Рецензии Станислава Лема

Здесь процитированы рецензии Станислава Лема.

Цитаты

Из всех этих статей <…> возникает фигура автора, возможно, более интересная для писателя, чем для учёного, если только этот последний особо не интересуется ошибками мышления и квазинаучного предвидения. По сути, хотя Эдисон многократно повторяет, что люди «слишком мало пользуются серым веществом своего мозга», сам он часто использует свои мозговые клетки не лучшим образом. В пророчествах, которые должны показать будущие судьбы мира, он совершает многочисленные ошибки социологической или психологической природы, часто также обнаруживает незнание элементарных фактов (когда, например, утверждает, что можно будет использовать для движения машин вращение Земли вокруг своей оси). Эти ошибки особенно ясно видны при обсуждении социализма, который он называет радикализмом. Эдисон просто считает, что «агитаторы лгут», но американский рабочий, к счастью, по сути «хороший», поэтому его следует уберечь от подлых обманщиков, которые готовы испортить его благородную нравственность. <…> Намного интереснее Эдисона-музыковеда, социолога, биолога и философа Эдисон как человек: что есть в нём типично буржуазного, как в своих порой удивительных взглядах и мыслях он представляет яркий образец своего типичного соотечественника. — перевод: В. И. Язневич, 2015

— Т. А. Эдисон, «Дневник и различные наблюдения», 1948

Когда-то и сам я [придерживался] мнения, [что] хотя инопланетяне могут очень сильно отличаться от людей по своему строению и внешнему виду, <…> тем не менее их разум должен быть очень похож на наш, ибо невозможна какая-то иная форма разума, чем та, что свойственна человеку. Сегодня я уже не стал бы защищать эту точку зрения. Абстрактно мыслящий разум, его — если можно так выразиться — логическая вершина, которую мы уже препоручили нашим перерабатывающим информацию машинам, и в самом деле может быть космической постоянной. Однако разум, определяющий социальную жизнь людей, тот «неразумный разум», который галопирует верхом на нашей половой жизни и неразрывно связан с обстоятельствами возникновения человечества, разум, из-за которого наша цивилизация раскачивается как на качелях, между расцветом и упадком, — эта разновидность разума вполне может быть всего лишь локальным, то есть исключительно земным, феноменом. <…> Смышлёная, сверхвозбудимая сексуально обезьяна, не способная расстаться со своим предчеловеческим, магическим мышлением и реакциями, это существо, в психике которого не меньше слоёв, чем в геологической формации, не может быть константой во всей многозвёздной Вселенной. <…> Возможно ли понимание между разумными существами, находящимися на самых различных ступенях исторического развития, если мы не можем договориться даже с нашими соседями — людьми, живущими в обществе с иной политической системой? <…> Я считаю вполне возможным установление контакта с «Другими». Но как раз тогда и умрёт иллюзия антропоцентрически, а значит, утопически мыслящего рационалиста… — на швейцарское издание книги американцев Дорис и Дэвида Джоунас «Инопланетяне» (Doris und David Jonas. Die Außerirdischen); перевод: К. В. Душенко, 1990

— «Ещё о „проблеме контакта“», 1980

… «Любовь…» у меня осталась в памяти только как тень, как передний, прозрачный, воздушный план пьесы: в то, что её следовало бы <…> трактовать серьёзно, не могу поверить. Пьеса напоминает мне скорее большое музыкальное произведение, которое в письменную или читаемую прозу непереводимо в принципе <…>. Симфоничность пьесы в том, что в ней одновременно присутствуют различные планы убитых-погибших во время революции и живых контр-, ре- и деформаторов, а ещё звучит кровавый аккомпанемент напоминания о том, что происходило и происходит за сценой, — именно ЭТО мне пришлось по вкусу. — перевод: В. И. Язневич, 2015

— «Прочитал «Любовь в Крыму» С. Мрожека», 1993

Quarber Merkur

Кончается ли любовь с приходом климактерического периода, будь то мужского или женского? Часто бывает, что она сохраняется и дальше. Она должна только пережить своё воспламенение, которое может состояться и во время «кеммера»; даже если потом сексуальное будет потушено, психическое пламя горит дальше. И во всяком случае такие происшествия должны быть частыми. Да, и страшная ирония судьбы — кто-то во время течки полюбил другого как женщину, а через несколько месяцев они оба становятся «женщинами» или «мужчинами» — вероятно ли, что они отправятся разыскивать себе наиболее биологически соответствующего, то есть гетеросексуального партнёра? Утвердительный ответ на этот вопрос не только бессмыслица, но и явная ложь, так как мы располагаем лучшим знанием — о власти культурно-психологической организации внутренней жизни, противоречащей биологическим стремлениям. Так что на планете Зима множество горя, множество несчастий; а также и «извращений», проявляющихся в том, что «прежние» мужчины должны чувствовать намного большее притяжение «прежних» женских любовных партнёров — даже если сегодня они бесполые существа или мужчины, — чем тех, кто сегодня готов, согласно диктату желез, играть женскую роль. Что за возможности для ужасной, причудливой, даже дьявольской комбинаторики! Ведь в таких вариациях имеются предпосылки к прямо-таки адской и интенционально побуждающей злости, и такое положение должно было бы стать главным пунктом всех культурологических усилий этого человечества. Ведь вся земная история учит нас, что человек никогда не склонен признавать слепые статистические силы как таковые, то есть как единственного властелина своей жизни и смерти. Он изобрёл культуру как религию и миф, чтобы превратить ужасную нейтральность по отношению к нему слепой статистики в детерминированную трансцендентность. Так как задача, перед которой стояли кархидцы, была намного, намного труднее, чем такая же перед Homo sapiens на Земле, тамошние культурные труды должны были оформиться соответственно. <…> И, хотя это может звучать немного комично, я должен это сказать: роман Ле Гуин доказал мне, что наши тела, такие, какими их сформировал эволюционный процесс, представляют собой не худшее в области реализуемого; и что мы не являемся более всех потерпевшими в антропогенетическом процессе. <…> Я узнал из этой книги о некоторых атрибутах моей человеческой судьбы, в её онтологических, то есть окончательных качествах, хотя эта онтологическая идея судьбы только обозначена, а не воплощена. Премного благодарен и за это, так как такое переживание в НФ приходится ценить… <…> Поскольку Ле Гуин, вероятно, не хотела взрывать ортодоксальную НФ структуру, имеется там довольно-таки типическая последовательность <…>. Было ли это необходимо? Ещё раз: что меняет новое политическое положение людей Зимы в их интимнейших экзистенциальных проблемах? Разве мы маленькие дети, которых может утешить такой happy end? Должно ли огорчительное родство с НФ <…> уничтожить все онтологические потрясающие возможности? Что за проклятие лежит на всей НФ, если самые блестящие идеи в её области так быстро меркнут и пропадают?

— Урсула Ле Гуин, «Левая рука Тьмы», 1971, № 25, S. 68-70

	Все пути НФ, которые в конце не ведут назад к людям, не могут нам предложить ничего сверх богатств галактического паноптикума.
	— там же

Уход из Вселенной, если его понимать буквально, должен быть равнозначен уходу из жизни <…>. Однако если жизнь и смерть, как и принцип причинности, должны быть отменены, остаётся, пожалуй, ещё возможность общей трансформации, которая окончательно отменит эти границы, навсегда отделяющие друг от друга объекты и субъекты. <…> Я могу показать лишь неясные очертания этого: можно было попробовать подняться к «центру приложения воли», как это понимал Шопенгауэр, то есть к той имманентной силе, которая скрывается в недостижимом внутреннем пространстве всей феноменалистики. Можно было ожидать попытки описать это посредством постоянных противоречий, самоотречения и насилия над языком по отношению к действующему началу, когда не остаётся ничего человеческого, ничего психологического, и всё-таки существует некий фокус, некий центр, как бессознательный противоречивый конгломерат, причём там должно быть сплавлено воедино серьёзное с причудливым гротеском, правдоподобное с невозможным ни при каких обстоятельствах. <…> Только в заведениях для слабоумных хвалят высокий слог пациента за то, что его чуточку связная речь так красиво выделяется на фоне глупого лепета всех остальных обитателей клиники. Либо научная фантастика станет разделом нормальной литературы, равнозначным другим видам, либо не имеет смысла серьёзно рассматривать произведения этого жанра и проблемы, с ними связанные. И если только отдельные работы могут избежать всеобщего осуждения, то следует, вероятно, вспомнить, что Содом могли спасти всего лишь десять праведников.

— М. К. Джозеф, «Дыра в нуле» (The Hole in the Zero), 1971, № 27, S. 22-26

Нравственные позиции Комацу <…> безупречны, <…> но этого недостаточно для того, чтобы автоматически использовать этот диагноз для оценки литературного и научного качества материала. Смысл и значение всех <…> рассказов <…> — мир плох, как выясняется, и очень плохо, что это ТАК плохо. Было бы гораздо лучше, если бы всё было лучше. <…> Стилистика Комацу — или, говоря осторожнее, русского перевода — напоминает газетный фельетон из воскресного выпуска, в котором предпринята рискованная попытка растрогать человеческое сознание прописными истинами, которые все знают наизусть, если только не забыли со школьных времён, когда на уроках закона божьего читали добрые проповеди. Трудно говорить и об обаянии, когда наивности преподносятся в виде вновь открывшихся важных истин. У рассказов Комацу есть одно преимущество, которого лишён его роман: они действительно так коротки, что не успевают наскучить читателю. <…> Вполне возможно, что в романе имеются отсылки к элементам японского фольклора <…> и чтение воздействует на японца не так отупляюще, как на европейца, который просто незнаком с традициями театра кабуки <…>. [Всё] это никакая не научная фантастика, а фантазия, вернее, собрание избитых истин, наивных притч и аллегорий, глубиной от 2 до 3 сантиметров. В японском литературном мейнстриме есть отличные писатели; но тамошняя НФ, судя по представленному образцу, ориентируется на умственно отсталых, так же, как и НФ на Западе.

— Сакё Комацу, «Похитители завтрашнего дня», там же, S. 69-70

Слияние реалистичной и мифической структур повествования разрешено, если этот процесс НЕ утаивается и если художник признаётся в своём намерении <…>. Но если парадигматическая структура тайно «заимствуется» и как таковая НЕ должна узнаваться, поскольку именно она выдаётся за что-то совсем ДРУГОЕ, <…> узнавание «одолженной» структуры в её первоначальной имманентности равнозначно дисквалификации произведения. <…> зачем упорно заниматься МИСТИФИКАЦИЕЙ, причём не одному автору, который как одиночка всегда ведь может ошибиться, но и высокому совету, жюри SFWA, которое удостоило эту мистификацию премии? Разве не понимают эти почтенные мыслители, что они оказывают делу НФ худшую из возможных услуг, открыто показывая свою коллективную слепоту в элементарных вопросах искусства? Разве не ясно, что роман Силверберга, если бы он вызвал восторг членов жюри — должны были наградить ТОЛЬКО как сказку, но НЕ как научную фантастику. Если же они наивно камуфлированной сказке дали премию КАК НФ, эта награда представляет собой акт самоосмеяния всего жанра, который даже не знает, что он, собственно, делает.

— Роберт Силверберг, «Время перемен», 1972, № 31, S. 89-91

Действие любой weird story должно подводить к некоей кульминации, в некоторой степени она является кассой, из которой обещанный и объявленный ужас должен быть оплачен в твёрдой сверхъестественной валюте. Эту валюту вряд ли можно заметить при дневном свете — все эти чудовища, изготовленные из лягушачьих тел (Лавкрафт), волосатые пауки (М. Р. Джеймс), старые кости, черепа и т. п., могут напугать лишь детей или инфантильно настроенных читателей; это верно и для других аксессуаров «иного мира». «Существа-призраки» в сравнении с реалиями нашей цивилизации стали простенькими, добродушными, вроде обитателей уютного чулана. Таким образом, сами источники страха не могут быть показаны в weird fiction, они и не показываются, так что читатель остаётся разочарован, а жанр непрерывно колеблется между слишком большим и слишком малым количеством феноменалистики ужаса. <…> На мой взгляд, юмор является краеугольным камнем, определяющим неизменное качество всей литературы. Те жанры, которым противопоказаны сатирические или юмористические компоненты в тексте — поскольку под их воздействием они подвергаются разложению, — тем самым обнажают свою фальшивость. <…> этот маленький бедекер Выдмуха по литературе о призраках <…> разумно и объективно доносит правду о ложной сущности фантастики.

— Марек Выдмух, «Игра со страхом» (Gra ze strachem), 1976, № 43, S. 65-66

Написанное Артуром Кларком в пятидесятые годы введение в космонавтику занимает в моей библиотеке почётное место. <…> Без преувеличения можно назвать Кларка моим тогдашним учителем. <…> Если рассматривать книгу как объективно-прогностическую, то это порождает множество головоломок. Это такая утопия? Разве что для одиннадцатилетних и тех взрослых, которые безнадёжно застряли в детстве. Только если вы любите современные романы, в которых описание двигателей внутреннего сгорания заменяет любую психологию людей, пользующихся автомобилями, а данные генетики и биохимии используются в качестве эрзаца любви, только в этом случае вам стоит приобрести новый роман Кларка. Лишь тогда вам гарантирована светлая радость при чтении.

— Артур Кларк, «Земная Империя», 1977, № 47, S. 76-79

Очень жаль, что такой высокоодарённый, образованный и интеллигентный писатель молодого поколения, как Иэн Уотсон, не в состоянии отличить поверхностный блеск мистицизма от сути дела. Уотсон применил свои обширные знания только лишь для того, чтобы выдать мелкую сказочку за утраченное спасение нашей цивилизации. Его роман даёт мне больше информации о путанице, которая царит в лучших головах молодых людей сегодня, чем о реальном состоянии дел на земле и в небе…

— Иэн Уотсон, «Марсианский Инка», 1979, № 50, S. 65-66

	Я склонен сравнить <…> отношение НФ к настоящей науке с отношением детективных романов к криминологии; детективы нисколько не способствуют решению реальных проблем преступности, в них эти проблемы сведены — за очень редкими исключениями — к десятку ходовых сюжетных приёмов и, таким образом, также сфальсифицированы.
	— У. С. Бейнбридж, «Революция космических полётов» (The Space Flight Revolution, 1976), там же, S. 80-82