Перейти к содержанию

Пир во время чумы

Материал из Викицитатника

«Пир во время чумы» — «маленькая трагедия» Александра Пушкина, свободная адаптация фрагмента пьесы Джона Уилсона «Чумной город» (The city of plague), написанная в Болдинскую осень 1830 года, впервые изданная в декабре 1831 года в альманахе «Альциона на 1832 год».

Цитаты

[править]
  •  

Председатель
Твой голос, милая, выводит звуки
Родимых песен с диким совершенством;
Спой, Мери, нам уныло и протяжно,
Чтоб мы потом к веселью обратились
Безумнее, как тот, кто от земли
Был отлучён каким-нибудь виденьем.

  •  

Председатель (поёт)
Когда могущая зима,
Как бодрый вождь, ведёт сама
На нас косматые дружины
Своих морозов и снегов,
Навстречу ей трещат камины,
И весел зимний жар пиров.

Царица грозная, чума,
Теперь идёт на нас сама
И льстится жатвою богатой,
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой…
Что делать нам? и чем помочь?
Как от проказницы зимы,
Запремся также от чумы!
Зажжём огни, нальём бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие чумы!

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении чумы.

Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и видеть мог.

Итак — хвала тебе, чума!
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твоё призванье!
Бокалы пеним дружно мы,
И девы-розы пьём дыханье.
Быть может, полное чумы!..

  •  

Священник
Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот,
Кто три тому недели, на коленях,
Труп матери, рыдая, обнимал
И с воплем бился над её могилой?
Иль думаешь, она теперь не плачет,
Не плачет горько в самых небесах,
Взирая на пирующего сына,
В пиру разврата, слыша голос твой,
Поющий бешеные песни, между
Мольбы святой и тяжких воздыханий?
Ступай за мной!

Председатель
Зачем приходишь ты
Меня тревожить? Не могу, не должен
Я за тобой идти: я здесь удержан
Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
Сознаньем беззаконья моего,
И ужасом той мёртвой пустоты,
Которую в моём дому встречаю —
И новостью сих бешеных веселий,
И благодатным ядом этой чаши,
И ласками (прости меня, господь)
Погибшего, но милого созданья…
Тень матери не вызовет меня
Отселе… <…> старик, иди же с миром;
Но проклят будь, кто за тобой пойдёт!

О пьесе

[править]
  •  

… перевод сцены из Вильсоновой трагедии <…> не понятно, по каким уважениям обративший на себя внимание и выбор поэта.[1][2]

  — рецензия на «Альциону»
  •  

Гений Пушкина в том, что он противовеса Вальсингамову гимну, противоядия Чуме — молитвы — не дал. Тогда бы вещь оказалась в состоянии равновесия, как мы — удовлетворённости, от чего добра бы не прибыло, ибо, утолив нашу тоску по противу-гимну, Пушкин бы её угасил. <…>
Весь Вальсингам — экстерриоризация (вынесение за пределы) стихийного Пушкина. С Вальсингамом внутри не проживёшь: либо преступление, либо поэма.

  Марина Цветаева, «Искусство при свете совести», 1934
  •  

Пушкинский лозунг: «И пусть у гробового входа…» содержит не только по закону контраста всем приятное представление о жизненном круговороте, сулящем массу удовольствий, но и гибельное условие, при котором эта игра в кошки-мышки достигает величайшего артистизма. «Гробовой вход» (или «выход») принимает характер жерла, откуда (куда) с бешеной силой устремляется вихрь действительности, и чем ближе к нам, чем больше мрачный полюс небытия, тем мы неистовее, полноценнее и художественнее проводим эти часы, получившие титул: «Пир во время чумы». <…>
На требовательную речь Священника оставить стезю разврата Председатель ответствует отказом. Внимание: его устами искусство говорит «прости» религии; представлен обширный перечень причин и признаков, удерживающих грешное на месте <…>.
Судя по Пушкину, искусство лепится к жизни смертью, грехом, беззаконьем. <…>
У Пушкина было ещё <…> торжественное слово: совершенство. Самим собою довольное, полное до краёв равновесие. <…>
Но чтобы появились пушкинские черты, к совершенству необходимо всегда что-то прибавить. <…>
Твой голос, милая, выводит звуки
Родимых песен с диким совершенством…
Сказал — и разом все, какие есть, не сдвигаемые, на века, композиции накренились и закачались. Того и гляди упадут. Это надо же — с диким совершенством! Как в бочку с порохом. «Народ безмолвствует». А мы-то думали: фрагмент, уравновешено, спокойствие. Спокойствие над дикой пропастью. <…> Качаемся. Свирепый камень открыт ветрам. Что ж вы хотели: на то отрывок — чтоб открыть. Открыть закрытое. Впустить незавершённость в совершенство?

  Андрей Синявский, «Прогулки с Пушкиным», 1968 [1973]
  •  

Цикл завершается «Пиром во время чумы», явившимся одновременно и итогом болдинской осени. Основные сквозные образы «драматических сцен» получают здесь новое истолкование. Дон Гуан как бы трансформируется в Вальсингама. Но он свободен от аморализма своего предшественника. <…>
Для Пушкина традиционно Дом связывался с Пиром <…>. Пир имел высокое значение и связан был со святыней дружбы и радостью <…>; кроме того, в «Вакхической песни» Пир связывается с мудростью и торжеством разума. Но в «маленьких трагедиях» перед нами цепь перверсных пиров: «пир» Барона перед сундуками, «пир», за которым Сальери убивает Моцарта, «пир», на который Дон Гуан приглашает Командора. <…> В «Пире во время чумы» Дом перенесён на улицу, а пустой «бывший» Дом, вернуться в который призывает Священник, по сути Монастырь — место уединённой печали и размышления. Антитеза Дома и Монастыря, радости вопреки всему и высокой печали, дерзости и покаяния остаётся не сведённой. Однако спор Председателя и Священника, их напряжённый диалог исключителен в контексте «маленьких трагедий» — он лишен взаимной враждебности. Пути у них разные, воззрения антагонистические, но враг один — смерть и страх смерти. И завершается их спор уникально: каждый как бы проникается возможностью правоты антагониста.

  Юрий Лотман, «Из размышлений над творческой эволюцией Пушкина (1830 год)», 1988

Примечания

[править]
  1. Без подписи // Молва. — 1832. — Ч. 3. — № 2 (5 января). — С. 6.
  2. Пушкин в прижизненной критике, 1831—1833. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2003. — С. 141. — 2000 экз.