Пушкин в сознании современников
«Пушкин в сознании современников» — предисловие Вадима Вацуро к сборнику воспоминаний современников о Пушкине 1974 года[1], вошедшее и в следующие издания.
Цитаты
[править]Воспоминания современников о Пушкине имеют одну особенность, которая обнаруживается лишь тогда, когда тексты их собраны вместе. |
Отвергая явно недостоверное, не следует пренебрегать неточным или сомнительным, памятуя, <…> что бесстрастного рассказа о виденных событиях и лицах не существует, что вместе с фактом в воспоминания неизбежно попадает отношение к факту и что самое это отношение есть драгоценный исторический материал. (См. об этом в кн.: Гинзбург Л. О психологической прозе. Л., 1971, с. 137-282.) |
… голос Корфа — это голос официальной историографии николаевского времени, осудивший лицейского Пушкина с нравственной и моральной стороны. Его «записка» особенно ценна своей открытой тенденциозностью: она наглядно показывает остроту и напряжение общественной борьбы вокруг имени и биографии Пушкина. |
С традицией «Арзамаса» связывала Пушкина эпиграмматическая заострённость литературных полемик, алогическая пародийность, приверженность к «лёгкому и весёлому», скрывающему за собой весьма серьёзное содержание, самый культ острословия, каламбура, анекдота, наконец, классическая точность литературного мышления и выражения. <…> «Арзамасским духом» веет от поздних воспоминаний Вяземского. В них особое место принадлежит острым словечкам и забавным анекдотам Пушкина, — до них Вяземский сам был большой охотник. Вяземский был убеждённым «арзамасцем» до конца дней своих и иногда, может быть, непроизвольно переставлял акценты; по прошествии многих лет он несколько «приближал» Пушкина и к Карамзину и к Дмитриеву, посмертно выигрывая у него многолетний спор. Пушкин же, принадлежа «Арзамасу» в основе своего литературного воспитания, был «сектатором» в гораздо меньшей степени; и силою обстоятельств основные воспоминания о нём в начале 1820-х годов приходят из враждебных «Арзамасу» литературных сфер — от «архаиков», из-под пера Катенина, «сектатора» ещё более, чем Вяземский. Он рассказывает, по существу, о Пушкине, отходящем от «Арзамаса» якобы в выученики Катенина, в театральный салон основного врага «арзамасцев» и столпа «Беседы любителей русского слова» князя Шаховского. Здесь тоже была полуправда, как и у Вяземского; отход Пушкина от безусловной приверженности карамзинскому литературному кругу был расширением его литературного сознания, а не сменой ориентации. Пушкина-«арзамасца» Катенин не знал и не хотел знать. |
В Кишинёве была новая и совершенно незнакомая вначале Пушкину среда, замкнутая, локальная, почти отделенная от столиц, не имевшая надобности в обширной переписке. Имя Пушкина здесь, конечно, не могло быть широко известно. |
Среди этих впечатлений повторяется одно, проходящее как сквозной, устойчивый мотив: суеверие Пушкина, его вера в предчувствия и приметы. |
Личность, порождённая эпохой, концентрирует в себе её эмоциональную культуру. Записи Вульфа — чувственного, тонкого и высокоинтеллектуального — дают, пожалуй, самый точный ключ для определения этой культуры. Это «наука страсти нежной», своеобразный диалогический поединок с расчётом на психологическую победу. В нём есть нечто от «игры», он облекается в формы любовно-психологического романа предшествующего столетия. Не только опытом психологических наблюдений, но и самой своей формой он связан и с собственным пушкинским творчеством — с «Онегиным», с «Романом в письмах». Он исходит из литературы и возвращается в неё. |
Из мемуарных источников о последнем годе Пушкина наиболее ценны воспоминания В. А. Соллогуба. Ценность их в проницательности общего взгляда и точности расставленных акцентов. <…> в отличие почти от всех мемуаристов, писавших о дуэли, он перенёс центр тяжести на её предысторию, уловив, что появление Дантеса было только кровавым эпилогом уже начавшейся драмы. |
Даже самые близкие Пушкину люди не наблюдали историю дуэли с начала до конца. Пушкин сам позаботился об этом — по причинам совершенно понятным. |
Сразу после гибели Пушкина его ближайшие друзья поспешили опубликовать документ важного концептуального значения. Это было хорошо известное письмо Жуковского С. Л. Пушкину от 15 февраля 1837 года, содержащее подробности последних дней поэта. |
Примечания
[править]- ↑ А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. В 2 томах. Т. 1. — М.: Художественная литература, 1974. — С. 5-40.
- ↑ Михаил Погодин. Простая речь о мудреных вещах. Изд. 3-е. — М., 1875. — Отд. II. — С. 24.