — мужчина и женщина. Женщина, крепко прижав скрещенные руки к груди, ни минуты не сидела прямо: то никла всем телом вперёд так, что казалось, вот-вот она потеряет равновесие и упадёт, то приподнималась и сразу валилась влево, роняя голову на плечо мужчины, то откидывалась вправо, но от неудобства и напряжения вздрагивала, открывала глаза и рывком выпрямлялась; затем опять клонилась вперёд и проходила весь цикл, пока боль от неудобного положения вновь не заставляла её встряхнуться[2]. | |
I sat on a bench on the Thames Embankment <…>. It was approaching midnight, and before me poured the better class of merrymakers, shunning the more riotous streets and returning home. On the bench beside me sat two ragged creatures, a man and a woman, nodding and dozing. The woman sat with her arms clasped across the breast, holding tightly, her body in constant play—now dropping forward till it seemed its balance would be overcome and she would fall to the pavement; now inclining to the left, sideways, till her head rested on the man’s shoulder; and now to the right, stretched and strained, till the pain of it awoke her and she sat bolt upright. Whereupon the dropping forward would begin again and go through its cycle till she was aroused by the strain and stretch. |
… всему Лондону это хорошо известно, что случаи, когда безработный убивает жену и детей, не так уж редки. | |
… all London knows, that the cases of out-of-works killing their wives and babies is not an uncommon happening. |
Глава XIX. Гетто
[править]- The Ghetto
Здесь нет ничего интимного. Дурные портят хороших и разлагаются вместе. Казалась бы, что может быть милее и прекраснее младенческой невинности? Но в Восточном Лондоне невинность улетучивается так быстро, что за младенцем в колыбели надо смотреть в оба, не то, начав ползать, он уже окажется посвящённым во все дела житейские не меньше нас, грешных. | |
There is no privacy. The bad corrupts the good, and all fester together. Innocent childhood is sweet and beautiful: but in East London innocence is a fleeting thing, and you must catch them before they crawl out of the cradle, or you will find the very babes as unholily wise as you. |
На всем свете нельзя найти более мрачного зрелища, чем этот «ужасный Восточный [Лондон]» <…>. Жизненные краски здесь серые, тусклые. Вокруг — бедность, безнадёжность, уныние, грязь. Ванн никто никогда и в глаза не видал, — обитателям это представляется каким-то мифом о наслаждениях, которыми пользовались боги. Народ живёт в грязи, а если кто и делает жалкие попытки поддерживать чистоту, то это выглядит и смешно и трагично. Даже воздух здесь какой-то грязный, насыщенный гадкими запахами, и дождь больше похож на грязь, чем на чистую воду с неба. <…> Словом, кругом грязь без конца и края, и смыть её может только извержение Везувия или Мон-Пеле. | |
No more dreary spectacle can be found on this earth than the whole of the “awful East” <…>. The colour of life is grey and drab. Everything is helpless, hopeless, unrelieved, and dirty. Bath tubs are a thing totally unknown, as mythical as the ambrosia of the gods. The people themselves are dirty, while any attempt at cleanliness becomes howling farce, when it is not pitiful and tragic. Strange, vagrant odours come drifting along the greasy wind, and the rain, when it falls, is more like grease than water from heaven. <…> In brief, a vast and complacent dirtiness obtains, which could be done away with by nothing short of a Vesuvius or Mount Pelée. |
Нелепо даже на миг предположить, что эти люди в состоянии конкурировать с рабочими Нового Света. Доведенные до нечеловеческого состояния, опустившиеся и отупевшие обитатели гетто не смогут быть полезными Англии в её борьбе за мировое господство в области промышленности, в борьбе, которая, по свидетельству экономистов, уже началась. Они не сумеют достойным образом проявить себя ни в качестве рабочих, ни в качестве солдат, когда Англия в нужде обратится к ним, своим забытым сыновьям. А если положение их родины в мире индустрии пошатнется, они погибнут, как осенние мухи. | |
It is absurd to think for an instant that they can compete with the workers of the New World. Brutalised, degraded, and dull, the Ghetto folk will be unable to render efficient service to England in the world struggle for industrial supremacy which economists declare has already begun. Neither as workers nor as soldiers can they come up to the mark when England, in her need, calls upon them, her forgotten ones; and if England be flung out of the world’s industrial orbit, they will perish like flies at the end of summer. |
Глава XX
[править]Отныне слово «кофейня» будет порождать во мне самые неприятные ощущения. Там, за океаном, одного этого слова было достаточно, чтобы вызвать в памяти множество исторических персонажей — завсегдатаев кофеен — денди и острословов, памфлетистов и наёмных бандитов и, разумеется, нищей богемы лондонской Граб-стрит. <…> | |
For me, henceforth, “coffee-house” will possess anything but an agreeable connotation. Over on the other side of the world, the mere mention of the word was sufficient to conjure up whole crowds of its historic frequenters, and to send trooping through my imagination endless groups of wits and dandies, pamphleteers and bravos, and bohemians of Grub Street. <…> |
Ясно, что при таком питании человек будет работать плохо, ясно также и то, что его наниматель — и вся нация заодно — потерпят убыток. Уже давно политические деятели кричат: «Англия, пробудись!» Право, они проявили бы больше здравого смысла, если бы изменили свой клич на «Англия, поешь досыта!» | |
It is incontestable that a man is not fit to begin his day’s work on a meal like that; and it is equally incontestable that the loss will fall upon his employer and upon the nation. For some time, now, statesmen have been crying, “Wake up, England!” It would show more hard-headed common sense if they changed the tune to “Feed up, England!” |
… никогда не забуду воинственную официантку из кофейни близ Трафальгарской площади; я дал ей золотой соверен, чтобы расплатиться по счёту. Кстати, в кофейнях полагается платить вперёд, а уж для плохо одетых это правило совершенно обязательно! | |
… I shall not soon forget a Cockney Amazon in a place near Trafalgar Square, to whom I tendered a sovereign when paying my score. (By the way, one is supposed to pay before he begins to eat, and if he be poorly dressed he is compelled to pay before he eats). |
Глава XXIV. Ночные призраки
[править]- A Vision of the Night
Вчера поздно вечером я прошёлся пешком по Коммершл-стрит <…> к докам, и воочию убедился, чего стоят хвастливые заверения преисполненных гражданской гордости газет Восточного Лондона о том, что жители этого района живут как нельзя лучше. <…> | |
Late last night I walked along Commercial Street <…> to the docks. And as I walked I smiled at the East End papers, which, filled with civic pride, boastfully proclaim that there is nothing the matter with the East End as a living place for men and women. <…> |
[Дикари] эти существуют; они здесь и готовы к прыжку. И горе Англии в тот день, когда она отступит на свои последние рубежи и все способные держать оружие мужчины окажутся на линии огня! Ибо в тот день дикари выползут из своих нор и берлог, и жители Западного Лондона увидят их, как увидали когда-то благородные, изнеженные аристократы феодальной Франции им подобных и спрашивали друг друга: «Откуда они? Неужели это люди?» | |
They are here, alive, very much alive in their jungle. And woe the day, when England is fighting in her last trench, and her able-bodied men are on the firing line! For on that day they will crawl out of their dens and lairs, and the people of the West End will see them, as the dear soft aristocrats of Feudal France saw them and asked one another, “Whence came they?” “Are they men?” |
Глава XXVI. Пьянство, трезвенность и экономность
[править]- Drink, Temperance, and Thrift
Едва ли правильно назвать склонность англичан к пьянству благоприобретённой, ибо, зачатые пьяными родителями, они уже в утробе матери пропитываются алкоголем. <Пиво> — первое, что им дают понюхать и отведать, едва они успевают появиться на свет, с ним же связаны все дальнейшие картины их детства. | |
It may hardly be called an acquired habit, for they are accustomed to it from their earliest infancy. Children are begotten in drunkenness, saturated in drink before they draw their first breath, born to the smell and taste of it, and brought up in the midst of it. |
Не может человек, трудясь, как вол, и питаясь, как свинья, сохранять чистые идеалы и здоровые желания. | |
Man cannot be worked worse than a horse is worked, and be housed and fed as a pig is housed and fed, and at the same time have clean and wholesome ideals and aspirations. |
Если умирает ребёнок, <…> труп остаётся в комнате. И он лежит до тех пор, пока не наскребут денег на похороны, — чем беднее семья, тем дольше. Днём он лежит на кровати, ночью его перекладывают на стол, а утром — снова на кровать, так как за этим столом будут завтракать. Иногда тело кладут на полку, которая в обычных случаях служит буфетом. <…> одна женщина, не имея средств на похороны, продержала трупик ребенка в комнате три недели. | |
When a child dies <…> the body is laid out in the same room. And if they are very poor, it is kept for some time until they can bury it. During the day it lies on the bed; during the night, when the living take the bed, the dead occupies the table, from which, in the morning, when the dead is put back into the bed, they eat their breakfast. Sometimes the body is placed on the shelf which serves as a pantry for their food. <…> an East End woman was in trouble, because, in this fashion, being unable to bury it, she had kept her dead child three weeks. |
Поборники трезвенности могут сколько угодно надрывать глотки, распинаясь о зле, порождаемом пьянством, но до тех пор, пока не уничтожат зло, заставляющее людей пить, пьянство будет процветать и приносить зло. <…> | |
The temperance advocates may preach their hearts out over the evils of drink, but until the evils that cause people to drink are abolished, drink and its evils will remain. <…> |
Перевод
[править]В. И. Лимановская, 1954 (с незначительными уточнениями)
О книге
[править]У Джека был дар божественного сострадания, и он плакал над лондонским Ист-Эндом, как Иисус над Иерусалимом. <…> он изобразил этих людей в своей книге «Люди бездны». Потомство прочтёт эту вещь с ужасом и вряд ли поверит ей, но, конечно, признает её одним из самых сильных его произведений. | |
Jack had a divine pity, he had wept over the East End of London as Jesus wept over Jerusalem. <…> the pictures he wrote of them in “The People of the Abyss” will be read by posterity with horror and incredulity, and recognized as among the most powerful products of his pen. | |
— Эптон Синклер, «Над толпой», 1917 |