Письма Сергея Довлатова

Материал из Викицитатника

Письма Сергея Довлатова.

Цитаты[править]

  •  

Что же касается моего ненаписанного романа — то, во-первых, он написан, во-вторых, настолько плохо, что я даже удивился, перечитывая эти 650 страниц. Действительно — роман «Пять углов» я написал ещё в Союзе и с невероятными трудностями переправил в Америку. Когда-то хорошо сказал о нем вздорный и чудесный человек Дар: «Как Вы умудрились написать роман одновременно страшно претенциозный и в то же время невероятно скучный?» Действительно — всё испорчено на химическом уровне. Роман мне не написать, как бы я этого ни желал… Как и Чехову, который пожертвовал своим здоровьем и жизнью, ради романа поехав на Сахалин, но так романа и не создал.[1]

  — ?
  •  

Повсюду валяются мои давние рукописи, устаревшие, не стоящие внимания и пр. Самое дикое, если что-то из этого хлама просочится в печать, это много хуже всяческого непризнания. <…> допускать к печати либо что-то из моих книжек, либо то, что получено от меня лично, выправлено и подготовлено мной самим.[2][3]

  Андрею Арьеву, 2 декабря 1988
  •  

Если годами не пью, то помню о Ней, проклятой, с утра до ночи.[3]комментарий А. Гениса: «Большая буква посередине этого предложения торчит, как кол в груди вурдалака. И пугает не меньше.»[4]

  — Андрею Арьеву, 1 марта 1989
  •  

Рыба занимает жизни [моего отца] такое же место, как в жизни Толстого — религия.[3]

  — Андрею Арьеву, 6 апреля 1989
  •  

Последние лет десять я пишу на одну-единственную тему, для русской литературы традиционную и никогда никем не отменявшуюся — о лишнем человеке. При том, что, по моему глубокому убеждению, все люди — более или менее лишние, а все проблемы в принципе неразрешимые.
Короче, романа мне не написать, как бы я этого ни желал. Я пробовал, и после первой неудачи пробовал, один раз написал 50 страниц, и на этих пятидесяти страницах ни один персонаж не ожил, все были из фанеры и говорили механическими голосами. Не получается. Без всякого кокетства я думаю, что прав был один мой знакомый[5], который говорил, что я принадлежу к «малым дарованиям». Ничего унизительного тут нет, поскольку это не оценка, а понятие, термин. Думаю, он был прав, и я готов с этим примириться.[6]

  Георгию Владимову, 2 ноября 1985
  •  

В Америке наши знаменитости поначалу слегка рехнулись от мнимых заигрываний советской власти. Все, оказывается, получили какие-то тайные знаки любви со стороны Политбюро, и даже Глезер рассказал мне, что его куда-то зовут. Шемякин, как вы знаете, с готовностью разложился, а Неизвестный хотел было тоже разложиться, но вспомнил, что он бывший офицер, и с достоинством прекратил эти ужимки.[6]

  — Наталье и Георгию Владимовым, 2 мая 1987
  •  

О еврейской эмиграции не хочу и говорить, тут нужны Ильф с Петровым.

  Тамаре Зибуновой, 1985
  •  

Слово «снеги» выдумано пошляком Евтушенко для придания его ничтожным стихам эпической мощи. <…>
Прилагательных надо бояться, это самая бессмысленная часть русского языка.[7]

  — Эре Коробовой, конец 1960-х
  •  

Вышла лёгкая промашка.
Ждали сына, а затем,
Родилась на свет букашка
С опозданьем дней на семь. <…>
Нету большей мне награды.
Чем ребёнок общий наш.
Все мы очень, очень рады,
До свиданья, твой алкаш.[8]

  — записка в роддом жене, 12 сентября 1975
  •  

Посылаю Вам копию моего ответа Володе Марамзину. Посылаю её не из мемориальных соображений и не в качестве художественной ценности. Просто я хочу, чтобы имелись уважаемые свидетели нашей переписки.[9]

  Виктору Некрасову, 8 апреля 1981
  •  

Без тебя в литературе не хватало бы очень существенной ноты. Представь себе какую-нибудь «Хованщину» без ноты «ля».
<…> взаимные комплименты. Хорошо когда-то действовал Марамзин. Году в 67-м он сказал на дне рожденья Лёши Лосева: «Довлатов — пятый прозаик земного шара». Умный и точный Лёша спросил: «А кто первый?». Марамзин ответил: «Конечно, Боря Вахтин»... Оказалось, что все пять лучших прозаиков земного шара живут в Ленинграде, знакомы между собой и даже сидят за одним столом.[3]

  — Науму Сагаловскому, 29 мая 1986
  •  

... вот уже лет шесть я пишу таким образом, что все слова во фразе начинаются у меня на разные буквы. Даже предлоги не повторяются. Даже в цитатах я избегаю двух слов на одну букву в одной фразе. Например, в «Заповеднике» я цитирую из Пушкина: «К нему не зарастёт народная тропа...» Меня не устраивали «нему» и «народная». И я пошел на то, чтобы поставить: «К нему не зарастёт священная тропа...» А затем сделал сноску: «Искажённая цитата. У Пушкина — народная тропа». С предлогом «не» пришлось смириться, ничего не смог придумать.[3]

  — Науму Сагаловскому, 21 июня 1986

И. М. Ефимову[10][править]

  •  

Лимонов оказался жалким, тихим и совершенно ничтожным человеком. Его тут все обижают. — 19 апреля 1979

  •  

Юз играет амнистированного малолетку, будучи разумным, практичным, обстоятельным, немолодым евреем. <…> Что творится на «Либерти» — затрудняюсь описать. Какие-то люди в гамашах, гольфах, с проборами в центре головы. Несущие в эфир чудовищную галиматью. Всерьёз говорящие об интервенции. Причём, некоторая роль уделяется кавалерии. — 12 августа 1980

  •  

В [«Новом американце»] я веду себя хуже и терпимее ко всякой мерзости, чем в партийной газете. Но и стукачей там было пропорционально меньше, и вели они себя не так изощрённо. — 21 января 1982

  •  

Книгой Вайля и Гениса [»Современная русская проза»] <…> будут недовольны все пишущие люди, как бездарные, так и даровитые, даровитых они критикуют, а бездарных не упоминают. — 9 ноября 1982

  •  

Я хорошо знаю, как Вайль и Генис читают и оценивают книги. Петя открывает неведомую ему дотоле книгу на 234 странице и говорит: «Смотри, Саня, тут написано — его щеки отливали синевой, какая банальность…» После чего они захлопывают книгу, навсегда причисляют автора к бездарностям, и выше сноски этому автору уже не подняться. — 24 ноября 1982

  •  

Мальчику Коле я придумал длинное выразительное прозвище: «Круглосуточно работающая маленькая фабрика по производству положительных эмоций». — 14 декабря 1982

  •  

Все без исключения русские в Нью-Йорке дрянь. — 19 апреля 1983

  •  

Не считаете ли Вы целесообразным дать к «Запов.» такой эпиграф из Блока: «Но и такой, моя Россия, ты всех сторон дороже мне…»? Или это слишком примитивно? Всё равно что дать к «Лолите» эпиграф: «Любви все возрасты покорны…»26 июля 1983

  •  

Седых <…> практически неуязвим <…>. Но вообще-то, он — довольно крупный уголовный преступник — это общеизвестно. Судиться с ним можно, но это дорого, долго, результат же будет смехотворным. Даже если через два года удастся отсудить у него миллион, он, симулируя бедственное положение газеты, будет выплачивать по 40 долларов в месяц, суд же обойдётся тысячи в четыре. Приведу микроскопический, но доступный пример. Если Седых отказывается рекламировать мою книжку — это противозаконно. Я нанимаю адвоката, плачу ему 3000 долларов, и в результате суд через два года с помощью исполнителя (маршала, который дополнительно стоит денег) вынудит Седых мою рекламу — поместить. И всё.
Уголовные прегрешения этого отпетого негодяя — разнообразны. Начиная с абсолютно безразличного мне присвоения гигантских, необлагаемых налогами наличных денег за рекламу, и кончая потоком клеветы и доносов в Эф-Би-Ай. Но это всё чепуха по сравнению с главным его достижением: усилиями этого старикашки большинство интеллигентов из Союза превращено в холуев, дрожащих за свои нищенские гонорары, изгибающихся перед его дефективными помощниками. Я знаю людей (вроде Косинского), сидевших по многу лет в лагерях и сохранивших достоинство, но надломившихся в приёмной у этого шакала. — 31 августа 1983

  •  

Аксёнов — самый знаменитый русский из не гениев. — 4 октября 1984

  •  

Вы просили написать эскиз аннотации для каталога. <…> Можно, если это требуется как бы для рекламы, добавить что-нибудь такое: «Как всегда, в прозе Довлатова сочетаются юмор и горечь, озорство и сентиментальность, условность анекдота и фактография документа».
<…> идеальное начало рецензии на «Чемодан» я представляю себе так: «Кучка эмигрантского барахла вырастает в книге Довлатова до символа бедной, великой, многострадальной России…» — 4 апреля 1985

  •  

В Нью-Йорке выступал ещё раз Вознесенский. Пошлости было меньше, чем на концерте в Карнеги-холле, <…> из чего я заключаю, что основной источник пошлости — Евтушенко. Стихи Вознесенский читал плохие, недискуссионно плохие, то есть, все без исключения — лживые, а на форму мне наплевать, какая уж там форма. <…>
Из всего, что прочитал Вознесенский, талантливыми мне показались две строчки об экспорте из СССР: «Посылаем Терпсихору, получаем пепси-колу». — 14 декабря 1985

  •  

Марья Синявская издаёт нашуБахчаняном и Сагаловским) книжку, но это отдельная, страшная, мистико-патологическая история. Она, уверяю Вас, абсолютно сумасшедшая женщина. Она посылает мне назад мои к ней нераспечатанные письма и параллельно задаёт вопросы, на которые я подробно отвечаю, а потом эти ответы опять-таки возвращаются ко мне нераспечатанными… — 8 апреля 1986

  •  

Марья Синявская, совершенно утопив меня в помойке своего гнева и безумия, всё-таки издала нашу книжку… — 21 мая 1986

Д. И. Мечику[11][править]

  •  

И ничего обманчивее нет
Чем мужество приговорённых к смерти. — 30 июля 1962

  •  

Смерть висит, как капелька
На кончике штыка. — 2 августа 1962

  •  

... Евтушенко рядом с Пастернаком, как Борис Брунов с Мейерхольдом. — осень 1962 (№14)

  •  

Не только я влюблялся в женщин,
Влюблялись все же и в меня.
Получше были и похуже,
Терялись в сутолоке дней,
Но чем-то все они похожи,
Неравнодушные ко мне. <…>
И <…> сходство между ними — я. — осень 1962 (№25)

  •  

Тайгу я представлял себе иной
Простой, суровой, мужественной, ясной
Здесь оказалось муторно и грязно
И тесно, как на Лиговке, в пивной.
<…>
Варёную собаку доедают
«Законники», рассевшись у огня.

Читавший раньше Гегеля и Канта
Я зверем становлюсь день ото дня
Не зря интеллигентного меня
Четырежды проигрывали в карты. — там же

  •  

Поэзия — это такая морока,
Что лучше не браться, но если увяз,
Пусть будет тяжелым твой стих, как дорога,
И страшным, как бабы, забывшие нас. — осень 1962 (№26)

  •  

Я научился печатать на машинке со скоростью машинистки, находящейся на грани увольнения. — 16 апреля 1963

  •  

По всей вероятности, задача искусства состоит в том, чтоб выключить в человеке тормоз себялюбия. — осень 1963

Л. Я. Штерн[3][править]

  •  

Я не уверен, что мои рассказы зарождаются именно во мне. Я их не создавал, я только записывал, мучительно подбирая слова, которые бы кое-как отвечали тому, что я слышу, как голос извне. — 31 мая 1968

  •  

«Записки тренера». <…> Я хочу показать мир порока, как мир душевных болезней, безрадостный и заманчивый. Я хочу показать, что нездоровье бродит по нашим следам, как дьявол-искуситель, напоминая о себе то вспышкой неясного волнения, то болью без награды. Ещё я хочу показать, что подлинное зрение возможно лишь на грани тьмы и света, а по обеим сторонам от этой грани бродят слепые. — позже — «Один на ринге» — вторая часть так и неопубликованного романа «Пять углов»[12]

  — июнь 1968
  •  

... в Союзе Советских писателей в полтора раза больше членов, чем голов. — 28 мая 1969

  •  

Из жизненных сумерек выделяются какие-то тривиальные факторы. Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нету музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и удивлялся, что ни хрена не видно. Мы осушали реки и сдвигали горы, а теперь ясно, что горы надо вернуть обратно, и реки — тоже. Но я забыл, куда. Мне отомстят все тургеневские пейзажи, которые я игнорировал в юности. — апрель 1976

  •  

Лимонов — талантлив, но отвратен. <…> Наврозов — англоязычный полунабоков. <…>
Нью-Йорк жутко провинциальный, все черты провинции — сплетни, блядство,
взаимопересекаемость. Блядство совершенно чёрное. Поэтессы ...... прямо в машине, без комфорта. И одёрнуть неловко. Подумают, дикарь... <…>
Из моих 2500 стр. печатать целесообразно 1/6 часть. Остальное — макулатура. Пятнадцать лет бессмысленных стараний... — 21 марта 1979

  •  

... хочу поблагодарить Вас за отповедь Майе Муравник[13] в связи с её бреднями о Маяковском. Все публикации такого рода основаны на хамском стремлении навязать большому человеку параметры собственной личности, востребовать от него соответствия нашим, как правило — убогим моделям, беззастенчиво взятым за образец. Маяковский, например, следуя эмигрантским критериям, должен был написать похабные частушки о Ленине, распространить их в самиздате, затем попросить политического убежища во Франции и оттуда по западному радио героически критиковать советскую власть. Майя (которую я давно и хорошо знаю с плохой стороны) никогда не поймет, что Маяковский служил не советской власти, а своему огромному пластическому дару, служил неправильно, ложно, и решился на такую для себя меру наказания, каковой не потребовал бы для него ни один из самых железных оппонентов...
Подобная же низость творится в эмигрантской прессе относительно Горького, Блока, Есенина, Клюева и Пильняка (убитых), Олеши, и даже в адрес Булгакова раздавались упреки насчет недостаточного антисоветизма...
Бич эмиграции — приниженность, неполноценность и холуйство, и Вы оказались первым человеком, отчитавшим холуев резко и без церемоний, дабы отбить у них охоту к осквернению монументов, что на языке цивилизованных народов называется вандализмом. — 9 июня 1983

О переписке[править]

  •  

При всех очевидных, прославленных его друзьями и подругами способностях к застольному и интимному витийству он полагал, что наиболее убедителен всё же на письме, опасался неприятия своей импульсивной личности, непредсказуемости собственных реакций.[6]

  Андрей Арьев, 2001

См. также[править]

Примечания[править]

  1. Валерий Попов. Довлатов. — М.: Молодая Гвардия, 2010. — ЖЗЛ — малая серия. Вып. 10 и 13. — Глава шестнадцатая.
  2. А. Арьев. Библиографическая справка // С. Довлатов. Собрание сочинений в 4 томах. Т. 1. — М.: Азбука, 1999.
  3. 1 2 3 4 5 6 Малоизвестный Довлатов. Сборник. — СПб.: АОЗТ «Журнал „Звезда“», 1999. — С. 284-378.
  4. «Довлатов и окрестности» («Смерть и другие заботы», 2).
  5. Валерий Алексеевич Грубин, ближайший приятель Довлатова с университетских времён (прим. А. Арьева).
  6. 1 2 3 Письма Сергея Довлатова к Владимовым // Звезда. — 2001. — №9.
  7. Валерий Попов. Довлатов. — Глава седьмая.
  8. Валерий Попов. Довлатов. — 2010. — Глава двенадцатая.
  9. Переписка Сергея Довлатова с Виктором Некрасовым // Звезда. — 2006.
  10. Сергей Довлатов — Игорь Ефимов. Эпистолярный роман. — М.: Захаров, 2001.
  11. Армейские письма к отцу // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / сост. А. Ю. Арьев. — СПб.: «Звезда», 1999.
  12. А. Генис, «Довлатов и окрестности» («Пустое зеркало», 1).
  13. Журналистка, живёт в Париже. Воспользовавшись устными рассказами Н. Ф. Фридланд (матери Л. Я. Штерн) о её встречах с Маяковским, без разрешения написала о них в «Новом русском слове», исказив смысл услышанного. Фридланд ответила на эту публикацию довольно резкой статьёй, а позже опубликовала воспоминания о своих встречах с Маяковским. (примечание Л. Я. Штерн)