Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова

«Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова» — цикл из 4 рассказов и дебютный сборник Михаила Зощенко, впервые изданный в декабре 1921 года.

Цитаты

	… штаны мои любезные…
	— «Чертовинка»

	— Ты что ж это нарушаешь тут беспорядки?
	— там же

Предисловие

Стал мельник <…> круглеть и розоветь, да только в дальнейшей жизни вышел ему перетык и прискорбный случай…

… не увлекаюсь больше мужицкой жизнью. Что ж там? Бедность, блекота и слабое развитие техники.

А сапоги эти я двенадцать лет носил, прямо скажу, в руках. Чуть какая мокрень или непогода — разуюсь и хлюпаю по грязи… Берегу.

Великосветская история

… очень я даже посторонний человек в жизни. Но только случилось со мной великосветское приключение и пошла оттого моя жизнь в разные стороны, всё равно, как вода, скажем, в руке — через пальцы, да и нет её.

Встречу, скажем, человека и спрошу: а кто за есть такой Пипин Короткий? И тут-то и вижу всю человеческую образованность, всё равно как на ладони.

Стою. Только слышу вдруг шум в передних окопчиках. Шибко так шумят, а немец, безусловно, тихий, и будто вдруг атмосферой на меня пахнуло. «Ах ты, — думаю, — так твою так — газы!» А поветрие лёгонькое этакое в нашу, в русскую сторону. Беру преспокойно зелинскую маску (с резиной), взбегаю в земляночку… Так, мол, и так, кричу, князь ваше сиятельство, дыши через маску — газы. Очень тут произошёл ужас в земляночке. Сестричка милосердия — бяк, с катушек долой, — мёртвая падаль. А я сволок князеньку вашего сиятельства на волю, кострик разложил по уставу. Зажёг. Лежим, не трепыхнемся… Что будет… Дышим. А газы… Немец — хитрая сука, да и мы, безусловно, тонкость понимаем: газы не имеют права осесть на огонь. Газы туды и сюды крутятся, выискивают нас-то… Сбоку да с верхов так и лезут, так и лезут клубом, вынюхивают… А мы, знай, полёживаем да дышим в маску… Только прошёл газ, видим — живые.

Только иду нешибко лесом, слышу — кличет кто-то. Смотрю — посадские. Босые босячки. Крохоборы. — Куда, — вспрашивают, — идёшь-катишься, военный мужичок? Отвечаю смиренномудро: — Качусь, говорю, в город Минск по личной своей потребности. — Тек-с, — говорят, — а что у тебя, скажи, пожалуйста, в вещевом мешечке? — Так, — отвечаю, — кое-какое своё барахлишко. — Ох, — говорят, — врёшь, худой мужик! — Нету, воистинная моя правда. <…> — А есть ли, — вспрашивают, — деньги? — Нет, — говорю, — извините худого мужика, денег не припас. Только один рыжий такой крохобор, конопатый: — Чего, — говорит, — агитировать: становись (это мне то есть), становись, примерно, вон к той берёзе, тут мы в тебя и штрельнём. <…> — Зачем, отвечаю, относишься с такими словами? Я, говорю, на это совершенно даже не согласен. — А мы, — говорят, — твоего согласия не спросим, нам, — говорят, — на твоё несогласие ровно даже начихать. Становись и всё тут. — Ну, хорошо, — говорю, — а есть ли вам от казни какая корысть? — Нет, корысти, — говорят, — нету, но мы, говорят, для ради молодечества казним, дух внутренний поддержать.

Виктория Казимировна

Подпоручик ничего себе, но — сволочь.

В одна тыща девятьсот, должно быть, что в шестнадцатом году, запомнил, ходил такой чёрный, люди говорили, румынский мужик. С птицей он ходил. На груди у него — клетка, а в клетке — не попка, — попка та зелёная, — а тут вообще какая-то тропическая птица. Так она, сволочь такая, учёная, клювом вынимала счастье — кому что. А мне, запомнил, планета Рак и жизнь предсказана до 90 лет. И ещё там многое что предсказано, что — я уж и позабыл, да только всё исполнилось в точности.

Гиблое место

Много таких же, как и не я, начиная с германской кампании, ходят по русской земле и не знают, к чему бы им такое приткнуться. И верно. К чему приткнуться человеку, если каждый предмет, заметьте, свиное корыто даже, имеет своё назначение, а человеку этого назначения не указано? И через это человеку самому приходится находить своё определение.

Пришли к ним, например, два человека и за стол без слова сели. <…> Бабка Василиса видит, что смело они так сели, и к ним. — Вы, — говорит, — кто ж такие будете, красные, может быть, или, наверное, белые? Те усмехнулись и говорят: — А ты угадай, мамаша. Ежели угадаешь, то мы тебя угостим свиным шпиком. А ежели нет, то извиняемся — на тот свет пошлём. Нынче жизнь не представляет какой-нибудь определённой ценности, а это у нас будет вроде интересной игры, которая нас подбодрит на дальнейшее путешествие. Бабка Василиса испугалась и затряслась. Сначала она так сказала, потом этак. Те говорят: — Нет, не угадала, мамаша. Мы — зелёная армия. И мы идём против белых и против красных под лозунгом «Догорай моя лучина». И тут они взяли бабку за руку и застрелили её во дворе.

О цикле

• см. автопародию «Слоновое приключение. Зощенко о себе», 1923

	Значителен Михаил Зощенко, автор оригинальной серии «Рассказов г. Синебрюхова», писатель почти уже сложившийся, он нашёл свой стиль, свои слова <…>. Синебрюхов — <…> это Санчо Панса до знакомства с Дон-Кихотом.
	— Максим Горький, «Группа „Серапионовы братья“», 15 марта 1923

	Первые мои литературные шаги после революции были ошибочны. Я начал писать большие рассказы в старой форме и старым, полустёртым языком, на котором, правда, и посейчас ещё иной раз дописывается большая литература. — слишком строгое суждение
	— Михаил Зощенко, <Автобиография>, 1932

	… Зощенко принёс свою рукопись, поставив условие не печатать его фамилию на обложке, а пометить её только на титульном листе. Он потребовал также, чтобы обложка была из самой дешёвой обёрточной бумаги, наподобие лубочных изданий.
	— Елизавета Полонская, «Моё знакомство с Михаилом Зощенко»

Главный герой цикла <…> — это тот маленький человек, которого революция завертела, закрутила и который был так характерен для взбурлившей России. Назар Ильич оторван от мужицкого корня, хотя <…> и в городе он места себе не нашёл и потому чувствует себя «очень… даже посторонним человеком в жизни». Но пассивность Синебрюхова мнимая, и это хорошо чувствовали его современники. <…> Активность Синебрюхова держится прежде всего на умении владеть «рукомеслом». <…> Но неожиданно в облик своего героя Зощенко вводит ноты, которые не только ставят под сомнение революционные возможности синебрюховых, но и заставляют несколько иначе отнестись к самому вопросу о потенциях революции. Оказавшись на позиции вместе со «своим» молодым князем, Синебрюхов верноподданно ему служит. <…> Дело происходит после февральской революции, рабье в Синебрюхове ещё кажется оправданным, но оно уже выступает как тревожный симптом <…>. Ещё тревожней для Зощенко была реакция односельчан Синебрюхова на революцию. <…> С негодованием писал он о тех людях, которые в демократических декларациях революции увидели прежде всего безудержную необузданность своих возможностей.

— Галина Белая, доклад «Экзистенциальная проблематика творчества М. Зощенко», июнь 1994

1922

Зощенко применяет пока простейшую разновидность сказа: от первого лица. Так написан у него весь цикл «Рассказов Синебрюхова». <…> Отлично пользуется Зощенко синтаксисом народного говора: расстановка слов, глагольные формы, выбор синонимов — во всём этом ни единой ошибки. Забавную новизну самым стертым, запятаченным словам он умеет придать ошибочным (как будто) выбором синонимов, намеренными плеоназмами («пожить в полное семейное удовольствие», «на одном конце — пригорок, на другом — обратно пригорок», «в нижних подштанниках»). И всё-таки долго стоять на этой станции Зощенко не стоит. Надо трогаться дальше, пусть даже по шпалам.

— Евгений Замятин, «Серапионовы братья», май

	… фактура рассказов достаточно однообразна, фабула — анекдотична, а затраченное на прочтение рассказов время не оправдано ни внутренним, ни внешним их мастерством. <…> Приходится предположить, что «Рассказы Синебрюхова» — оселок, на котором пробует дарование молодой автор. Но в таком случае ни в печать, ни в продажу эти первые шаги пускать ни в коем случае не следовало бы.
	— Николай Асеев, рецензия

Назар Ильич, <…> весёлый еловоохотник, многое на своём веку повидавший, давно уже утратил границу памяти и воображения, кажется живым с первого же лукавого словечка, за которым в карман лезть не приходится. Мало того, видишь его глаза, путаешься в неразрываемой паутине пылкой и жульнической жестикуляции, и, конечно, всё это потому, что Назар Ильич давно знаком читателю. Не он ли вчера продал вам подержанную солдатскую шинель на толкучке, а сегодня приглашает в трактир переговорить по весьма таинственному и важному делу, «на котором много заработать можно»?

Синебрюхов — жаден, животен, хитёр, туп, жалок и смешон. И рассказано про него автором хорошо; свежий, сочный, молодой язык, — удачная в общем стилизация разговорной речи людей с растеряевых улиц, лёгкость и занимательность сюжета, — жалость и негодование, просвечивающие сквозь смех по поводу несчастной жвачности Синебрюховых. <…> Тема о Синебрюховых очень своевременна. Только нужно уметь по-настоящему связать её с нашей эпохой <…>. Иначе будут получаться либо недоговоренности и неопределённости, либо безделушки и бонбоньерки, либо прямо контрреволюционные вещи. <…> Сатира и смех теперь нужны, как никогда, и о Синебрюховых нужно писать, но пусть читатель чувствует, что частица великого революционного духа бьётся в груди писателя и передаётся каждой вещи, каждой странице. А для этого с вершин, с вершин эпохи нужно смотреть, а не копошиться в мелкостях одних и «блекоте». М. Зощенко одарён. Субъективно он близок к нам, большевикам, он молод. Зощенко не стоит на месте. У него есть вещи ещё лучше, чем рассказы Синебрюхова: «Коза», «Лялька Пятьдесят», «Любовь». Следует поэтому относиться к нему внимательней и строже.

— Александр Воронский, рецензия