Марина Ивановна Цветаева
Марина Ивановна Цветаева | |
Статья в Википедии | |
Произведения в Викитеке | |
Медиафайлы на Викискладе |
Мари́на Ива́новна Цвета́ева (26 сентября [8 октября] 1892 — 31 августа 1941) — русская поэтесса[К 1], переводчица, одна из крупнейших русских поэтов XX века.
Цитаты
[править]— ответ на анкету журнала «Своими путями», 1925 |
Себе — отдельной комнаты и письменного стола. России — того, что она хочет. — ответ на анкету газеты «Последние Новости» | |
— «Мои пожелания на 1926 год», 30 декабря 1925 |
— ответ на анкету для предполагавшегося издания библиографического Словаря писателей XX века, 1926 |
Женщины говорят о любви и молчат о любовниках, мужчины — обратно.[1] | |
— черновая тетрадь, 1932 |
Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное — какая жуть! | |
— там же |
Поэзия
[править]- см. «Пора! для этого огня…», 23 января 1940
1910-е
[править]Звон колокольный и яйца на блюде | |
— «Пасха в апреле» |
Я думаю об утре Вашей славы, | |
— «Байрону», 24 сентября 1913 |
— «Генералам двенадцатого года»[К 2], 26 декабря 1913 |
Мне нравится, что вы больны не мною, | |
— «Мне нравится…», 3 мая 1915 |
- см. «Стихи к Блоку» (1), 1916
Счастие или грусть — | |
— «Счастие или грусть…», 11 ноября 1916 |
Смывает лучшие румяна | |
— «Любви старинные туманы», 19 августа 1917 |
— «Полюбил богатый — бедную...», между 21 и 26 мая 1918 |
— «Доблесть и девственность!..», 27 июля 1918 |
А как бабушку | |
— «Бабушка», 25 июля 1919 |
Все женщины ведут в туманы… | |
— «А человек идёт за плугом…», октябрь 1919 |
1920-е
[править]Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе | |
— «Любовь! Любовь!..», около 28 ноября 1920 |
Не штык — так клык, так сугроб, так шквал, — | |
— «Поезд жизни», 6 октября 1923 |
Жизнь — это место, где жить нельзя: | |
— «Поэма Конца», 1924 |
- см. «Приметы», 1924
1930-е
[править]Бич жандармов, бог студентов, | |
— «Стихи к Пушкину»: «Бич жандармов, бог студентов…», 1931 [1937][2] |
Пушкинскую руку | |
— «Стихи к Пушкину»: «Станок», 1931 |
Преодоленье | |
— «Стихи к Пушкину»: «Преодоленье…», 10 июля 1931 |
Столь величавый | |
— «Поэт и царь» (I), 12 июля 1931 |
Отказываюсь — быть. | |
— «Стихи к Чехии (Март)» (8)[К 3], 15 марта — 11 мая 1939 |
Статьи, эссе
[править]— «Поэт о критике», январь 1926 |
… мода: <…> вечный страх отстать, то есть расписка в собственной овечьести. | |
— «Поэт и время», 1932 |
Пушкин с Маяковским бы сошлись, уже сошлись, никогда по существу и не расходились. Враждуют низы, горы — сходятся. | |
— там же |
Обыватель большей частью в вещах художества современен поколению предыдущему, то есть художественно сам себе отец, а затем и дед и прадед. Обыватель в вещах художества выбывает из строя к тридцати годам и с точки своего тридцатилетия неудержимо откатывается назад — через непонимание чужой молодости — к неузнаванию собственной молодости — к непризнаванию никакой молодости — вплоть до Пушкина, вечную молодость которого превращает в вечное старчество, и вечную современность которого в отродясь-старинность. И на котором и умирает. <…> Пушкин — предел обывательской осведомлённости вокруг и назад. Всякое незнание, всякая немощь, всякая нежить неизменно под прикрытие Пушкина, знавшего, могшего, ведшего. | |
— там же |
Дать себя уничтожить вплоть до какого-то последнего атома, из уцеления (сопротивления) которого и вырастет — мир. | |
— «Искусство при свете совести», 1932 |
Гений Пушкина в том, что он противовеса Вальсингамову гимну, противоядия Чуме — молитвы — не дал. Тогда бы вещь оказалась в состоянии равновесия, как мы — удовлетворённости, от чего добра бы не прибыло, ибо, утолив нашу тоску по противу-гимну, Пушкин бы её угасил. <…> | |
— там же |
Что мы можем сказать о Боге? Ничего. Что мы можем сказать Богу? Всё. — вероятно, трюизм | |
— там же |
Я, как негр, стыдилась своей непоправимой черноты. Помню, какого труда мне стоило войти в залу, где на зелёном диване между зелёными филодендронами сидел он в своей небесного цвета тужурке с другими студентами, но не такими же, тоже в тужурках, но не таких. Какого сведе́ния челюстей — пройти через всю эту паркетную пустыню и подать ему руку. «А стихи всё пишешь? Пиши, пиши!» Мне от этого голоса сразу хотелось плакать. Плакать и каяться, что я такая злая, грубая, опять дала в зубы гувернантке, которая меня дразнила, жестянкой от зубного порошка, а вот он — такой добрый со мной, такой нежный… И чем нежнее и добрее он меня расспрашивал, может быть, что-то чуя и стараясь рассмешить: «Ну, улыбнись, улыбнись, улыбнись же наконец, неулыба!» — тем я ниже клонила голову с накипающими слезами и — последним голосом: «Я лучше принесу тетрадь, вы сами прочтете…» Это, кажется, единственный человек за все мое младенчество, который над моими стихами не смеялся (мать — сердилась), меня ими, как красной тряпкой быка, не вводил в соблазн гнева… Может быть — он сам писал стихи? Прозу — знаю. Двенадцати лет (рассказ моей матери, очевидицы) он по настоянию родителей стал читать на какой-то их «пятнице» свою пьесу «Мать и сын». Действующие лица: «Мать — 20 лет, сын — 16 лет». Взрыв хохота, и автор, не поняв причины, но позор поняв, сразу и невозвратно убежал в свою детскую, откуда его не могла извлечь даже мать. | |
— «Дом у Старого Пимена», 1933 |
Герой труда (1925)
[править]Два рода поэзии. |
… увидела поэтессу Львову. Невысокого роста, в синем, скромном, чёрно-глазо-брово-головая, яркий румянец, очень курсистка, очень девушка. Встречный, к брюсовскому наклону, подъём. Совершенное видение мужчины и женщины: к запрокинутости гордости им — снисхождение гордости собой. С трудом сдерживаемая кругом осчастливленность. |
Бальмонт. Брюсов. Царствовали, тогда, оба. В мирах иных, как видите, двоевластие, обратно миру нашему, возможно. Больше скажу, единственная примета принадлежности вещи к миру иному — её невозможность — нестерпимость — недопустимость — здесь. Бальмонто-брюсовское же двоевластие являет нам неслыханный и немыслимый в истории пример благого двоевластия не только не друзей — врагов. Как видите, учиться можно не только на стихах поэтов. — часть вторая, IV |
Дневники
[править]Любовь: зимой от холода, летом от жары, весной от первых листьев, осенью от последних: всегда от всего. | |
— «О любви», 1917 |
Любить — видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители. Не любить — видеть человека таким, каким его осуществили родители. Разлюбить — видеть вместо него: стол, стул. | |
— там же, 1918 |
Самое ценное в жизни и в стихах — то, что сорвалось.[К 4] — 1923 |
Записные книжки
[править]Я не знаю женщины талантливее себя к стихам. — Нужно было бы сказать человека. — Я <…> могла бы писать и писала бы, как Пушкин, если бы не какое-то отсутствие плана, группировки — просто полное неимение драматических способностей. <…> |
Никакая страсть не перекричит во мне справедливости. <…> Делать другому боль, нет, тысячу раз, лучше терпеть самой <…>. Я завидую каждому встречному, всем простым, вижу себя игралищем каких-то слепых сил (демонов), я сама у себя под судом, мой суд строже Вашего, я себя не люблю, не щажу. — октябрь-ноябрь 1923 |
Ведь Пушкина убили, потому что своей смертью он никогда бы не умер, жил бы вечно, со мной бы в 1931 году по лесу гулял. (Я с Пушкиным мысленно, с 16 лет, всегда гуляю, никогда не целуясь, ни разу, ни малейшего соблазна.) — июль 1931 |
Меня все считают мужественной. Я не знаю человека робче себя. Боюсь — всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего — себя, своей головы — если это голова — так преданно мне служившая в тетради и так убивающая меня — в жизни. Никто не видит — не знает, — что я год уже (приблизительно) ищу глазами — крюк, но его нет, потому что везде электричество. Никаких «люстр»… Я год примеряю — смерть. Всё — уродливо и — страшно. Проглотить — мерзость, прыгнуть — враждебность, исконная отвратительность воды. Я не хочу пугать (посмертно), мне кажется, что я себя уже — посмертно — боюсь. Я не хочу — умереть, я хочу — не быть. — 27 сентября 1940 |
— 6 января 1941 |
Письма
[править]Каждая книга — кража у собственной жизни. Чем больше читаешь, тем меньше умеешь и хочешь жить сам. | |
— М. А. Волошину, 18 апреля 1911 |
Никакая страсть не перекричит во мне справедливости. <…> Делать другому боль, нет, тысячу раз, лучше терпеть самой… | |
— А. В. Бахраху, 29 сентября 1923 |
Что я любила в людях? Их наружность. Остальное — подгоняла. Когда я без человека, он во мне целей — и цельней. Жизненные и житейские подробности, вся жизненная дробь (жить — дробить) мне в любви непереносна, мне стыдно за неё, точно я позвала человека в неубранную комнату, которую он считает моей. | |
— С. Н. Андрониковой-Гальперн, 15 июля 1926 |
Без источника
[править]- Часть — сводные компиляции.
Весь наш дурной опыт с любовью мы забываем в любви. Ибо чара старше опыта. |
Успех — это успеть. |
Я не хочу иметь точку зрения. Я хочу иметь зрение. |
… всякий, кто смеётся над бедой другого, дурак или негодяй; чаще всего и то, и другое. — вариант трюизма |
В мире физическом я очень нетребовательна, в мире духовном — нетерпима! Я бы никогда, знаете, не стала красить губ. Некрасиво? Нет, очаровательно. Просто каждый встречный дурак на улице может подумать, я это — для него. Мне совсем не стыдно быть плохо одетой и бесконечно-стыдно — в новом! Не могу — со спокойной совестью — ни рано ложиться, ни до сыта есть. Точно не в праве. И не оттого, что я хуже, а оттого, что лучше. А деньги? Да плевать мне на них. Я их чувствую только, когда их нет. |
Сила человека часто заключается в том, чего он не может сделать, а не в том, что может. Моё «не могу» — главная мощь. Значит, есть что-то, что вопреки всем моим хотениям всё-таки не хочет. Говорю об исконном «не могу», о смертном, о том, ради которого даёшь себя на части рвать… |
Моя мечта: монастырский сад, библиотека, старое вино из погреба, длинная трубка и какой-нибудь семидесятилетний «из прежних», который приходил бы по вечерам слушать, что я написала, и сказать, как меня любит. Я хотела, чтобы меня любил старик, многих любивший. Не хочу быть старше, зорче. Не хочу, чтобы на меня смотрели вверх. Этого старика я жду с 14 лет… |
Скульптор зависит от глины. Художник от красок. Музыкант от струн, — нет струн в России, кончено с музыкой. У художника, музыканта может остановиться рука. У поэта — только сердце. |
Стихи сами ищут меня, и в таком изобилии, что прямо не знаю — что писать, что бросать. Можно к столу не присесть — и вдруг — всё четверостишие готово, во время выжимки последней в стирке рубашки, или лихорадочно роясь в сумке, набирая ровно 50 копеек. А иногда пишу так: с правой стороны страницы одни стихи, с левой — другие, рука перелетает с одного места на другое, летает по странице: не забыть! уловить! удержать!.. — рук не хватает! |
Как таковой жизни я не люблю, для меня она начинает значить, обретать смысл и вес — только преображенная, т.е. — в искусстве. Если бы меня взяли за океан — в рай — и запретили писать, я бы отказалась от океана и рая. |
Любимые вещи: музыка, природа, стихи, одиночество. Любила простые и пустые места, которые никому не нравятся. Люблю физику, её загадочные законы притяжения и отталкивания, похожие на любовь и ненависть. Люблю всё большое, ничего маленького. И кошек, а не котят. Кошками не брезгую, пускай спят на голове, как они это любят. И, чем больше узнаю людей — тем больше люблю деревья! Обмираю над каждым. Я ведь тоже дерево: бренное, льну к вечному. А потом меня срубят и сожгут, и я буду огонь… |
Люблю до последней возможности. Все женщины делятся на идущих на содержание и берущих на содержание. Я принадлежу к последним. Не получить жемчуга, поужинать на счёт мужчины и в итоге — топтать ногами — а купить часы с цепочкой, накормить и в итоге — быть топтаной ногами. Я не любовная героиня. Я по чести — герой труда: тетрадочного, семейного, материнского, пешего. Мои ноги герои, и руки герои, и сердце, и голова… |
Слушайте внимательно, я говорю, как перед смертью: Мне мало писать стихи! Мне надо что-нибудь, кого-нибудь — любить — в каждый час дня и ночи. Одна звезда для меня не затмевает другой! И правильно. Зачем тогда Богу было бы создавать их полное небо! Человечески любить мы можем иногда десятерых, любовно — много — двух. Нечеловечески — всегда одного… |
Что я любила в людях? Их наружность. Остальное — подгоняла. |
В одном я — настоящая женщина: я всех и каждого сужу по себе, каждому влагаю в уста — свои речи, в грудь — свои чувства. Поэтому — все у меня в первую минуту: добры, великодушны, щедры, бессонны и безумны. |
Подходила ли хоть одна женщина к мужчине без привкуса о любви? Часто, сидя первый раз с человеком, безумная мысль: «А что если поцелую?» Эротическое помешательство? Нет. Стена, о которую билась! Чтобы люди друг друга понимали, надо, чтобы они шли или лежали рядом… |
По полной чести самые лучшие, самые тонкие, самые нежные так теряют в близкой любви, так упрощаются, грубеют, уподобляются один другому, что — руки опускаются, не узнаешь: вы ли? В любви в пять секунд узнаешь человека, он — слишком явен! Здесь я предпочитаю ложь. |
В воинах мне мешает война, в моряках — море, в священниках — Бог, в любовниках — любовь. Любя другого, презираю себя, будучи любимой другим — презираю его. У каждого живёт странное чувство презрения к тому, кто слишком любит нас. (Некое «если ты так любишь меня, сам ты не Бог весть что!»). Может, потому, что каждый знает себе цену… |
Измены нет. Женщины любят ведь не мужчин, а Любовь. Потому никогда не изменяют. Измены нет, пока её не назовут «изменой». Неназванное не существует. «Муж» и «любовник» — вздор. Тайная жизнь — и явная. Тайная — что может быть слаще?.. |
Считают мужественной. Хотя я не знаю человека робче. Боюсь всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего — себя. Никто не видит, не знает, что я год уже ищу глазами — крюк. Год примеряю смерть. Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Надо обладать высочайшим умением жить, но ещё большим умением — умереть! Героизм души — жить, героизм тела — умереть… |
Статьи о произведениях
[править]- См. в отдельной категории
О Цветаевой
[править]Только что с вечера Марины Цветаевой. | |
— Христина Кроткова, дневник, 30 мая 1931 |
— Георгий Федотов |
Марина Цветаева поглощена уже всецело тем, чтобы изумлять читателя своей талантливостью и брать с него дань удивления, ничего взамен не давая. Сказать Цветаевой нечего. Её искусство похоже на зияющую, пустую каменоломню. <…> | |
— Иван Тхоржевский |
— Марк Слоним |
Как у Цветаевой всё сбивчиво, какой декадентски-женский «эгоцентризм», и как он исказил её живую, отзывчивую, трепетно-поэтическую натуру!..[6] <…> | |
— Георгий Адамович, «Одиночество и свобода», 1955 |
— Владимир Вейдле, «Проза Цветаевой» |
Цветаева вызывала к себе не менее противоречивое отношение, чем Ходасевич. Но отталкивание от неё было более сильное. Многие считали её поэзию заумной, непонятной. Даже в литературных кругах, особенно в русском Париже, её часто плохо знали, хотя с середины 20-х годов она сама жила под Парижем и иногда выступала в Париже. <…> | |
— Глеб Струве, «Русская литература в изгнании», 1956, 1984 |
В отношении Цветаевой к Пушкину, в её понимании Пушкина, в её безграничной любви к Пушкину самое важное и решающее — это твёрдое, непреложное убеждение в том, что влияние Пушкина может быть только освободительным. Порукой этому — сама духовная свобода Пушкина. <…> | |
— Владимир Орлов, «Сильная вещь — поэзия» |
Цветаева, при всей её гениальности, была клинической идиоткой… | |
— Сергей Довлатов, «Куртка Фернана Леже», 1986 |
… первый поэт XX века.[10] | |
— Иосиф Бродский, 1990 |
1920-е
[править]Я была на первом интимнике «Скита»[К 9], где читала свои стихи Марина Цветаева. На меня она произвела малоинтеллигентное впечатление <…>. Может быть, в этом виновата и её манера держать себя. Напыщенность может быть искупаема только неподдельным пафосом, и отсутствие искренности в этом убийственно <своей> безвкусностью.[4] | |
— Христина Кроткова, дневник, 7 декабря 1922 |
Среди поэтов послереволюционных ей принадлежит или первое, или одно из двух первых мест: единственный возможный её соперник — Борис Пастернак, поэт совершенно иного, чем она, склада. При полном несходстве <…> отметим черты, общие обоим. Кроме явной, очевидной, несомненной новизны, <…> кроме общей обоим приподнятости, которая почти не может считаться индивидуальным признаком в поэте лирическом, единственное, что есть и в Цветаевой, и в Пастернаке, — это мажорность, бодрая живучесть. «приятие» жизни и мира. <…> Значительность этого факта подчёркивается тем, что вся русская литература предшествующего поколения (за исключением одного Гумилёва) была объединена признаком как раз обратным — ненавистью, неприятием, страхом перед жизнью. <…> | |
— Дмитрий Святополк-Мирский, рецензия на «Молодца», апрель 1926 |
- см. Игорь Северянин, «Цветаева», 1926
Комментарии
[править]- ↑ Цветаева настаивала, чтобы её называли поэтом.
- ↑ На этот текст для кинофильма «О бедном гусаре замолвите слово» написан популярный романс «Серые шинели».
- ↑ Реакция на германскую оккупацию Чехословакии.
- ↑ Аналогично — в письме А. В. Бахраху 5-6 сентября 1923.
- ↑ Завершив поэму «Чародей».
- ↑ Очевидно, написано во время работы над «Натальей Гончаровой» в 1928.
- ↑ Из-за его разгромной рецензии не был напечатан сборник Цветаевой, единственный после возвращения.
- ↑ Имеется в виду цикл «дум», в основном написанных в 1836–37 годах, — стихотворном изложении натурфилософских концепций.
- ↑ Пражской группы поэтов.
Примечания
[править]- ↑ 1 2 Цветаева, М. И. Неизданное. Сводные тетради / подгот. текста и примечания Е. Б. Коркиной и И. Д. Шевеленко. — М.: Эллис Лак, 1997. — 640 с.
- ↑ 1 2 3 Вл. Орлов. «Сильная вещь — поэзия» // Цветаева М. И. Мой Пушкин. — М.: Советский писатель, 1967. — Тираж с переизданиями >600000 экз.
- ↑ Кудрова И. В. Путь комет: жизнь Марины Цветаевой. — СПб.: Вита Нова, 2002. — С. 108.
- ↑ 1 2 Воспоминания о Марине Цветаевой. — М.: Советский писатель, 1992.
- ↑ Ковчег. — Нью-Йорк, 1942. — С. 191.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Г. П. Струве. Русская литература в изгнании. — 2-е изд., испр. и доп. — Париж: YMCA-Press, 1984. — Часть II, гл. VI, 5.
- ↑ И. Тхоржевский. Русская литература. Т. II. — Париж, 1946. — С. 506, 534.
- ↑ Modern Russian Literature, New York, 1953, p. 340.
- ↑ Опыты. — Кн. 4. — Нью-Йорк, 1955. — С. 73.
- ↑ Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским: Литературные биографии. — М.: Независимая газета, 1998. — Конец главы 2.
Ссылки
[править]- Собрание сочинений на Lib.Ru
- Отдел о Цветаевой на сайте niv.ru (Наука. Искусство. Величие)