Письмо Виссариона Белинского Василию Боткину от 4—8 ноября 1847

Цитаты из письма Виссариона Белинского Василию Боткину.

5 ноября

Вчера я увидел в «Отечественных записках» страницу, наполненную обещанием статей для будущего года: она меня, что называется, положила в лоск. <…> «Библиотека для чтения» всегда шла своею дорогою, потому что имела свой дух, своё направление. «Отечественные записки» года в два-три стали на одну с нею ногу, потому что со дня моего в них участия приобрели тоже свой дух, своё направление. Оба эти журнала могли не уступать друг другу в успехе, не мешая один другому, и если теперь «Библиотека для чтения» падает, то не по причине успеха «Отечественных записок» и «Современника», а потому, что Сенк. вовсе ею не занимается. Совсем в других отношениях находится «Современник» к «Отечественным запискам»: его успех мог быть основан только на перевесе над ними. Дух и направление его — одинаковы с ними, <…> и успех одного журнала необходимо условливается падением другого. В чём же должен состоять перевес «Современника» над «Отечественными записками»? В переходе из них в него главных сотрудников и участников, дававших им дух и направление. Об этом переходе и было возвещено публике, и это возвещение было единственною причиною необыкновенного успеха «Современника», приобретшего в первый же год больше 2000 подписчиков, несмотря на то, что его объявление вышло только в ноябре. И это понятно: публика вправе была думать, что настоящее направление «Отечественных записок» перейдёт в «Современник», а в «Отечественных записках» останется только тень, призрак этого направления. Но Кр. — пошлец и мерзавец, стало быть, за него судьба и честные люди — два союзника, вечно обеспечивающие успех негодяев. Я помог «Современнику» только моим именем, а действительного моего участия в нём мало заметно было и до отъезда моего за границу (умирая, мудрёно писать хорошо, и даже так, как я писал, умирая, только я мог писать, но моей привычке к делу <…>), пока я был за границею, в 5 №№ <…> был сборник статей, весьма замечательный, можно сказать, превосходный; но журнал плохой, вовсе не журнал. Публика ожидала моих больших критических статей, особенно о Лермонтове и Гоголе, которые были ей неоднократно обещаны, а вместо того не нашла в «Современнике» даже и библиографии порядочной. <…> она видела только, что как сборник (особенно со стороны повестей) «Отечественные записки» упали, но как журнал — имели решительный перевес над «Современником». <…> Есть в Питере некто г. Дудышкин, чиновник, кончивший курс в Петербургском университете. Ему лет 30. Он никогда ничего не писал и не воображал сделаться литератором. Покойник Майков убедил его, что он может писать, и заставил писать в «Отечественные записки», — и что же, этот Дудышкин дебютировал статьёю о Фонвизине, которая, по моему мнению, просто превосходна. <…> Но вот я читаю в «Отечественных записках» статью на книжку Григорьева о еврейских сектах. Статья прекрасная, <…> Дудышкина <…>. Понравились мне в «Отечественных записках» две или три рецензии; чьи? — Дудышкина. <…> Пронюхавши о Дудышкине, Некрасов сейчас же бросился в Царское Село <…>. Я, с своей стороны, тотчас же поспешил с ним познакомиться, расхвалил ему его статьи, и он сказал мне, да я и сам это ясно видел, что ничья похвала не могла польстить его самолюбию столько, как моя. Теперь он наш. <…> Где же теперь этот переход [сотрудников]? Его нет. Стало быть, программа «Современника» — пуф, а сам «Современник» — диверсия карманная, нечто вроде угрозы Кр[аевскому]. Почему не подумать публике, что и я, Белинский, тоже не думал оставлять вовсе «Отечественные записки», а только решился писать, для больших выгод, в двух журналах <…>? И Кр. в своих программах сильно напирает на то, что его сотрудники и не думали оставлять «Отечественные записки». <…> Например, твои «Письма об Испании» были для нас находкою. <…> их все хвалят, все довольны ими и нет ни одного против них голоса. <…> Ты теперь составил себе в литературе имя и приобрёл в отношении к Испании авторитет. Тут ничего нет удивительного. <…> В последние десять лет беспрестанно писано было в газетах об Испании, но любопытство публики только было раздражено, а нисколько не удовлетворено, и чем более читала она известий об Испании, тем более Испания оставалась для неё terra incognita. Теперь понятно, что, если бы кто-нибудь, не зная ни одного слова по-испански, не выезжая никогда из России, по хорошим французским, немецким или английским источникам составил большую статью о нравах современной Испании, — эта статья не могла бы не обратить на себя общего внимания. А тут пишет человек, видевший Испанию собственными глазами, знающий её язык, и пишет с умом, знанием и талантом <…>. И потому, <…> о чём бы ты ни писал другом и как бы хорошо ни писал, всякая твоя статья, касающаяся Испании, будет иметь, в глазах публики, в 1000 раз больше интереса, чем статья о другом предмете. И вот ты теперь испанским перцем поддаёшь жизни и бодрости «Отечественным запискам» да ещё обещал им статью — «Взгляд на Испанию, за три последние века»!!! <…> Обращаюсь теперь к другим, ибо желаю, чтобы это письмо было прочтено соборне, всем тем, до кого оно касается <…>. Что же это значит? Тайное ли, ничем не победимое нерасположение к «Современнику», или — да скажите же, наконец, ради всего святого для вас — что же это такое? У меня голова кружится, я болен от этого вопроса.

«Отечественные записки» пользуются перед «Современником» страшным преимуществом — девятилетнею, да ещё почётною, давностию; к ним привыкли, их все знают; а известное дело, что у нас журналу легче подняться, чем, поднявшись, упасть. <…> Но «Отечественные записки», благодаря судьбе, покровительствующей подлецов, и нашим московским друзьям, действующим заодно с судьбою, ещё не упали. Они страшно плохи в отношении к повестям; но и это случай, т. е. мой предполагавшийся альманах, так кстати обогативший «Современник» повестями. Направление «Отечественных записок» одно с «Современником». За что же публика променяет старый журнал на новый, который, сверх того, похож на пуф? Не всякий в состоянии подписываться на два журнала, и, конечно, большая часть останется в этом выборе на стороне старого. <…> По прошлогодней подписке видно, что есть целые уезды и полосы, куда не попал ни один экземпляр «Современника» и где, стало быть, не знают о его существовании. Так надо дать знать, надо прокричать. Но пусть только «Современник» станет твёрдою ногою, пусть на будущий год у него будет 3000 подписчиков, и я ручаюсь честным моим словом, что объявление о продолжении «Современника» на 1849 год будет состоять в нескольких строках <…>. Не будет никаких обещаний вперёд <…>. А теперь без этого невозможно. Вон Кр. делает это не по нужде, а потому что у него натура лавочника. Журнал его давно обеспечен, а он каждый год пишет огромные объявления гостинодворским слогом, где вечно рассказывает одну и ту же историю о тщетных усилиях врагов «Отечественных записок» поколебать их успех.

… я был спасён «Современником». Мой альманах, имей он даже большой успех, помог бы мне только временно. Без журнала я не мог существовать. <…> Поездка за границу, совершенно лишившая «Современник» моего участия на несколько месяцев, не лишила меня платы. <…> Вследствие моего условия с Некрасовым мой труд больше качественный, нежели количественный; моё участие больше нравственное, нежели деятельное. <…> Не Некрасов говорит мне, что я должен делать, а я уведомляю Некрасова, что я хочу или считаю нужным делать. <…> А у Кр. я писал даже об азбуках, песенниках, гадательных книжках, поздравительных стихах швейцаров клубов (право!), о книгах о клопах, наконец, о немецких книгах, в которых я не умел перевести даже заглавия; писал об архитектуре, о которой я столько же знаю, сколько об искусстве плести кружева. Он меня сделал не только чернорабочим, водовозною лошадью, но и, шарлатаном, который судит о том, в чём не смыслит ни малейшего толку. <…> «Современник» — вся моя надежда; без него я погиб в буквальном, а не в переносном значении этого слова. А между тем, мои московские друзья действуют так, как будто решились погубить меня, но не вдруг, и не прямо, а помаленьку и косвенным путём, под видом сострадания к Кр-му. <…> Ай да Галахов — молодец! То-то, я думаю, доволен, то-то смеётся! И «Отечественным запискам» помог, следовательно, и самому себе, и умных людей заставил поступить по-своему. И как было не надавать Кр-му статей? Галахов кланялся, ползал, плакал, умолял, хлопоча о своём отце и командире, благодетеле и покровителе, кормильце и милостивце! Форма пошла и гадка, но сущность поступка Галахова разумна. Ему в «Современнике» не может быть ни на столько работы, как в «Отечественных записках», ни такой, как в них, роли. Там он теперь первый и главный; у нас всегда был бы одним из нескольких.

Нанял [Краевский] себе на Невском проспекте великолепный отель, за 4000 асс. Увидев, что у него одна комната лишняя, он <…> пустил в неё двух своих protégés, взяв с каждого по 100 р. сер. Один из них — Бутков. Кр. оказал ему важную услугу: на деньги Общества посетителей бедных он выкупил его от мещанского общества и тем избавил от рекрутства. Таким образом, помогши ему чужими деньгами, он решился заставить его расплатиться с собою с лихвою, завалил его работою, — и бедняк уже не раз приходил к Некр. жаловаться на жёлтого паука, высасывающего из него кровь.

Даровых статей у него всегда много и есть теперь, а за переводы он и теперь платит пакостью. А сколько усчитает, отжилит, сколько возьмёт нажимом, наглостью, бесстыдством! Лист его больше, а обходится он ему меньше нашего: его бумага серая, дешёвая, а за работу с него он платит меньше, потому уже, что он больше нашего. Расходы наши всячески больше. И вот теперь листок его с обещаниями режет нас без ножа. Обещания хотя и шарлатанские, но тем не менее они возьмут своё. <…> Всё это пуф, но он грозит нашей подписке. А тут, как нарочно, друзья наши придали пуфу действительность истины, на нашу гибель. А не будь у него этой едва ли ожиданной им помощи, гибнуть-то пришлось бы ему. Его беда — повести; не то, что у него нет хороших повестей, а то, что он печатает мерзости, вроде: «Минут из жизни деревенской дамы» (Жуковой), «Веры» (пошлейшая повесть в 3 №), «Противоречий» (идиотская глупость), «Хозяйки» Достоевского (нервическая [?]) <…>. Не будь у него чего пообещать — он не даром струсил и натравил на вашу сострадательность холопское усердие Галахова. Да, счастливы подлецы! А Кр. и из них-то счастливейший. Примера подобного не бывало в русской литературе. Какой-нибудь Греч и тот не даром приобрёл известность, а что-нибудь да сделал. А Кр. украл свою известность — да ещё какую! Ни ума, ни таланта, ни убеждения (не по одному тому, что он подлец, но и потому, что в деревянной башке своей не способен связать двух мыслей, не обращённых в рубли), ни знания, ни образованности — и издаёт журнал, бывший лучшим русским журналом и доселе один из лучших, журнал с лишком с 4000 подписчиков!!!.. Какой-нибудь Погодин, на которого он всех больше похож по бесстыдству, наглости и скаредной скупости, что-нибудь знает, имеет убеждения, хотя и гнусные, что-нибудь сделал. Конечно, надо сказать правду, и Кр. имеет перед Погодиным свои преимущества: он меняет часто бельё, моет руки, полощет во рту, [?], а не пятернёю, обтирая её о своё рыло, как это делает трижды гнусный Погодин, вечно воняющий.

Повесть Григоровича, которая измучила меня — читая её, я всё думал, что присутствую при экзекуциях. Страшно! Вот поди ты: дурак пошлый, а талант! Цензура чуть её не прихлопнула; конец переделан — выкинута сцена разбоя, в которой Антон участвует.

8 ноября

… узнал новые черты из жизни великого Кр-го. Так как мне суждено быть Плутархом сего мужа, то не могу удержаться, чтоб не рассказать <…>. Бутков ищет квартиры — жить ему у Кр-го стало невмочь — бежит от него. Кроме того, что барии замучил работою, лакеи <…> грубят, а комнаты и не метут и не топят, и бедняк замерз. Раз Бутков просит у Некр. «Отечественные записки». — <…> Ведь вы живёте <…> у [Кр-го] на квартире — что ж не возьмёте у него? — Сколько раз просил — не даёт; говорит: подпишитесь. — Продал он Крешеву диван, набитый клопами. Крешеву эта набивка показалась очень неудобною, диван понравился Достоевскому, и Крешев продал <…> за ту же цену, которую взял с него Кр. В этот вечер Крешев не ночевал дома, и поутру на другой день без него явились ломовые извозчики и потащили диван. Кр. узнал и взбесился: «Я продал им диван, чтоб у них комната была не пустая, а они его перепродают — вздор!» и остановил диван.