Сороковые годы. Диктанты

Материал из Викицитатника

«Сороковые годы. Диктанты» (польск. Lata czterdzieste. Dyktanda) — авторский сборник Станислава Лема 2005 года, в который вошли произведения малой прозы и стихи преимущественно 1946-48 годов, а также цикл «Диктанты» 1970 года. 33-й том Собрания сочинений. Пять рассказов вышли в авторском сборнике на немецком языке «Блуждающий[1]» (Irrläufer) 1989 года.

Цитаты[править]

  •  

Нет, не думай, что для стиха моего нужен лишь навык,
Что стих ко мне выходит, как из тумана строенье —
Как образ молитвы в паренье готических арок
Иль тяжести барокко мне на грудь давленье.
Стих мой дыханьем твоим и прикосновеньем ярок,
Сердцем ритм отбивает, шагам даёт ускоренье.[2]

  — «История одного открытия» (Dzieje jednego odkrycia), 1946
  •  

Весны торжествуя приход,
Выковал тяжкий молот
День один, что был так молод,
И один наивысший взлёт.[2]

  — там же
  •  

Некрасиво устраивать публичный конец света для устройства своих личных дел.[3]ранее в сб. «Звёздные дневники» (Dzienniki gwiazdowe, 1957)

 

To bardzo nieładnie dla swojej prywatnej sprawy robić publiczny koniec świata.

  — «Конец света в восемь часов. Американская сказка» (Koniec świata o óśmej (Bajka amerykańska)), 1947
  •  

До мая 1944 года я работал в Отделе изобретений и усовершенствований при военном министерстве. <…> Просматривая груды почтовой бумаги всех форматов и цветов, где не слишком умелые руки начертили эскизы диковинного оружия, я порой едва мог удержаться от смеха.
Вот какой-то фермер советовал использовать «консервные ножи» гигантских размеров для вспарывания танков. Адвокат из Австралии предлагал покрыть сверху танки «пружинной бронёй». <…> Всплыл проект бросить в кратер Везувия достаточно большую бомбу, «чтобы вызванное этим землетрясение вынудило немцев уйти». Хуже было дело, когда изобретательством занимались высокопоставленные лица. <…> Так, например, один из членов парламента решил, что лучшим средством передвижения для переправки армии с целью вторжения на континент станут гигантские блоки льда, выдолбленные изнутри. Специальные корабли должны будут на буксире доставить этих троянских коней к побережью. Начали даже предприниматься масштабные попытки осуществления этого проекта. Боюсь, что, если бы не энергичное вмешательство одного из членов штаба, наделённого не только званием, но и рассудком, в этой истории «замороженной армии» потонула бы солидная сумма в фунтах стерлингов.[4]возможно, это реальные проекты

  — «„Фау“ над Лондоном» (V nad Londonem), 1947

Юношеские стихи[править]

Wiersze mlodziencze[2]
  •  

Жил да был один маньяк —
Без покойника никак.
Был увёртлив и неглуп:
Что ни вечер — новый труп. — три части этой баллады — первые изданные стихотворения Лема[5]

  — «Баллада, снабжённая моралью?» (Ballada w morał zaopatrzona?), «2. Ловко изложенная в рифму повесть об ужасном преступнике», 1946
  •  

Оправленные в движенье и золото, покачиваются шпили.
Так небо голубеет, что в глубине застыли
Голуби, узорами рисующие молчанье.
Лиловой акварелью в глазах стоит закат,
Фарфоровые, лаковые сверкают изваянья,
К солнцу серебряными иглами приколоты облака.
В стеклянных розах собора пламя блеснуло,
Небо ступило в воду, кирпича отраженья снулые
Возвращает зенит, темнея,
Из глубин Вислы каменным золотоглазым строеньям.

 

Wprawione w ruch i złoto wieże się kołyszą.
Niebo takie niebieskie, że jest tylko ciszą
Malowaną w desenie łagodnych gołębi.
Zachód ustawia w oczach akwarele lila,
Posążki z porcelany i laki, a w głębi
Srebrne ostrze obłoki do słońca przyszpila.
Szklane róże katedry płomieniem zabłysły,
Niebo wstępuje w wodę, a z ramienia Wisły
Blanki brunatnej cegły. Ciemniejący zenit
Powraca w złotookich rozstajach kamienic.

  — «Трамваем номер пять через Краков»
  •  

Небо
И пруд с застывшей тучей, звёзды,
Схваченные янтарём памяти,
Когда плывут в лиловой светотени <…>
Сквозь колоннады запахов цветочных
В каменногорлые кувшины —
Их опечатывает ночь.

  — «Ночь»
  •  

Мир, раздвигаемый руками,
Небо, подпёртое взглядом <…>.

Кровеносною сетью
Слабели ветра и светила,
Сминаясь, как листья,
Измочаленные детьми.

Ночь в меня пробиралась —
Тёмной страны отпечаток,
Теряя воздуха звуки
И белый выдох цветов.

Из стихов моих слова выпадали.
Строфы зарастали в моих книжках.
В глазах умирали пейзажи. <…>

Деревья выдраны из лесной ткани
Остались лишь столбы разъединённого пространства
Бездревной грусти.
Воздух уходил из гнёзд и ракушек
В красном горлышке птицы
Трели рассыпались в прах. <…>

Пустели склады фантазий,
Рулоны воображенья <…>.

Только ты оказалась
Прошедшей сквозь пламя,
Белый девичий профиль
В обугленном воображенье.
Скрепленный черной печатью
Закованного в уголь
Папоротника древнего леса,
Срезанного океаном.

 

Świat, rozpierany rękami,
Niebo, podparte wzrokiem <…>.

Nieprzetkane siecią krwi
Słabły wiatry i światła
Mnąc się, jak duże liście,
Którym dziecko wypruwa żyłki.

Noc wstępowała we mnie —
Obraz ciemnego kraju
Zacierał dźwięk powietrza
I biały oddech kwiatów.

Słowa opadały z moich wierszy.
Zwrotki zarastały w moich książkach.
Krajobrazy umierały w moich oczach. <…>

Drzewa wydarto z tkaniny lasu
Zostały tylko słupy poprzedzielanej przestrzeni
Bezdrzewnie smutne.
Powietrze uchodziło z gniazd i muszli
W czerwonym gardziołku ptaka
Tryle rozpadały się w proch. <…>

Pustoszał skład wyobraźni,
Przejrzyste skręty marzeń <…>.

Tylko ty ocalałaś
Przeprowadzona przez płomień,
Biały profil dziewczęcy
W zwęglonej wyobraźni.
Utrwalony jak czarna pieczęć
Paproci, zakutej w węgiel
Przetrwa lasy karbonu,
Które zwalił ocean.

  — «Любовь»
  •  

Вскрик красных кирпичей и цинковых горгулий:
К себе потоки рос вернёт небесный улей. <…>

Хор выдувает корпус корабля,
Рвёт камни-якоря — твердь пеньем потрясётся.
Покорный неф летит, уходит вниз земля —
Плывёт ковчег даров, гремит в соборе солнце.

Ночь трудно отодрать от мощных стен. В орган
Вполз мрак. Одна звезда глядит в органный створ.
Отвес воздушный остекляет грань.

  — «Кафедральный собор»
  •  

Вечерами
Собирал каштаны, колючие как звёзды.
Тучи птиц
Пересказывал тучам деревьев.
Малые слова подрастали,
Менялись, как облачко:
Розовое — фиолетовое — грустное.
Укладывал их в сказки, как в постельки,
Баюкал стихами. <…>

У Яна не было дома.
Жил в улыбке, как на острове.

 

Wieczorem
Zbierał kasztany, kolczaste jak gwiazdy
Chmury ptaków
Tłumaczył chmurom drzew
Małe słowa podrastały,
Odmieniały się jak obłoczki:
Różowo — fiołkowo — smutniej.
Układał je do bajek jak do snu,
Kołysał wierszem. <…>

Jan nie miał domu.
Mieszkał w uśmiechu jak na wyspie.

  — «Триолет»
  •  

Там молнии вязли, как сбитые птицы,
В вареве серебряных трав. <…>

В долину валилась
Туча, входя в раж. <…>

Ночь, как валун.

 

Błyskawice jak ptaki strącone więzły
Kłębami srebrnych ziół. <…>

A on jak chmura
Spada otchłanią w dół. <…>

Noc jest jak głaz.

  — «На орлиных тропах», 1947
  •  

Голуби вписывали в пурпур поднебесья
Сетки ошалевшего Меркатора, открывши
На картах планет в ледяных завесах
Сны девушек, острова жаворонков и себя — таких же.

 

Gołębie wpisywały w szkarłatne podniebie
Siatki oszalałego Merkatora. W mapach
Odkrywałeś na globach o lodowych kapach
Sny dziewcząt, archipelag skowronków i siebie.

  — «Голуби вписывали…»
  •  

Берёзы — как траектории звёзд падучих. <…>
Мрак бесконечен, бегуч, крылат, лесист —
Хребтом бьёт в застлавшую взгляд твердь тучи.
Лишь одно напомнит о солнце — разбуженной иволги свист.
Пламенем сломлен хор. Запомнится только глине
Подземная форма угасших губ. На могилах мята с полынью.
На покровах, ничьих уж, трава сменяет траву.

 

Brzozy jak tory spadłych gwiazd. <…>
Las najskrzydlej biegnie w mrok bez końca
I bije grzbietem w twardość chmur, zamykających wzrok jak ściana.
Tylko zbudzonej wilgi głos opada przypomnieniem słońca.
Płomieniem przełamany chór. I tylko glina zapamięta
Podziemny kształt wygasłych ust. Na grobach wschodzi miedź i mięta.
Kwiaty unoszą pusty wzrok ponad powłoki już niczyje.

  — «Полевое кладбище», 1947
  •  

Берёзы как следы упавших звёзд. <…>
Быстрокрылый лес
летит во мраке без конца и края
И бьёт хребтом о твердь тугую туч,
гнетущих взгляд своими плоскостями.
Лишь голос иволги встревоженной звучит,
о солнечных лучах напоминая.
Огнём навеки заглушённый хор.
Одна лишь только глина не забыла
Подземные черты угасших губ.
Медь с мятой прорастает на могилах.
Цветы возносят равнодушный взор
над оболочками ничьими уж давно.
Куда ни ступишь — всюду смерть и тьма.[6]перевод: В. Штокман, 2015

  — то же
  •  

Знать бы, какие атомы, перелетая и вращаясь,
По проводам иннерваций разгоняют звон —
Звезд жала, птиц перелеты, железо, жалость
И великий покой. Я — сердце его.

 

Nie wiem, jakie atomów obroty i loty
Powrozami unerwień rozpędzają dzwon
Lany z gwiazd, lotu ptaków, żelaza, tęsknoty
I z wielkiego spokoju. Jestem jego sercem.

  — «Знать бы — пальцы слепца…», 1948
  •  

Бабочка расцветает на светлом воздушном стебле.
В витраж её крыльев вправлены зыбко
Небесная королева, лики святых, отрок со скрипкой
И самое алое сердце. То память-улыбка. — цикл «Насекомые», 1948

 

Motyl kwitnie na jasnej łodydze powietrza.
W witraże jego skrzydeł mozaikami wklęci
Młodziankowie, królowa niebieska i święci,
I najczerwieńsze serce. To uśmiech pamięci.

  — «Бабочка»
  •  

Свободно плывёт гладью зелёных листьев,
Чертит карту дороги серебристой слюной. — тот же

 

Wolno przepływa taflą zielonych liści
Kreśli pętle podróży śliną srebrzystą i wiotką.

  — «Гусеница»
  •  

Несома серебряной музычкой, ты воздуха жёлтый взрез,
Мёд вперемежку с ядом. — тот же

  — «Пчела»
  •  

Мрак — голод солнца…

 

Mrok, to niedosyt słońca…

  — «Кода»
  •  

Таращился лиловый месяц
Подбитым глазом в звёздный пух,
Пока вдруг, не узревши землю,
Надвинул облако на темя
И серебро развесил оплеух.
Хозяин облаков неистовый
Листву, как книги, перелистывал. <…>
И звёзд узоры вырезал.
А там в дубовое дупло
Животик воздуха — в тепло —
Втянулся спать и так повис,
Как нетопырь макушкой вниз.

 

Księżyc z podbitym lila okiem
Ogromnie patrzał w głuchy padół,
Aż nagle zobaczywszy ziemię
Obłok na bakier wcisnął w ciemię
I, zły, policzki srebrem nadął.
Wiatr, pan na wszystkich widnokręgach,
Buszował w liściach niby w księgach. <…>
I rzeźbił gwiezdne ornamenty.
Wreszcie do ciepłej dębu dziupli
Brzuszek powietrza mały wpuklił
I, jak nietoperz na dół głową.

  — «Короткие стихи», 1948
  •  

Не пустыня, но иссохшее лежбище молний,
Свалка мёртвых туч, горл клочья.
Наверху небо разодранной книгой,
Внизу — кровь и почва.

  — «Мёртвым»
  •  

Каждый мой шаг помнит мелодию ступеней <…>.
Вдалеке выпадает рыжий сгусток бури. С воздушного дна
Бьёт крик: последняя башня. И всё, что вижу, —
Как недобежавший свет,
Как неубившая смерть,
Как окаменевшая звезда.

  — «Я тот, кто видит сосуд…»
  •  

Бурно день и ночь обнимают планету руками обеими:
На чёрном шаре высечена поэма,
Как на полной неназываемых горизонтов урне.

 

Oto się odwalają sklepienia pochmurne
Dzień i noc obejmują rękami obiema
Nasz glob: na czarnej kuli wyryty poemat
Jak pełną nienazwalnych horyzontów urnę.

  — «Бетховен, Пятая симфония», 1948
  •  

Сны, животные ночи, разбегаются из-под век.

  — «Что внутри воображенья?..»

Отдельные статье[править]

О сборнике[править]

  •  

Я перечитал эту [малую прозу] как что-то совершенно чужое, полностью забытое, и был отчасти удивлён этой своей отстраненностью, а отчасти поражён, что некоторые сюжетные линии и лейтмотивы, которые неоднократно повторяются в моих зрелых работах, сначала появились в виде крохотных, ещё не проросших семян уже в том незамысловатом прологе к моей литературе, а значит, и ко всей моей жизни.[4]

  — Станислав Лем, предисловие к сборнику «Блуждающий», 1988

Примечания[править]

  1. Глава вторая, 6 // Геннадий Прашкевич, Владимир Борисов. — М.: Молодая гвардия, 2015. — Серия: Жизнь замечательных людей.
  2. 1 2 3 перевод: А. М. Штыпель, 2012
  3. Бог не ангел: Афоризмы / составитель Душенко К. В. — М.: ЭКСМО-Пресс, ЭКСМО-МАРКЕТ, 2000.
  4. 1 2 перевод: В. И. Язневич, 2012
  5. Виктор Язневич. Примечания // Станислав Лем. Хрустальный шар / составитель Виктор Язневич. — М.: Астрель, 2012. — С. 684-696.
  6. Глава восьмая, 17 // Геннадий Прашкевич, Владимир Борисов. Станислав Лем. — М.: Молодая гвардия, 2015. — Жизнь замечательных людей.