Очерки Бородинского сражения (Белинский)

«Очерки Бородинского сражения» — анонимная рецензия Виссариона Белинского на книгу Фёдора Глинки «Очерки Бородинского сражения (воспоминания о 1812 годе)», написанная в ноябре 1839 года. Её большую часть занимают идеалистико-материалистические рассуждения об обществе. Это первая его статья в отделе «Критика» «Отечественных записок». К ней близко примыкает его октябрьская рецензия на «Бородинскую годовщину» В. А. Жуковского.

Цитаты

Много было теорий о происхождении политических обществ, особенно много их было у французов, в их «философском» XVIII веке. Эти теории принесли великую пользу, доказав бесполезность и нелепость стремления объяснить опытом не подлежащее опыту, сделать ясным рассудку недоступное для рассудка. Таким же точно образом силились объяснить происхождение языка. Сознав, что слово основано на непреложных законах разума, заключили из этого, что явление слова было результатом сознания его законов, т. е. что оно было сочинено, придумано, изобретено <…>. Нелепая мысль была распространена до того, что стали хлопотать о сочинении или учреждении универсального языка, в котором были бы все свойства, составляющие особность каждого языка отдельно <…>. Разумеется, это предприятие кончилось тем же, чем кончилось строение вавилонского столба: не осталось даже и обломков гордого здания, имевшего целию соединить небо с землею. Кроме того, силились найти первобытный человеческий язык <…>. Потом основали образование языка из междометий и почитали себя в состоянии ясно, определительно показать весь исторический ход развития языка, как собрания условных знаков для выражения понятий. Остановите ваше внимание на эпитете «условный», и вы поймёте причину этого заблуждения! Всякое условие бывает сознательно и есть заранее предположенное намерение, предположенная цель, наконец, договор. Человек почувствовал необходимость сообщить свои мысли подобным себе: вот и давай условливаться, лошадь называть лошадью, собаку собакою и так далее. Прекрасно; но разве в целом обществе людей только одному предоставлено было право предлагать условия, а всем прочим только принимать их да кланяться? <…> И как один человек мог согласить многих? а если многие вздумали соглашать многих, то как же они успели «огласиться? Кроме того, как бы это ни вышло, через одного или многих, но если эти «условия» не имели причины в самих себе, т. е. не основывались на непреложной внутренней необходимости, то они были случайны, а следовательно, и бессмысленны; но мы знаем, что каждый язык, отдельно взятый, основан на непреложных законах и что все языки, несмотря на их различие, основаны на одних и тех же началах, почему человек одного народа и может выучиться языку другого народа… Нет, язык был дан человеку как откровение, а не найден им, как изобретение. Если человек явился в мире существом разумным, то необходимо и словесным, потому что слово есть разум в явлении. Человек владел словом ещё прежде, нежели узнал, что он владеет словом; точно также дитя говорит правильно, грамматически, ещё и не зная грамматики, следовательно, ещё не зная, что оно говорит правильно, грамматически. Слово человеческое есть одно из тех явлений действительности, которые в самих себе скрывают причину своего явления <…>. Действительность, как явившийся, отелесившийся разум, всегда предшествует сознанию, потому что прежде нежели сознавать, надо иметь предмет для сознания. <…> Как невозможно сочинить языка, так невозможно и устроить гражданского общества, которое устроится само собою, без сознания и ведома людей, из которых оно слагается. — частичный парафраз из его «Оснований русской грамматики для первоначального обучения», 1837

Горе тем, которые ссорятся с обществом, чтобы никогда не примириться с ним: общество есть высшая действительность, а действительность или требует полного мира с собою, полного признания себя со стороны человека, или сокрушает его под свинцовой тяжестию своей исполинской длани. Кто отторгся от неё без примирения, тот делается призраком, кажущимся ничто и погибает. Алеко Пушкина поссорился с обществом и думал навсегда избавиться от него, пристав к бродячей толпе детей природы и вольности; но общество и там нашло его и страшно отомстило ему за себя через него же самого. <…> Но борьба есть условие жизни: жизнь умирает, когда оканчивается борьба.

У всякого человека есть своя история, а в истории — свои критические моменты: и о человеке можно безошибочно судить только смотря по тому, как он действовал и каким он является в эти моменты <…>. И чем выше человек, тем история его грандиознее, критические моменты ужаснее, а выход из них торжественнее и поразительнее. Так и у всякого народа <…> в истории свои критические моменты, по которым можно судить о силе и величии его духа… — вариант распространённой мысли

«Глас божий — глас народа» — изречение, которое только и понимается в торжественные минуты народной жизни, когда исчезают люди и является только народ. <…> Никогда явления духа не бывают так мистически поразительны, никогда они не производят в душе такого живого, ясного и трепетно священного созерцания своей таинственной сущности, как открываясь чрез эти массы самого низшего народа, лишённого всякого умственного развития, загрубелого от низких нужд и тяжёлых работ жизни.

… книга Ф. Н. Глинки не есть сочинение учёное ни в военном, ни в историческом смысле и не обогатит ни военного писателя, ни историка новыми фактами. Она даже не имеет достоинства рассказа, в порядке и картинно изложенного. <…> Но его книга <…> может назваться поэтическою. Если она не впечатлеет в уме нашем полной, художественно оконченной и замкнутой картины Бородинской битвы, зато она покажет вам всю поэзию, всю мистическую таинственную сторону его, даст самое верное понятие о его всемирно-историческом значении; наведёт вас на глубокую, возвышенную думу о человечестве, о царях и народах, веках и событиях; вознесёт вас в ту превыспреннюю сферу, <…> с которой исчезает всё мелкое и ежедневное, всё частное и случайное, но видятся только народы и царства, цари и герои — помазанники и избранники божии, своею судьбою осуществляющие довременные судьбы мира, от века почивавшие в лоне божественной идеи… <…> В книге Ф. Н. Глинки вы найдёте живою кистию начертанные портреты героев битвы, и мастерски набросанные отдельные её картины и очерки. <…> Теперь, когда русские уже не стыдятся, но гордятся быть русскими; теперь, когда знакомство с родною славою и родным духом сделалось общею потребностию и общею страстию, стыдно русскому не иметь книги Ф. Н. Глинки, единственной книги на русском языке, в которой один из величайших фактов отечественной славы рассказан так живо, увлекательно и так общедоступно!

О статье

	Я убедился, что надо читать <Гегеля>, а не учеников, а тем паче не гнусные статьи Белинского, который столько же ученик Гегеля, сколько и родной брат китайского императора. — очевидно, про эту и о «Бородинской годовщине»
	— Николай Огарёв, письмо А. И. Герцену конца 1839

… что говорить об этих двух ужасных статьях: «Бородинская годовщина» и «Очерки Бородинского сражения»? <…> Белинского статьи отняли у вас много подписчиков, а если это продолжится, то на будущий год вы увидите справедливость моих нападений. <…> Люди, читавшие Гегеля, как например Хомяков, говорят, что <…> статьи Белинского — сумбур; люди, не читавшие, прямо ни слова не понимают и оскорбляются деспотизмом тона, с каким он предлагает мнения не его собственные, а слышанные им от кого-то. — вероятно, парафраз письма А. А. Краевскому 28 декабря 1839

— Николай Павлов, письмо В. Ф. Одоевскому 29 января 1840

Письма Белинского 1840

	Уведомь меня подробнее о впечатлении, которое произвела моя статья <…>. Твоё известие о неблагоприятности этого впечатления обеспокоило меня, как опасение за успех подписки на журнал; во всех других отношениях порадовало.
	— К. С. Аксакову 10 января

Тебе не понравилась моя статья в XII № «Отечественных записок» — я это знал. В самом деле, не вытанцовалась. А странное дело, писал с таким увлечением, с такою полнотою, что и сказать нельзя — напишу страницу, да и прочту Панаеву и Языкову. В разбить-то они больно восхищались, а как потом прочли в целом, так не понравилась. Я сам думал о ней, как о лучшей моей статье, а как напечаталась, так не мог и перечесть. <…> Хотелось мне в ней, главное, намекнуть пояснее на субстанциальное значение идеи общества, но, как я писал к сроку и к спеху, сочиняя и пиша в одно и то же время, и как хотел непременно сказать и о том и о другом, — то и не вытанцовалось. <…> но досадно, что и люд-то божий ей недоволен.

— В. П. Боткину 18 февраля

О грехах: конечно, наш китайско-византийский монархизм до Петра Великого имел своё значение, свою поэзию, словом, свою историческую законность; но из этого бедного и частного исторического момента сделать абсолютное право и применять его к нашему времени — фай — неужели я говорил это?.. Конечно, идея, которую я силился развить в статье по случаю книги Глинки о Бородинском сражении, верна в своих основаниях, но должно было бы развить и идею отрицания, как исторического права, не менее первого священного, и без которого история человечества превратилась бы в стоячее и вонючее болото, — а если этого нельзя было писать, то долг чести требовал, чтобы уж и ничего не писать. Тяжело и больно вспомнить!

— В. П. Боткину 11 декабря